онной службой и свидетельских показаний.
Она направила меня к доктору Рейесу, психологу и специалисту в области психологии жертв домашнего насилия. Он тоже работал в Diocesan Migrant & Refugee Services. Проведя обширный тест, доктор написал в заключении для иммиграционного суда:
«Я как врач заявляю, что не принимаю во внимание уголовные обвинения как заслуживающие доверия, потому что прокуратура не приняла меры в выявлении серьезности психологического состояния миссис Низами и ее статуса жертвы жестокого обращения».
В течение полутора месяцев Адриана подготовила все необходимые бумаги по нашему процессу и отправила ходатайство в иммиграционный суд Эль-Пасо.
А мы с Зариной могли провести время вместе, пока мое дело находилось на рассмотрении суда. Каждый божий день я благодарила Вселенную, что у меня была возможность жить с дочерью. Позже мы переехали в Остин; Зарина должна была поступать в медицинский колледж.
Глава 24Снова за решеткой
– Надира, привет! Это Адриана. Как вы там, в Остине, как дочка?
– Ой, здравствуйте, Адриана. У нас все замечательно! Зарина, хотя ей очень тяжело, работает официанткой и, кроме зарплаты, может принести домой кое-какую еду. Знаете, Адриана, ей намного легче ходить.
– А я готовлюсь к иммиграционному суду, вспоминаю все детали и записываю все. Как мы и договорились.
– Адриана, миленькая, мы такие счастливые! – тараторила я, не обратив внимания, что голос у Адрианы был поникший.
– Надира, тебе срочно нужно возвращаться в Эль-Пасо, в иммиграционную тюрьму. Прокурор Вильямс подала требование в суд, и суд удовлетворил ее требование. Федеральный осужденный не может находиться на воле. Возвращайся срочно!
– Мамочка, мне намного легче ходить! – забежала в нашу комнатку Зарина. – Мамочка, мне так хорошо осознавать, что ты дома ждешь меня! Мам… Мам!
Из рук упала кастрюля и ударилась о кафельный кухонный пол; любимые пельмени Зарины рассыпались, издавая аромат свежеприготовленной домашней еды. Пахло вкусно! Пахло по-домашнему! Я посмотрела на пельмени и расплакалась – то ли от того, что у нас это был последний кусочек мяса, который мы позволяли себе только раз в неделю, то ли от услышанной новости.
– Прости, доченька моя! Прости меня, родная!
– Мамуля, если ты из-за пельменей, то мы их просто прокипятим, их не нужно выкидывать.
– Доченька, меня забирают в тюрьму. Я должна завтра вернуться в Эль-Пасо.
– Мам… Мамочка, моя! Мама! – Зарина истерично стала плакать.
– Доченька!
– Мама, что мне одной делать? Как жить?.. Когда тебя отпустят?
Кап-кап-кап. Вода капает на холодный каменный пол камеры. Я слышу свист холодного воздуха, и до ушей доносятся звуки волочащихся по полу цепей. Отдаленные крики, которые звучат так, будто они ближе, чем на самом деле. И затем тишина. Мне страшно холодно и мокро. Но это для меня не ново. Я должна сосредоточиться на том, что делать дальше.
Меня затолкали в камеру шириной шагов в десять. Карцер. Пахнет тухлой капустой и мертвечиной, но я не заостряю внимания на этом. Меня все это уже не шокирует. У меня нет адвоката по уголовным делам, и, по всей вероятности, все уже давно забыли обо мне и моем деле. Дело закрыто. Это только я, которая не могла успокоиться, подала в иммиграционный суд, чтобы отсрочить депортацию. В ушах звучал голос Адрианы: «Надира, тебе срочно нужно возвращаться в Эль-Пасо, в иммиграционную тюрьму. Твой прокурор подала требование в суд, и суд удовлетворил его. Федеральный осужденный не может находиться на воле».
На стенах и полу было что-то похожее на царапины от гвоздей. Самая зловещая женская тюрьма Нью-Мексико – «Отеро». Сколько я пробуду в этом месте? Адриана сказала, что через пару месяцев состоится иммиграционный суд, где должны решить, есть ли у меня основания остаться в Америке или меня депортируют. Кто мог знать, что эти два месяца превратятся в два года? Два года добровольного заключения!
Кап-кап-кап. Вода, словно слезы, стекает по мокрым стенам. Снова эти страдальческие рожицы, которые образовались на заплесневевшей поверхности. Но они меня больше не волнуют. Я должна думать, что дальше делать.
И опять потекли часы, дни и месяцы, как эта вода на стене, образовывая замысловатые узоры в моей душе и мыслях. Мне было не привыкать. Было дико холодно. Два года было дико холодно, но я нашла выход из ситуации – я надевала большие мусорные мешки под свою униформу, и это сохраняло тепло тела; а резиновые тюремные тапочки я утеплила женскими прокладками, которые в этот раз выдавали не жалея. Бетонная стена, в которой есть маленькое окошко в мир грез, напоминает мне о моей любви к моей родной и беспомощной Зарине; ее маленькое сердце не может выдержать так много.
Когда я смотрю в окошко, я вижу мир, который ждет меня. У меня все получится! Мне дали десять шагов пространства для размышлений – этого достаточно, чтобы подготовиться к суду. Я просто смотрю на эту маленькую щелку света на стене, надеясь, что однажды, может быть, я смогу видеть солнце полностью. Охранник приходит каждые десять минут, чтобы убедиться, что ничего плохого не происходит. Он мне мешает сосредоточиться.
Как я и ожидала, тюрьма оказалась большой. Было много охранников, которые были повсюду. Трехэтажное высокое здание, заполненное камерами. Почти в каждой тюрьме, в которой мне довелось побывать, были окна, но не в этой; ни один луч света не мог проникнуть в этот склеп. Это был ад, сотворенный людьми, заросший отчаянием, темный от одиночества и бесконечный, как мир мертвых. Крики страданий, крики вины и крики беспомощности. Тусклые огни не помогают создать спокойствие для тех, кто нуждается в помощи, кто ждет помощи и тех, кто забыл о помощи.
Дни были терпимыми, но ночи были ужасными, каждую ночь я слышала крики женщин, плачущих о своих семьях, живых или мертвых. В поисках света мерцающей надежды, которая, казалось, иногда угасала, я уходила в себя, чтобы найти точку опоры, и возвращалась с новыми силами. В ночи меня охватывали не страдание, не депрессия, а мысли о моей жизни за пределами этой тюрьмы, мысли о предстоящих шагах, которые мне необходимо было сделать. Это уже было не мученичество, а конструктивные мысли о планах дальнейших действий.
Было еще темно, когда меня разбудил металлический скрежет в коридоре. Я уже знала, что это такое. Коридор с одиночными камерами по обеим сторонам был отделен от будки надзирателя стальной дверью. Надзиратель нажимал кнопку, раздавалось гудение скрытого механизма, и дверь, лязгая и вздрагивая, вдвигалась в стену – как в купейном вагоне. После этого другими кнопками точно так же открывались нужные камеры. С шумом открылись и мои. Подошли два надзирателя с автоматами, за поясом у них висели знакомые мне цепи. Я хорошо знала процедуру: «Одна нога, вторая, повернись. Руки за спину. Не туго? Пошли».
Перевозка заключенных – худшая часть заключения. Заключенный становится не более чем скотиной, которую зовут по номеру. Многократные обыски на протяжении нескольких этапов пути, даже если перед посадкой в автобус тебя обыскали догола, приводят в состояние ступора.
А я уже была вольная! Наручники не так уж тяжелы, но кандалы вокруг лодыжек ужасны, на следующий день ноги становятся сине-фиолетовые.
Поездка в суд – мероприятие на целый день. Ты уходишь на рассвете, точнее в четыре утра, и возвращаешься в тюрьму в восемь или девять вечера. К этому времени ты совершенно истощена и истерзана.
Так или иначе, 16 декабря 2006 года, через восемь часов изнурительной дороги и долгой вступительной речи Адрианы де ла Крус, я стояла перед судьей в огромном зале в иммиграционном центре Эль-Пасо. Я должна была давать показания и рассказать историю своей жизни с Эльнаром и историю своего дела. Я погрузила всех присутствующих на четыре часа в свою жизнь и показала им все события и чувства тех дней. Выражение лица судьи менялось от понимания до злости, от жалости и сочувствия до нескрываемого удивления и потом становилось беспристрастным, особенно когда он задавал мне многочисленные вопросы.
Потом выступили свидетели. Мелиса Варгас, официантка, которая работала со мной в Prince Machiavelli. Меллиса заявила: «За время, которое я работала в клубе, Низами вела себя необычно и испуганно, особенно когда приходил на работу ее муж, и очень сильно нервничала, когда в клубе было мало народу и возможности заработать денег». Она свидетельствовала: «Я видела, как ее муж хватал ее за руку довольно жестко и отчитывал прямо во время работы. Он приезжал, наблюдал, как она работает, забирал деньги и уходил».
Потом выступал профессор Леновский, который работал в Техасском университете, в департаменте международных отношений. Профессор подтвердил, что Узбекистан все еще патриархальная страна, и подчиненное положение женщин там не позволяет пойти в полицию, если они подвергаются насилию или жестокому обращению. «Поэтому поведение миссис Низами укрывать от властей и слепо следовать требованиям мужа – норма в обществе, где она родилась, выросла и жила».
Наконец выступил доктор Энрике Рэйес. После провозглашения своих регалий и заслуг он заявил:
– Я проводил диагностику психологического состояния Низами в течение продолжительного времени. Было проведено 16 часов опроса, и восемь часов реабилитационных бесед. Чтобы подготовить достоверное заключение психологического анализа, я провел тест MMPI‐2 (Миннесотский многофазный личностный опросник‐2). Далее было выявлено следующее: «Описание миссис Низами своего пребывания в районе Эль-Пасо и в Соединенных Штатах является описанием крайней жестокости, агрессии и унизительной, продолжительной, угрожающей и болезненной жизненной ситуации в условиях преднамеренного, точного, ловкого и бдительного гнета ее мужа – мужа, который заставлял ее осквернять образ жизни, вводя в мир проституции. Следующее. Содержание ответов Низами на тесты и интервью выявило, что она страдает от обширных эмоциональных переживаний и соматизации, что привело к острому стрессовому расстройству (ОСР) и посттравматическому стрессовому расстройству (ПТСР). Профиль миссис Низами соответствует всем характеристикам человека, подвергшегося серьезному и жестокому насилию. Следствием чего стало, кроме вышеперечисленного, психическая инвалидность и нарушение когнитивных способностей из-за жестокого обращения. Тест MMPI‐2 показал измененный уровень сознания и реактивности, выявлены симптомы искажения и избегания. Вывод: миссис Низами была и остается жертвой насилия, умышленно причиненного ей, рассчитанного на изменения ее сознания, тела и человеческого достоинства. Более того, у нее выявлены все признаки жертвы торговли людьми и эксплуатации в целях получения прибыли».