еровских идей о «тысячелетней империи». Поскольку, изучая все, находившиеся в моем распоряжении сообщения, я уже не считал возможной конечную победу Германии, мне все яснее становилось, что недостаточно только предупреждать, что пришло уже время оградить Германию от самого худшего и путем компромиссного мира своевременно вывести ее из войны. Пока у нас была возможность вести борьбу, мы имели шансы на успешные переговоры. И как раз к тому времени — это был август 1942 года — поступавшие ко мне разведывательные сообщения недвусмысленно говорили о том, что между Сталиным и его западными союзниками возникли определенные трения. Советы ожидали не только поставок американского оружия, гораздо большее значение они предавали открытию второго фронта на Западе, а их союзники до сих пор не предприняли никаких видимых усилий в этом направления. Англия, слишком слабая, чтобы действовать в одиночку, продолжала ожидать прибытия американских военных материалов. Эта ситуация — пока западные державы продолжали оттягивать вторжение — казалась мне подходящей для того, чтобы начать зондаж обеих сторон относительно мирных переговоров. То, что переговоры с Россией, несмотря на временные неудачи, не были абсолютно бесперспективными, показали предложения японцев о посредничестве, о которых я уже упоминал. Тем не менее, любые новые попытки нуждались в надежном прикрытии со стороны лица, имеющего возможность в случае необходимости противостоять таким людям, как Риббентроп и Борман, Этим лицом мог быть только Гиммлер, который, опираясь на слепо преданный ему «орден СС», располагал бы средствами для того, чтобы заставить руководство Германии изменить политический курс. Тот факт, что я имел непосредственный доступ к нему, позволял мне надеяться приблизиться к своей цели.
В начале августа 1942 года меня вызвали на доклад в штаб-квартиру фюрера, находившуюся на Украине. Гиммлер занял для себя и своего штаба прекрасно расположенную офицерскую школу в Житомире, превратив ее в полевой командный пункт. Чтобы встретиться с Гитлером и обсудить с ним обстановку, Гиммлер ежедневно совершал поездки в своем мощном штабном автомобиле по автостраде, связывавшей Житомир с Винницей.
Итак, однажды вечером я сел в курьерский поезд, отправлявшийся в Варшаву, чтобы сделать там небольшую остановку. Во главе «генерал-губернаторства» стоял тогда рейхсминистр Ганс Франк, который любил устраивать в своем дворце, обставленном с королевской роскошью, пышный прием всем высшим офицерам вермахта, руководящим работникам СС и партии, следовавшим в штабквартиру фюрера. Франк вручил мне письмо от Гиммлера — тот советовал мне отдохнуть денек в Варшаве, чтобы поездка не слишком меня утомила. Через день я должен был вылететь дальше на специальном курьерском самолете.
В «резиденции» Франка я встретил множество генералов вермахта, командиров частей СС и высокопоставленных чиновников СС и партии. Мне интересно было узнать мнение этих людей о боеспособности наших войск и об общем военном положении. Под влиянием успешного летнего наступления на южном участке фронта их, казалось, ничто не волновало, и их мысли были целиком направлены на их военные задачи.
Ранним утром следующего дня я сел на самолет, присланный Гиммлером. Из кабины четырехмоторного «Кондора» передо мной впервые открылись необъятные просторы России. Лишь временами я замечал следы войны. Они полосами выжженной земли тянулись через леса, луга и пашни, а между ними снова на сотни километров лежала совершенно мирная и нетронутая земля. Созерцая под бесконечный гул мотора эту картину, я смог представить себе, какие трудности пришлось преодолеть нашим пехотинцам, чтобы овладеть этими пространствами. Приземлившись, мы сломя голову на автомобиле помчались в Житомир. Здания нашей штаб-квартиры были приведены в порядок и обставлены вполне по-современному. Заняв премилую комнатку с душем, я перекинулся парой слов с штандартенфюрером Брандтом, личным адъютантом Гиммлера, чтобы прощупать обстановку в штабе.
Брандт был низеньким, невзрачным человечком, пользовавшимся неограниченным доверием Гиммлера. Только шеф просыпался ранним утром, как Брандт заявлялся к нему, нагруженный бумагами и документами. Пока Гиммлер брился, он читал ему важнейшие сообщения утренних газет. Если попадались плохие новости, Брандт начинал следующим предисловием: «Извините, рейхсфюрер…». Получив такое предупреждение, Гиммлер на мгновение прекращал бриться — из предосторожности, чтобы не порезаться от испуга.
За ужином я встретился с Гиммлером. Все присутствующие должны были выходить к столу в брюках навыпуск, белых рубашках и штиблетах (а не военных сапогах) — таково было личное распоряжение Гиммлера, которого он придерживался до самого конца войны. Он принял меня в самом хорошем расположении духа, сначала осведомившись о моем самочувствии, сказав, что доктор Керстен, который тоже там присутствовал, наверняка вновь охотно возьмет меня под свое «крылышко».
Здесь я должен несколько подробнее рассказать о личном враче Гиммлера, поскольку ему пришлось сыграть известную роль в связи с моими планами. Как я уже упоминал, после смерти Гейдриха я, по желанию Гиммлера, не раз обращался к доктору Керстену, который с начала войны все больше превращался в «тень» Гиммлера. Без него Гиммлер просто не представлял, как избавиться от недугов. В свое время Керстена порекомендовал Гиммлеру генеральный директор германского калийного синдиката. Говорили, что он успешно лечил голландскую королеву Вильгельмину, а также целый ряд крупных промышленников со всего мира. Несомненно, он обладал исключительным даром внушения, да и в остальном он был очень интересным и разносторонним человеком, который пробился благодаря самообразованию и незаурядному таланту. Метод его лечения заключался в массаже нервных узлов, которые он находил кончиками пальцев. Активизируя таким образом кровообращение, он восстанавливал нормальное функционирование всей нервной системы. Он мог устранить за несколько минут головную боль и невралгию. Не удивительно, что Гиммлер за годы войны, легшие тяжелым грузом на его нервную систему, все больше зависел от Керстена, который мог оказывать на своего пациента немалое влияние. Как-то Гиммлер рассказал мне, что доктор умеет «распознавать» характер нервной организации человека и по нему судить о его физических и духовных способностях. Поэтому он, Гиммлер, направляет каждого, кто вызывает его интерес, на обследование к Керстену, чтобы пройти своего рода испытание.
Внешне Керстен был мало привлекательным человеком — кругленький, толстенький, весом, думаю, около ста килограмм. Глядя на его мясистые руки, трудно было представить, что кончики его пальцев обладают особой чувствительностью. К тому же зрачки его светло-голубых глаз были обведены странными черными колечками, которые порой придавали его взгляду нечто змеиное. В обращении он был добродушным и приветливым, даже жовиальным. У него была только одна страсть — он безумно любил всяческие сделки. Он покупал все, что мог достать «по дешевке», например, дюжину часов или зажигалок. Кроме того, у него была слабость к сплетням. Все это, а также зависть, которую вызывало у многих его положение, снискало ему со временем немало врагов. Кое-кто высказывал даже подозрение, что он является агентом английской разведки. Когда я однажды заговорил с Гиммлером об этом, он сказал: «Бог ты мой, да этот толстяк для этого слишком добродушен, он никогда не сделает мне неприятности. Но все же, если вы хотите выяснить этот вопрос — пожалуйста, это ваше дело. Но только старайтесь не обидеть его».
Несомненно, Кальтенбруннер (с января 1943 года ставший преемником Гейдриха) и Мюллер сделали бы все, чтобы «свалить» Керстена, но из-за Гиммлера они не осмеливались подступиться к нему. Благодаря этому, а также не в последнюю очередь и моей поддержке, которую я оказал ему, помня о своих планах, Керстен вышел из этой истории невредимым.
Вернемся теперь к нашей беседе с Керстеном в Житомире. Выяснилось, что он полностью согласен с моими мыслями о своевременном окончании войны. Он даже тут же согласился использовать для этого свое влияние на Гиммлера. Кроме того, он ободрил меня, сказав, что, насколько ему известно, я на хорошем счету у Гиммлера, чем придал мне силы самому заговорить с Гиммлером на эту тему. Я, со своей стороны, обещал Керстену защищать его от Мюллера.
За ужином, в первый вечер моего пребывания в Житомире, Гиммлер беседовал о чем угодно, только не о войне — он говорил об Индии, затронув при этом различные аспекты индийской философии, и в конце концов оседлал своего любимого конька — средневековые процессы ведьм. Он оживленно рассказывал о последних научных исследованиях в этой области, высказав сожаление о том, сколько «доброй немецкой крови» — имея в виду тысячи «ведьм» — было пролито в угоду суевериям. Отсюда он перешел к католической церкви и испанской инквизиции, назвав их «характерным порождением примитивного христианства».
(В действительности же, как я заметил позднее из его высказываний, он восхищался католической церковью. Например, он часто вспоминал, как он сам, будучи подростком, «исполненным веры в бога», служил министрантом святую мессу. Но, как я уже говорил, ненависть к отцу перешла у него в ненависть к церковным обрядам и организации, что проявлялось в его лекциях о католицизме).
На следующее утро Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру в Винницу и захотел перед поездкой узнать от меня о состоянии китайско-японских переговоров о компромиссном мире. Мой доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня неожиданно: «Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?» «Напротив, рейхефюрер, — ответил я, — лечение у Керстеиа придало мне новые силы». Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти прямо к делу.
«Я знаю, — сказал я, — насколько вы заняты, но все же я хотел бы вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор, прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня».