Мне было больше нечего сказать.
— Хорошо, — проговорил я.
Она повернулась, и я ощутил панику. Она на самом деле уходила. Но в этот раз я не пошел за ней.
— Значит, увидимся, — проговорил я ей вслед, просто чтобы что-нибудь сказать, но она не обернулась.
Она просто подняла левую руку, прощаясь, и то, что она держала ее поднятой на мгновение больше, чем было необходимо, дало мне понять, что этот жест означал нечто большее. «Я слышу тебя, я люблю тебя, но сейчас я ухожу». Вот что я увидел в этом жесте, хотя мог и заблуждаться.
Но я заметил, что на третьем пальце левой руки Сид продолжает носить обручальное кольцо.
А ведь это кое-что значит.
То, как она уходила, как прощально махнула рукой, не оборачиваясь, — это было совсем как в финале «Кабаре», одного из любимых фильмов моей жены, когда Салли Боулз оставляет мужчину, которого любила, и возвращается к своей прежней жизни. За исключением того, что у Салли Боулз из фильма не было на пальце обручального кольца.
А я знаю по опыту, что кольцо меняет все, когда ты пытаешься уйти.
Кольцо и дети.
25
Я бродил по опустевшему дому.
Повсюду виднелись следы той семьи, какой мы были когда-то, археологические находки прошлой жизни. Розовый самокат в прихожей, из которого Джони уже выросла. Книжка в мягкой обложке под названием «Не везет в любви», которую Пегги оставила на столе в саду. Впечатляющий парень-вампир на обложке выглядел противным, угрюмым и похожим на зомби. И повсюду вещи моей жены.
Ее зимняя одежда. Ее диски с записями Эньи и Мэси Грей, фильмы «Оклахома!», «Вестсайдская история» и «Поющие под дождем» с оригинальным составом исполнителей. Старые номера журналов «Грация» и «Ред». Книги по фильмам, которые она любила. «Шоколад», «Английский пациент», «Невыносимая легкость бытия». Особенно много всего на кухне — ее рабочем месте, ее владении: вещи, которые она покупала, потому что они были ей нужны или потому, что они были симпатичными. Все эти потрясающие моменты, которые делали ее дом истинным домом для меня, а я этого ни разу не почувствовал, пока она не ушла.
На дне корзины для белья я нашел ее футболку и зарылся в нее лицом. Спереди на ней была надпись «Сочно», и она была поношенной и удобной. От футболки исходил запах жены, и я даже зашатался от острой тоски по ней. Я скучал по жене. Я скучал по дочери. Я хотел, чтобы моя семья вернулась.
Меня снова стал терзать старый вопрос, которому было много лет, — можно ли нас с Пэтом назвать семьей? Имеем ли мы на это право? Если мы остались только вдвоем, можем ли мы продолжать называться семьей? Или это будет чересчур для компании из двух мужчин?
Я хотел верить в то, что мы до сих пор семья. Но не думаю, что вы являетесь семьей, если вас осталось всего двое.
Конечно, вы хотите быть ею, действительно хотите.
Но, честно говоря, по-моему, вы только пытаетесь.
Когда я вернулся в больницу, Пэт спал.
Была середина дня, и по отделению разносилось бряцание тележек, на которых развозили обед, пахло отвратительной едой, но Пэт полулежал, утонув в кресле, уронив голову на грудь, совершенно изнуренный.
Я взглянул на Кена. Я слышал его затрудненное дыхание, но он выглядел лучше. Возможно, помогло бритье, но сейчас он был гораздо больше похож на себя прежнего.
Пэт пошевелился и открыл глаза.
— Сходи ненадолго домой, — посоветовал я. — Поспи в своей постели. Вздремни.
«Вздремни». Это было что-то необычное. Язык поколения моего отца. Вскоре он совсем вымрет. Пэт встал и потянулся, глядя на Кена.
— Пойду покурю, — сказал он.
Мы вышли из онкологического отделения, потому что моему мальчику страстно хотелось покурить. Встав за стеклянной дверью, первые несколько секунд Пэт моргал от солнечного света.
— Сегодня он хорошо спал, — сообщил Пэт, прикуривая. — Маска понадобилась только один раз. Медсестра сказала, что иногда перед смертью больным становится лучше. — Он покосился на меня и выпустил дым. — Думаешь, это правда?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Думаю, это как прилив и отлив, то лучше, то хуже. Ему вполне может стать лучше, чем раньше. Но точно так же состояние может и ухудшиться.
— Он сказал, что приходила его жена, — сказал Пэт. — Дот?
— Да, — кивнул я. — Дот.
— Меня это встревожило. Он был так уверен в том, что она приходила. Что это значит? Галлюцинации из-за лекарств? Или что-то другое?
Я поразмыслил.
— Мне хочется думать, что это другое, — ответил я.
Мы немного помолчали, думая о предсмертных видениях. Пэт докурил, и мы пошли в палату.
В кресле, которое уже несколько дней занимал Пэт, сидел мужчина средних лет и смотрел в лицо спящего Кена. Он поднялся, когда мы вошли, и вытер глаза тыльной стороной руки. Коренастый, мускулистый, смуглый. Я понял, кто он такой, не успел он раскрыть рта.
— Мик Гримвуд, — представился мужчина и пожал нам руки.
По его акценту невозможно было догадаться, что он вырос в этом городе, в этой стране.
— Из Мельбурна, — кивнул я. — Ваш отец много о вас рассказывал.
Мы все посмотрели на старика.
Он очень исхудал. Я только сейчас это увидел. Лицо Мика было зеркальным отражением Кена в молодые годы, и когда он встал возле кровати, я осознал, как сильно исхудал его отец.
— У него есть паспорт? — спросил Мик.
Я был ошеломлен:
— Паспорт?
Я вспомнил о том, как рылся в ящиках комода у Кена дома, и о том, что видел выпотрошенное содержимое этих ящиков, разбросанное по всей крохотной квартирке.
Видел ли я паспорт среди остатков его прошлой жизни?
Я не мог вспомнить.
— Не знаю, Мик, — ответил я.
Мы с Пэтом переглянулись. Парень явно устал после многочасового перелета, да еще горе подкосило его. Я хотел быть с ним любезным.
— Но он очень болен, — сказал я. — Ваш отец действительно очень болен.
Он нетерпеливо вздернул подбородок, и внезапно стало понятно, что он до кончиков ногтей сын своего отца.
— Я знаю, как сильно он болен, — ответил он, — и именно поэтому мне нужно знать, есть ли у него паспорт.
Кен шевельнулся во сне. Его сын от волнения сжимал и разжимал руки.
— Я говорил ему всегда держать паспорт наготове. Тысячу раз говорил, черт подери.
— Ему лучше, — буркнул Пэт, и я попытался взглядом остановить его, так, как делал всегда. Но это больше не действовало. — И все-таки, — настаивал мой мальчик, — немного лучше. Ты сам говорил.
Я попытался остановить это безумие.
— Мик, — проговорил я. — Вы действительно считаете, что он в состоянии куда-то ехать?
— Это будет поездка в один конец, — ответил Мик.
И тут до меня дошло.
Кен наконец-то поедет в Австралию.
Не чтобы жить.
Чтобы умереть.
Полиция проводила облаву на квартиры.
Голубые огни вращающихся сирен на крышах полицейских машин с четырех сторон дома придавали всему происходящему странно праздничный вид. Дети носились на велосипедах по дорожкам, вопя от радости, что в такой поздний час их еще не загоняют в постель. Жильцы дома выходили на улицу, чтобы посмотреть на бегущих по лестнице офицеров в кевларовых бронежилетах. Некоторые уже добрались до верхнего этажа, выкрикивая приказания открыть двери. Они были прямо над квартирой Кена. Они пришли за Старыми Парнями.
Во дворе стояли три полицейские машины и фургон, все с вращающимися дискотечными фонарями на крышах, все припаркованные там, где им вздумалось. Я вышел из машины, Тайсон подошел ко мне, задумчиво обнюхал мне ногу, словно вспоминая добрые старые времена. Прочный кожаный поводок с серебряными шипами волочился по земле. Я потрепал его по голове и взглянул на квартиры, где копы начали ломать двери.
— Быстро найдем паспорт и уйдем, — сказал я Пэту.
Он последовал за мной в квартиру Кена. Сзади плелся Тайсон. Из квартир выходило все больше людей. Я никогда не видел подобного единения в этом доме. Возможно, здесь всегда было так во время рейдов полиции. Мы услышали, как над нами просела и упала дверь. Визг, крики, проклятия. И гром уважительных аплодисментов зрителей на ступеньках. И восторженные крики, словно наконец свершилось правосудие. Я вставил в замок незнакомый ключ.
Я искал в гостиной. Пэт с Тайсоном взяли на себя ванную. Квартира была совсем небольшая, но было похоже, будто Кен никогда не выбрасывал ни единого клочка бумаги, попадавшего в его жизнь. Мои пальцы утонули в кипах реклам — доставка суши на дом, средство для мытья окон, пицца, которую он никогда не стал бы есть, чистящие средства, которыми он вряд ли воспользовался бы, прокат лимузинов, который ему никогда в жизни не понадобился. Счета за газ, воду, электричество. Стопка открыток из Австралии, свернувшихся от времени — от того времени, когда люди еще посылали друг другу открытки. И фотография Дот. И разорванный конверт необычного цвета, между голубым и зеленым — цвета моря.
«СЛУЖЕБНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА», — было написано спереди, потом его имя, звание и номер. Внутри — пожелтевшая бумага. Настоящая служебная характеристика. Я пробежал по ней глазами, выхватывая детали. Место рождения — деревня — «Детфорд». Место рождения — графство — «Кент». Приобретенная профессия — «слесарь по металлу». Период, в течение которого призван, — «на период текущей необходимости». Особые приметы, ранения и шрамы — «шрамы на коленях». Жена — «Дороти Мод Лиллиан ГРИМВУД».
Квадратный листок голубой бумаги упал на пол, и я поднял его. «Букингемский дворец», — было на нем написано. «Приглашение на одну персону на награждение». Подписано лордом Чемберленом. Билет для Дот, чтобы посмотреть, как Кен встречается с королем.
В дверях ванной появился Пэт.
— Нашел, — сказал он, помахивая паспортом.
Тайсон взволнованно покачивался на ногах, ощущая настроение. На стенах танцевали голубые огни. Звуки полицейской операции, казалось, раздавались прямо у нас над головой.
— Пошли отсюда, — сказал я, и собака прыжками помчалась впереди нас.