Сид смотрела на меня. Я отправился в холл.
— Алло? — сказал я.
Меня это вывело из себя. Все это. То, что этот парень вот так запросто берет трубку и звонит мне домой. То, что он называет себя бойфрендом Джины, ни капли не стыдясь и не смущаясь этого. То, что он сейчас явно рядом с моим сыном. Бойфренд, скорее всего, проводит ночь со своей герлфренд, а сын спит в соседней комнате. Как называют это бойфренд и герлфренд? Гость, остающийся на ночь? Детский праздник?
— Меня зовут…
— Да, я понял, — ответил я, выходя в сад. Там я спрятался под карнизом домика для игр. Мне не хотелось говорить с ним у себя дома. — Что вам нужно? — осведомился я.
— Что мне нужно? — Похоже, он растерялся. — Ну, если возможно, я бы хотел с вами встретиться. Поговорить. Обсудить, что происходит, и попытаться найти решение проблем.
Этот язык был мне незнаком. Я не мог на нем говорить. Я почувствовал, как закипает кровь. Во рту пересохло. Я осознавал, что этот спокойный, разумный человек переполнил меня убийственной яростью.
— Я не хочу встречаться, — сказал я, и это прозвучало более мрачно, чем мне хотелось.
Сид стояла в дверях кухни, встревоженно глядя на меня. Ее руки были сложены на груди. Откровенно говоря, этот ее жест всегда разрывал мне сердце. Казалось, что она пытается защититься.
Я услышал, как он вздохнул. Мне это понравилось. Звук его вздоха в моем ухе.
— Я думал, это было бы хорошо для Джины, — проговорил он, убеждая меня. — И для ее сына.
Ее сына. Не «Пэта». Не «вашего сына». Все, что говорил этот парень, ужасно раздражало меня. Но я знал, что встречусь с ним. Это было необходимо.
— О’кей, — сказал я, вспомнив примерно дюжину кафе неподалеку от моего бывшего места работы.
К северу от Оксфорд-стрит, там, где вечная толпа окружает станцию метро «Марилебон», торопясь от Портленд-плейс к Бейкер-стрит. Там было полно кафе и закусочных, и я внезапно ощутил острую тоску по работе. Я назвал кафе на Марилебон Хай-стрит, день и время.
— Меня все устраивает, кроме времени, — ответил он. — Нельзя ли назначить…
— Нет, нельзя, — отрезал я.
Я смотрел на домик для игр Джони. Ночью дверь приоткрылась, и внутри валялось несколько упавших листьев. Я стал выбрасывать их наружу.
— Это вы мне позвонили, помните? — сказал я парню, этому Питеру. — Вы можете или нет?
Тишина.
— Хорошо, — сказал он. — Увидимся там.
— Приходите без оружия и один, — велел я. — Или ваша герлфренд больше никогда вас не увидит.
Снова тишина.
— Шутка, — объяснил я и положил трубку.
Потом вернулся в дом, где меня ждала жена с письмом из банка.
Пэт стоял на автобусной остановке на Тоттнем-Корт-роуд.
Там были и другие ребята, но никто из них не носил форму школы Рамсей Мак. По утрам ему приходилось проделывать огромный путь.
— Привет, — поздоровался я и потянулся, чтобы открыть пассажирскую дверцу.
Пэт скользнул внутрь, сунув рюкзак между длинных жеребячьих ног, унаследованных от матери. Он слегка улыбнулся и кивнул. Я тронулся с места и засмеялся.
— Просто проезжал мимо, — объяснил я.
— Просто проезжал? — спросил он.
Он выглядел так, словно забыл причесаться. Мне захотелось обнять его, но вместо этого я повернул машину на север и включил радио.
— Ага, у меня была встреча за завтраком. Все прошло отлично. У нас с Марти возникло много идей. Эти люди — ну, с которыми мы завтракали, — похоже, очень заинтересовались.
Он тронул запястье, на котором обычно носят часы.
— Это должен быть очень ранний завтрак, — проговорил он, глядя сквозь меня.
Я бросил на него взгляд.
— Что это? — спросил я. — Клуб латерального мышления в действии? Это был скорее кофе, чем завтрак, всезнайка. Разве ты не рад, что старик отец везет тебя в школу?
— Разумеется, — согласился он и улыбнулся, со вздохом откинувшись назад.
Очень тяжело каждый день ездить на автобусе, который останавливается довольно далеко от школы.
Движение было оживленным. В этот ранний час навстречу уже ехали люди, добирающиеся на работу из пригородов. Мы проехали мимо студии «Эбби-роуд» в Сент-Джонс-Вуд и не увидели ни одного туриста, который переходил бы по знаменитой «зебре», представляя себя Джоном, Полом, Джорджем и Ринго. Вот как было рано.
— Как ты вообще? — задал я один из ничего не значащих родительских вопросов, на которые обычно следует довольно неопределенный ответ.
Но на красивом лице Пэта появилась медленная смущенная улыбка. Он все еще был красивым. Даже сейчас, с одиноким прыщиком на лбу и несколькими белыми волосками над верхней губой. Он до сих пор был моим красивым мальчиком.
— Меня приняли в команду, — сказал он. — В футбольную команду Рамсей Мак.
От радости я заколотил по рулю. Закричал. Хлопнул его по бедру. Он выкрикнул что-то протестующее, но тоже засмеялся.
— Я так и знал, — радовался я. — Я знал, что ты сможешь.
И тогда его прорвало, и он стал рассказывать мне, что голкипер основного состава порвал связку, катаясь на лыжах, и это дало Пэту шанс, которого он так долго ждал. Я с энтузиазмом кивал, задавал ему вопросы — когда следующий матч, подходят ли ему бутсы и перчатки, — спрашивал всякую ерунду, лишь бы он продолжал говорить. И это тянулось всю дорогу, до самых ворот Рамсей Мак.
— Спасибо за то, что подвез, — сказал он, и я вышел вместе с ним из машины.
Мы стояли лицом друг к другу, а вокруг мелькали синие пиджаки. Я знал, что мне нельзя обнять его. Я был не настолько глуп. Но я так его любил.
— Я горжусь тобой, малыш, — сказал я. — Ты это сделал.
Он пожал плечами, волосы упали на глаза. Он с усмешкой отбросил их назад.
— Всего одна игра, — ответил он. — Тренер просматривает и других.
Мимо проскочили несколько взрослых парней. Один из них толкнул Пэта плечом и пнул его в бок. Мой мальчик был высоким, но сильный ветер мог его унести.
— Эй, — окликнул взрослый парень, и я увидел, что это Уильям Флай.
В половине девятого утра на его лице уже пробивалась легкая щетина.
— Смотри, куда прешься, Болячка, — сказал он.
Болячка? Они его так называют? Потому что он болел? Ему дали такое прозвище? Я пристально смотрел на Уильяма Флая, понимая, что не должен ничего говорить. Другой парень — это был Прыщавый — захихикал, словно Флай был гениальным комиком. Теперь я видел, что взрослым из них был только один. Только Уильям Флай. Прыщавый был из тех подонков-недоростков, которых считают взрослыми за компанию.
Я составил мнение об Уильяме Флае. За исключением нелепых размеров и синеватой щетины, в нем не было ничего выдающегося. В каждой школе страны имеется подобный тип. Такие ошиваются возле магазинов, на детских площадках, в парках. Везде есть свой Уильям Флай.
Мы смотрели, как они уходят. Прошло, наверное, секунд десять. Но мне казалось, что мир перевернулся. Пэт, не глядя на меня, отряхнул пиджак. Моя ярость не имела границ. Я злился даже на него.
— Не давай себя в обиду, — сказал я. — Разве ты не можешь?
Он покачал головой.
— Не давать себя в обиду? — переспросил он и засмеялся, но его смех теперь звучал совсем по-другому.
— Да, — сказал я. — Когда они называют тебя кличкой. Когда пинают. Давай им отпор.
Пэт поднял рюкзак и закинул его на плечо.
— И что ты советуешь делать? — спросил он. — Драться с ними?
Я сделал шаг к нему навстречу. Я не хотел скандала. Ребята поглядывали в нашу сторону. Но мне было наплевать. Оказалось, что мне на это наплевать больше всего на свете.
— Просто не давай себя в обиду, — ответил я.
— Но я не крутой парень, — сказал мой сын, и тут прозвенел звонок. — Это дедушка. Это Клинт Иствуд. Наверное, даже ты. Но это не я, и я никогда им не стану.
Он направился прочь. Я смотрел, как он идет. Я все еще стоял, когда заметил, что мой мальчик изо всех сил борется со слезами. Злясь на меня, злясь на весь этот треклятый мир. Но в первую очередь злясь на слезы.
— И не надо меня подвозить по утрам, — сказал он. — Я могу ездить на автобусе, большое спасибо.
Большое спасибо.
«Большое спасибо», убившее меня наповал.
Я узнал его сразу же, как только он вошел в дверь.
Он был высокий, спортивного телосложения, но очки смягчали этот эффект. Под зимним пальто — деловой костюм, но без галстука. Все равно он выглядел так, словно только что сунул галстук в карман.
Питер.
Несколько секунд я ничего не делал, только смотрел на него и боролся с желанием уйти, не поговорив с ним. Но тут он взглянул на меня, сидящего за задним столиком, и поднял свои бумаги в знак того, что узнал меня. Он подошел, я встал, и мы обменялись рукопожатием.
— Спасибо, что пришли, — проговорил он.
Мы помолчали, поджидая официантку. Он заказал какой-то замысловатый кофе и жестом предложил мне заказать что-нибудь, словно приветливый хозяин. Я покачал головой, прихлебывая свой чай. Официантка ушла, и Питер положил ладони на стол. Он был готов открыть собрание. Я глупо ухмыльнулся, раздумывая о том, что произойдет, если я выплесну свой чай «Английский завтрак» ему в лицо.
— Джине было нелегко, — заговорил он. — Когда переехал ее сын… переехал Пэт. Попытка установить отношения. — Он многозначительно посмотрел на меня. — Нелегко.
Я засмеялся.
— Проблемы Джины меня не касаются, — сказал я. — Уже давно. Я беспокоюсь только о моем мальчике.
Питер выглядел так, словно увидел меня в первый раз.
— Но вам ведь не все равно, что происходит с Джиной? Вероятно. Вы хотите, чтобы она была счастлива…
Я думал об этом. Хотим ли мы, чтобы наши бывшие возлюбленные были счастливы? Хотим ли этого на самом деле?
— Наверное, — сказал я и улыбнулся. — Но конечно, не слишком счастлива.
Он не улыбнулся. Все шло не так, как он планировал.
— Она рассказывала мне о вас, — сообщил он.
Я кивнул:
— Я уверен, что рассказывала.