Я то и дело проверял телефон и чертыхался про себя, потому что старик не оставлял сообщения. Я остановил черное такси и направился на север, в сторону отеля «Ангел», не находя себе места от беспокойства и ярости. То же самое обычно чувствуешь, когда твой ребенок внезапно и неожиданно пропадает и ты абсолютно уверен в том, что случится самое худшее.
Дверь открыл Синг Рана. Кен сидел перед телевизором и смотрел бега по четвертому каналу. Рядом стояла кружка с дымящимся чаем, на коленях у него лежала сегодняшняя «Рейсинг пост».
— Потрясающие новости для тебя, — сообщил он. — Чайниз-Рокс идет завтра в Гудвуде три к тридцати.
Я уставился на него.
— Лошадь? — спросил я. — Ты забрасывал меня звонками из-за… лошади?
Он хмуро взглянул на меня.
— Хотел порадовать тебя, приятель, — проговорил он. — Завтра в Гудвуде на Чайниз-Рокс ставят три к тридцати, и это наверняка. — Он взглянул на Синга Рана, устроившегося в своем любимом кресле. — Что здесь странного?
Мягкое золотистое лицо повернулось ко мне, выражая молчаливое удовольствие.
— Двадцать пять к одному, — сказал он, и Кен торжествующе захихикал.
— Поставь все, что у тебя есть, — посоветовал он. — Один тип из букмекерской конторы подсказал. Верно, Синги?
— Ты звонил мне десять раз посреди собеседования о приеме на работу, — сказал я, все еще пытаясь понять. — Почему ты не взял трубку, когда я перезванивал?
— Наверное, оглох, — сказал он.
— Что?
— Не слышал. Глухой.
— Ты можешь говорить нормально? — взревел я. — Все эти звонки — из-за какой-то идиотской лошади…
Он ощетинился.
— Это не какая-то идиотская лошадь, дорогуша, — сказал он. — Это Чайниз-Рокс, три к тридцати в Гудвуде. И если ты на него не поставишь, это будет твой проигрыш.
Он потряс своей «Рейсинг пост» и прищурился на меня с таким же удивленным презрением, какое иногда я видел на лице отца, и его взгляд говорил о том, что он точно знает, как работает этот мир, в то время как я продолжаю искать к нему инструкцию.
Дождливым вечером в понедельник в кинотеатре было наполовину пусто. Я покачал головой и с раздражением зачавкал попкорном. Я не мог в это поверить.
Новая копия фильма «Семь самураев», и все, кого он привлек, — это кучка любителей Куросавы и несколько влюбленных парочек, обнимающихся и жующих обязательный попкорн? Когда семь самураев столкнулись с бандитами, которые терроризировали сельчан, я увидел светящиеся в темноте экранчики мобильных. Невероятно.
Выйдя из кино, я спросил себя, что бы сделал Пэт. Наверное, сказал бы, что это не идет ни в какое сравнение с «Великолепной семеркой», а я бы возразил, что это очень глупая точка зрения, потому что вестерн с Юлом Бриннером и Стивом Маккуином — всего лишь голливудский римейк японского оригинала. А Пэт лукаво усмехнулся бы и сказал — конечно, но в первую очередь фильм Куросавы был задуман как дань уважения Джону Форду.
Но Пэта здесь не было.
Я стоял перед зданием кинотеатра, дрожа от вечернего холода, и чувствовал, как урчит в животе. Если я пойду домой, то, хорошенько обыскав новый холодильник, найду там сашими и моллюсков, а мне хотелось тост с сыром. Поэтому я направился к пиццерии в дальнем конце Айлингтон-Грин, но остановился, не войдя внутрь, потому что увидел знакомое лицо.
Питер сидел в пиццерии у окна вместе с женщиной и двумя детьми. Нет, с тремя, потому что женщина держала на руках младенца.
Она выглядела как упрощенная копия Джины, как ее младшая сестра.
Высокая, яркая, но без сияния, которое излучала Джина. Я смотрел, как она одной рукой покачивает младенца, а в другой держит кусок чесночного хлеба. Двое старших детей вели себя очень прилично. Они ели мини-пиццу, болтая ногами под столом. Их отец поднес к губам бутылку пива «Перони». Но, заметив меня, застыл, не донеся бутылку и полуоткрыв рот.
Он повернулся к своей семье. Сделал большой глоток.
А я стоял и смотрел на него, потому что хотел, чтобы он знал: я все видел. Хотел, чтобы он смутился.
Даже сейчас часть меня защищала Джину. Нелепо, я понимаю. Я продолжал смотреть на него до тех пор, пока женщина не подняла на меня глаза — на психа, прижавшегося носом к стеклу пиццерии, — и тогда я отвернулся.
Мне все еще хотелось есть, но я прошел по всей Аппер-стрит, не найдя, где утолить голод. Там была любая еда, которую можно себе вообразить. Тайская кухня, мексиканская, китайская — все, что угодно. Но везде было полно семей и влюбленных парочек. Я шел до самого дома с протестующе бурчащим животом, хотя мне казалось, что надо только дойти до следующего ресторана.
Но это трудно, когда ты — один.
— Не снимай пальто, — сказала Сид.
Она была в ванной на первом этаже, одетая в зимнее пальто, которого я раньше не видел. На нем был воротник из искусственного меха, и Сид была похожа в нем на героиню «Доктора Живаго». В руке у нее был фонарик, которым она светила на бойлер. До меня дошло, что при каждом выдохе из моего рта идет пар. В доме было как в морозильнике.
Я заглянул ей через плечо. Бойлер был тихим, как труп. Снизу на нем была панель с цифровым дисплеем, на котором светились красные буквы.
— Что это означает? — спросил я.
Она не взглянула на меня. Помолчала.
— Это означает «ошибка», Гарри, — ответила она, и мое имя в ее устах прозвучало как эвфемизм выражения «тупой хренов идиот».
Она погасила фонарик и повернулась, все еще не глядя на меня. Провела рукой по волосам и вздохнула.
— Я вызову кого-нибудь утром, — сказал я. — Посмотрю в «Желтых страницах». Поищу в Google. Я все улажу.
Она протиснулась мимо меня, и я подумал об отце. Если бы он был жив, я бы уже позвонил ему, и он был бы счастлив извлечь на свет божий свой ящик с инструментами.
Мой отец был из тех, кого называют «мастер на все руки». Меня же можно было назвать «мастер-ломастер».
Я последовал за Сид на кухню. Я страстно мечтал о тосте с сыром, хотя и понимал, что это вряд ли лучший момент для ужина.
— Разве нельзя вызвать мастера сейчас? — спросила она.
Она достала из кармана пальто желтую вязаную шапочку и натянула ее до самых ушей, перестав быть похожей на Лару из «Доктора Живаго».
— Я беспокоюсь о девочках, — сказала она. — Им пришлось ложиться спать в носках.
— Я постараюсь, — ответил я, и она кивнула, не особо впечатленная.
— Понимаю, уже поздно, — сказала она. — Но я заплачу, сколько бы ни запросили.
— Отлично.
Наши глаза на секунду встретились, и она отвернулась. Меня затрясло от обиды. А может, от холода. Но я был не виноват в том, что мой отец мог починить все, а я ничего. Я был не виноват в том, что отдал отцовский ящик с инструментами в оксфордскую благотворительную организацию «Оксфам».
Но я увидел, как смотрит на меня Сид, и меня ошпарило стыдом. Ее взгляд говорил — пожалуйста, напомни мне, кто ты такой, Гарри? Для чего ты здесь?
На лестнице раздались шаги. Пегги волокла чемодан. Я взял его и отнес вниз. Сид ждала ее. Пегги подошла к матери, и они крепко обнялись.
— Я правильно поступаю? — спросила Пегги. — Я не хочу никому помешать.
Сид кивнула:
— Оставайся с папой. Все правильно. Будь сильной ради него. Покажи, что ты любишь его. И оставайся позитивной. У него отличные врачи. Либерти хорошая медсестра. — Она прижала к себе дочь. — И у него есть ты.
На улице засигналила машина. Приехало такси.
Пегги посмотрела на меня. Она попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Я обнял и поцеловал ее.
— Раньше со мной не случалось ничего плохого, Гарри, — сказала она. — В смысле, плохое было, но не настолько. Это в первый раз. Мой отец заболел. И мир от этого изменился. Словно не осталось ничего незыблемого. Понимаешь, о чем я?
Я кивнул. Я очень хорошо понимал, о чем она говорит. И знал, что такой момент рано или поздно настигает всех.
Но Сид просто смотрела на нас, и ее лицо ничего не выражало, словно мое понимание было лишь притворством.
Когда на следующий день я вернулся от букмекера, возле нашего дома стоял белый фургон. «СУПЕРВОДОПРОВОДЧИКИ», — было написано на его боку, и рядом номер мобильного телефона, который я нашел после полуночи.
Входная дверь была открыта, и на улицу вышла Джони, держа в каждой руке потрепанную Барби. Она улыбнулась мне и пошла за дом, где возле мусорных баков стояла великанская коробка из-под нового холодильника.
В коробке уже сидела небольшая армия кукол.
Я вошел в дом и немедленно услышал гудение бойлера и почувствовал тепло. Сид была в футболке и джинсах. Она искала кредитную карточку, чтобы расплатиться с водопроводчиком.
— Давай я заплачу, — сказал я. — Возьмете наличными?
Водопроводчик оказался практичным старым кокни, напомнившим мне моих дядюшек. Он был из тех, кто бросил школу в четырнадцать лет, но в плане жизненного опыта мог дать фору любому доктору философии.
— Даже лучше, — ответил он. — Меньше писанины.
Сид смотрела, как я достаю из кармана смятую кучу пятидесятифунтовых бумажек. Джони вошла в дом и поскакала по лестнице. Я отделил несколько бумажек, включая щедрые чаевые. Водопроводчик отбыл, распространяясь о том, как нам будет тепло и уютно до конца зимы. Как только он ушел, я протянул Сид пригоршню пятидесятифунтовых банкнот. Она скрестила руки на груди и взглянула на меня.
— Дело не только в деньгах, Гарри, — сказала она.
— Господи, — изумился я. — Что опять не так?
Джони спустилась, держа в руках плюшевую обезьянку и куклу Братц, одетую в лыжный костюм. Я прикусил язык. Не при детях. Я ненавидел ссориться при детях. Джони радостно лопотала что-то своим куклам. Потом посмотрела на Сид.
— Можно мне надеть маскарадный костюм? Ладно? Я переоденусь?
— Отлично, — сказала Сид. — Маскарадный костюм — это здорово.
Когда Джони ушла, Сид спросила:
— Кстати, где ты их взял?
Я продолжал держать деньги:
— Возьмешь или нет?