Прекратив убивать, я увлёкся боулингом. Шары для боулинга – гладкие, объёмные, тяжёлые. Мне нравилось ощущать их в своих руках. Я играл с утра до позднего вечера. В одиночку, доводя себя до состояния, когда с трудом передвигал ноги. Хозяин заведения выключал в зале свет, оставляя освещённой лишь мою дорожку – это был условный сигнал последней игры. Боулинг затягивает. У меня то и дело появлялось ощущение, что в следующей игре я справлюсь лучше. Собью все кегли за два броска, заработаю больше очков. Однако мои результаты так и остались посредственными.
Одна стена полностью покрыта листками с напоминаниями. Не знаю, откуда взялись эти клейкие разноцветные бумажки, но дома их полно. Возможно, их накупила Ынхи, посчитав, что записки мне помогают. Они ведь как-то называются, но я не помню как. Вся северная стена ими заклеена, теперь листки расползаются по западной. Только вот толку от них никакого. По большей части я не понимаю, в чём смысл этих записей и зачем было оставлять их на виду. Допустим, «Обязательно сказать Ынхи». Что такого я должен ей сказать? Подлинный смысл так же далёк от меня, как звёзды Вселенной. Записки, мне кажется, никак друг с другом не связаны.
Тут есть даже автограф моего врача:
«Представьте себе товарный поезд, мчащийся по рельсам, которые разобраны на каком-то участке. Что случится с поездом? На месте, где разобраны рельсы, паровоз и вагоны смешаются в огромную кучу металла, не так ли? Полный хаос. Это то, что происходит сейчас у вас в голове».
Я помню одну престарелую даму, с которой познакомился на уроках поэзии. Однажды она шёпотом поведала мне, что у неё было много возлюбленных в прошлом – на этом слове она сделала особое ударение. Сказала, что ни о чём не жалеет, так как в старости все её любовные приключения превратились в воспоминания. Когда становится скучно, она просто думает о ком-нибудь из бывших.
Я сейчас живу, как та старуха. Вспоминая тех, кого прикончил собственными руками. Кажется, даже фильм есть такой – «Воспоминания об убийстве»[5].
Я верю, что зомби действительно существуют. Если чего-то не видел собственными глазами, это всё равно может оказаться реальным. Часто смотрю фильмы про оживающих мертвецов. Один раз даже принёс топор в свою комнату. Когда Ынхи спросила, зачем я взял топор, ответил, что из-за зомби. С трупами лучше всего разделываться топором.
Нет ничего хуже, чем стать жертвой убийцы. Этого ни в коем случае нельзя допустить.
В коробку, стоящую у изголовья кровати, запрятал шприц со смертельной дозой пентобарбитала. Его применяют для эвтаназии крупных животных – коров или свиней. Хочу использовать, когда деменция подберётся совсем близко. Затягивать нельзя.
Мне страшно. Признаюсь, мне страшно.
Почитаю сутры.
В голове всё спуталось. С исчезновением воспоминаний не на чем мысленно остановиться и успокоиться.
Английский поэт Фрэнсис Томпсон однажды написал:
«Мы рождены в страданиях чужих, а умираем в собственных страданьях».
Мама, ты родила меня, а теперь твой сын умирает.
Мой мозг испещрён дырами. Может, у меня губчатая энцефалопатия, а в больнице от меня это скрывают?
Впервые за долгое время выбрался с Ынхи в город и поел китайской еды. Мы заказали жареную курицу в лимонном соусе и ассорти из морепродуктов, но я никак не мог почувствовать вкус всего этого. Теряю вкусовые ощущения?
Расспрашивал Ынхи о работе, но она, как обычно, отделывалась односложными ответами. Она ведёт себя так, словно ничто на свете её не интересует.
Всем своим видом она говорит: «Ну да, я живу в этом мире. Равно как и другие люди, у которых каждый день что-то случается. Но ко мне это не имеет никакого отношения, и мне до этого нет никакого дела».
У нас с Ынхи почти нет тем для разговора. Я мало что знаю о её жизни, а она понятия не имеет, кто я такой. Только в последнее время появилось, о чём поговорить. О моей болезни. Ынхи боится. Боится и потому часто заговаривает о моём состоянии. Хотя с памятью у меня всё хуже, протянуть я могу ещё долго, и если случится именно так, Ынхи, возможно, придётся бросить работу, чтобы за мной ухаживать. Какая молодая женщина захочет нянчиться с больным стариком в деревенской глуши? Болезнь Альцгеймера способна лишь разрушать, обратный процесс невозможен. Поэтому для всех будет лучше, если я поскорее умру.
Кроме того, Ынхи, в моей смерти для тебя есть ещё одна выгода. Тебе достанутся деньги по моей страховке, хотя ты ничего об этом не знаешь.
Я оформил страховку десять с лишним лет назад. Чувствовалось, что страховой агент, прибывшая после моего звонка, удивлена тому, какой неожиданно крупный взнос я хочу сделать. Это была женщина лет сорока пяти, но она казалась совсем неопытной. Наверняка до продажи страховок долгое время сидела дома с детьми.
– Всё унаследует ваша дочь?
– Больше у меня никого нет. Была младшая сестра, но она давно умерла.
– Конечно, о дочери следует позаботиться, но вам и самому пригодятся в старости деньги.
– Мне хватит на старость.
– Но ведь сейчас продолжительность жизни значительно увеличилась. Вы можете прожить ещё очень долго, приняли во внимание этот риск?
Риск прожить слишком долго! Как забавно теперь выражаются люди. Ничего не отвечая, я рассматривал её лицо. Я-то знал верный способ укоротить продолжительность жизни. Словно почувствовав угрозу в моём взгляде, женщина слегка втянула голову в плечи.
– Ну, как вам угодно. И всё же стоило бы подумать о себе.
Она начала торопливо заполнять документы, которые я должен был подписать. Я расписался на всех бумагах. После моей смерти Ынхи достанется немалая сумма. А если Ынхи умрёт раньше меня? Мучительно представлять, что Ынхи может стать жертвой похищения и убийства. Ведь мне лучше других известно, как это всё происходит.
За свою жизнь я ни разу не сказал никому ничего дурного. Я не пью, не курю, не сквернословлю, и потому люди часто думают, что я верующий. Верю ли я в Иисуса, спрашивают меня. Несчастные идиоты, разделяющие человечество на пару-тройку категорий. Так-то оно, конечно, проще, но и опаснее в то же время. Им и в голову не приходит, что могут существовать такие, как я – не принадлежащие ни к каким категориям.
Утром открыл глаза – место незнакомое. Вскочил, натянул штаны, выбежал на улицу. Меня тут же облаяла чья-то собака. Пока метался в поисках обуви, из кухни вышла Ынхи. Я был у себя дома.
Какое облегчение! Я всё ещё помню Ынхи.
Лет пять назад вместе с другими стариками поехал на горячие источники в Японию. На пограничном контроле в аэропорту Кансай попросили ответить, чем я занимаюсь. Не знаю, что на меня нашло, но я взял и ляпнул, что режу людей.
Пограничник уставился на меня и спросил:
– Вы хирург?
Видимо, решил, что я шучу. Я не стал больше ничего говорить, просто кивнул. В конце концов, ветеринару тоже приходится оперировать.
Он произнёс: «Добро пожаловать в Японию» – и шлёпнул штамп в мой паспорт.
Одобрил, значит, моё занятие.
Единственное утешение в том, что умереть я смогу без душевных мучений. Потому как перед смертью вряд ли буду что-то соображать. Даже не буду помнить, кто я такой.
В деревне был один тип, который в компаниях напивался так, что на следующий день ничего не мог вспомнить, даже по какому поводу был банкет.
Возможно, смерть – это напиток, который позволяет забыть о пошлой пьянке под названием «жизнь».
Подсмотрел переписку Ынхи с кем-то из друзей.
«Мне кажется, я сойду с ума. С каждым днём все труднее».
Ответ то ли сочувственный, то ли издевательский, я не понял:
«Ты такая преданная дочь! Потрясающе».
«Страшнее всего думать о том, что будет дальше. У людей с болезнью Альцгеймера меняется даже характер. Мне кажется, с отцом это уже происходит».
«Отправь его в дом престарелых. Ты же говорила, он тебе неродной, зачем самой с ним возиться?»
Собеседник на этом не остановился. Написал ещё, что Ынхи не стоит мучиться чувством вины, поскольку отец всё равно не будет ничего помнить.
Ынхи на это ответила:
«Даже если у человека пропадает память, чувства у него всё равно остаются».
Чувства остаются. Чувства остаются. Чувства остаются. Я весь день повторял эти слова.
Думаю, мою жизнь можно условно разделить на три части. До того момента, как я прикончил отца, – детство. Молодость и зрелые годы, которые я провёл, убивая людей. И нынешний спокойный период старения, без убийств.
Ынхи – олицетворение этой последней части моей жизни. Или как бы это получше сказать… Ынхи – мой талисман? Открывая по утрам глаза и видя Ынхи, я не испытывал потребности возвращаться к прошлой жизни, в которой всё время выискивал новую жертву.
По телевизору показали, как в таиландском зоопарке у львицы случилась депрессия из-за того, что она потеряла приплод. Не ела, почти не вставала с места. Работник зоопарка, переживавший за львицу, подбросил ей в клетку поросят. И львица начала их кормить и заботиться о них, как о собственных детёнышах. Очень похоже на нашу с Ынхи историю.
Пропал аппетит. Когда жую, начинается тошнота. Однажды захотел что-то съесть, но забыл, как это называется. Ничего не хочу делать. Меня тянет выпить и покурить, хотя я всю жизнь воздерживался от алкоголя и сигарет. Нет, не думаю, что начну сейчас.
– У меня есть парень, – сообщила Ынхи.
На моей памяти – хотя теперь, конечно, сложно ей доверять – Ынхи впервые заговорила о своих отношениях. Я сразу же понял, что не готов принять такие новости. Я ни разу не думал о том, что Ынхи может начать жить с мужчиной. Не могу даже представить её с кем-то вместе. Надеялся ли я, что мы проживём всю жизнь только вдвоём?