. С другой стороны, а ежели редакция не захочет меня отпустить? Но с чего бы ей не захотеть? Плохо ей, что ли, будет, если я стану писать прямо с места событий, как там его, Бейлиса то есть, принимали, и что он сказал, и что ему сказали, и что я сказал…
Вышеподписавшийся
(№ 246, 10.11.1913)
ПриложениеПереписка Менахем-Мендла с Шолом-Алейхемом(1900–1904)
46. Что делать?Пер. Н. Гольден
Менахем-Мендл из Егупца — Шолом-Алейхему
Мир дорогому другу, учителю и наставнику Шолом-Алейхему, да сияет светоч его!
Прежде всего, уведомляю Вас, что я, слава Богу, пребываю в добром здравии, благополучии и мире. Дай Бог и впредь получать друг о друге только добрые и утешительные вести. Аминь!
Затем, знайте, что я Ваш преданный друг: поверьте, я Вам желаю столько всяческих благ, что мне хватило бы и половины! Вы, верно, спросите: За что? — За Ваши фельетоны. Честное слово, Вы мне доставили ими столько удовольствия, что, ежели бы я был знаком с Вами, расцеловал бы! То есть знать-то я Вас знаю, но не имею дерзости подойти и сказать: «Вот он я, Менахем-Мендл». Поэтому я рассудил, что лучше написать Вам обо всем в письме, поскольку мне нужно многое Вам сказать. Но только прежде я Вас кое о чем спрошу, дабы Вы мне разъяснили, а то сам я никак не разберусь: положим, в том, что Вы меня знаете, нет ничего удивительного. Вы почти каждый день вот уже несколько лет видите, как я кручусь около биржи. Удивительно! Всякий раз, Вас встречая, я полагаю, что я Вас вижу, а Вы меня — нет, а в итоге оказывается, что Вы меня видите насквозь. Видно, очки все-таки — волшебное средство… Но это все мелочи. Вот что меня действительно удивляет: откуда Вы прознали о ней, о моей благочестивой супруге то есть, госпоже Шейне-Шейндл, да продлятся дни ее? Откуда Вам известно, что делается у нас в Касриловке, и кто Вам рассказал о моей теще и ее поучениях? Однако не в этом суть моего к Вам письма. Мне бы обсудить с Вами одно неотложное дело. Я хочу, понимаете ли, с Вами посоветоваться. Скажите, дорогой Шолом — Алейхем:
Что делать???
Описывать Вам мое нынешнее положение — ни к чему. Вы и сами отлично знаете, что тут, в Егупце, делать мне уже нечего. Пропали, слава Тебе, Господи, все мои заработки. Вдобавок к нынешним «золотым» делам у меня еще стащили небольшую опись домов, имений и лесов, которую я хранил вместе с талесом и тфилн, и остался я, как говорится, ни с чем. К тому же жизнь мне подбросила новое несчастье, литвака из Демеевки[544], да сотрется имя его и память о нем. Посмотришь на него — кажется, человек порядочный, из Литвы, происхождения, по его словам, самого почтенного, говорит спокойно, немногословен, всякий раз поминает имя Божье: «Бог даст», «с Божьей помощью», «по милости Всевышнего»… Познакомился я с этим самым литваком, по обыкновению, у Семадени, разговорились: «дом, домишко, именьице», — короче, ударили по рукам, и я передал ему пару делишек, из тех, вокруг которых сам верчусь уже больше полугода, а также ввел его в пару знакомых домов, в которых я всегда считался своим человеком, а он, этот «демеевский литвак», да сотрется имя его, обещал мне златые горы, дескать, все, что мы, даст Бог, заработаем, разделим, с Божьей помощью, пополам. Это будет, по милости Всевышнего, хорошо для нас обоих, потому что он, дескать, не из маклеров. Бог послал ему этот кусок хлеба, и ему приятно, что, дескать, рядом с ним кто-нибудь другой тоже заработает себе на хлеб. С Божьей помощью, по милости Всевышнего!.. Пару недель он все водил меня за нос своими сладкими речами, своими «с Божьей помощью» да «милостью Всевышнего». Затем я потерял его из виду, а когда нашел, то спросил: «Что слышно насчет наших дел?» Отвечает он мне вновь с именем Божьим и с «милостями Всевышнего», что ничего-то из этих дел не выйдет, что все это прошлогодний снег. «Давайте, — говорит он, — какое-нибудь свеженькое дельце, если оно у вас имеется и если на то будет милость Всевышнего…» Короче, что я буду Вам тут рассказывать: выхожу я однажды в город и узнаю, что мое дело уже обделали! И чьими же руками? «Демеевского литвака», да сотрется имя его, который отхватил на нем, как поговаривают, несколько тысяч рублей!.. Как это? Как же так? Когда? И где в это время был я? И что все это значит? Я мчусь в Демеевку к этому моему компаньону, принимаюсь его выспрашивать, туда-сюда, а он говорит: «А мне почем знать. Проехали! На что мне теперь это дело? Кто компаньон? Я что, вчера родился, что ли? Что, я без вас не знаю, как дела делаются? Подавайте-ка сюда лучше, — говорит он, — что-нибудь, с Божьей помощью, свеженькое…» Я бросаюсь к покупателю — меня не впускают. Бегу к продавцу, поднимаю крик — выгоняют вон. В чем дело? Короче, узнаю, что «демеевский литвак», да сотрется имя его, наговорил на меня и там, и там, наплел каждому, распустил такие сплетни, что мне теперь людям на глаза страшно показаться. В общем, бегу к раввину, пусть он нас рассудит[545] — как решит, так и сделаю! А мне говорят, напрасные хлопоты: этого литвака уже не раз таскали к раввину, обращались к третейскому суду, стыдили, а сколько раз он получал по физиономии — все как мертвому припарки! Короче, кричи «хай ве-каем»[546] — кончено дело! Ой, горе мне: первое же дело, затеянное в Егупце, — и я уже не у дел!..
Первые несколько дней я чуть с ума не сошел: только и мыслей было, что пойти на Днепр да утопиться. Но я подумал: кого я этим накажу? Опять же, только потому, что в Егупце на Демеевке есть литвак, на все руки мастер, да сотрется имя его, моя жена должна, упаси Господи, остаться вдовой, а дети — сиротами? Нет, такое не подобает отцу семейства! И я, как видите, остался жить себе на беду и муку смертную. Караул, что делать? Что делать? Вы ведь понимаете, что вернуться теперь домой «с одним кнутовищем» для меня хуже смерти. Как же я покажусь в Касриловке? Посему я решил бросить коммерцию и приняться за какое-нибудь новое занятие или же ремесло.
Вы, конечно, меня спросите, что я умею? Я и сам не знаю. Вот вкратце вся моя бигрифия[547]: до свадьбы я в хедере учил Гемору и поским[548] во всех подробностях. Сдается мне, что раввином в маленьком местечке я бы определенно мог стать, а шойхетом — и подавно. Уже здесь выучили меня читать и писать на идише[549], по-русски и по-немецки, а также счету до дробей включительно; кажется, из меня бы мог выйти хороший меламед, учитель[550] или же писарь. О коммерции речи нет, в этом деле я, не сглазить бы, разбираюсь. Я прошел, как Вам известно, все семь кругов ада: торговал в Одессе «Лондоном», здесь, в Егупце, начал с якнегоза и «бумажек», а закончил сахаром, имениями, лесами, заводиками и т. д. и т. п. Кажется мне, что я мог бы, с Божьей помощью, заполучить хорошую должность где-нибудь в конторе, или на железной дороге, или сам не знаю где. Теперь, я считаю, что, поскольку язык у меня хорошо подвешен и с людьми я разговаривать, слава Богу, умею, я бы мог, сдается мне, сгодиться в качестве представителя, или, как это нынче называется, комивожёра[551]: покупать, продавать, крутиться, вертеться. Или вероятно, мог бы стать агентом, который штрафует[552] людей от смерти. Говорят, у агентов дела идут неплохо. Еще я забыл сказать, что у меня красивый голос и я неплохо молюсь у омуда; знающие люди, меня послушав, сказали, что ежели бы я понимал ноты, то мог бы стать хорошим певцом: может, из меня бы вышел хазан или вовсе кантор в хоральной синагоге?[553] А может, мне стоит быть писателем, сочинителем? Как видите, рука у меня набита, и святой язык я знаю очень даже хорошо. Когда-то, еще мальчишкой, я несколько раз посылал корреспонденции в «Гацфиру» и «Гамелиц»[554] — и куда только еще я их не посылал? По правде говоря, мои корреспонденции нигде не печатали, сам не знаю почему. Но ничего, главное, что я — и это могу. А о жаргоне[555] вообще речи нет, на нем я пишу превосходно. Большое дело! Кто же не умеет писать на жаргоне, на «ивре-тайч»?[556]
А может, мне и вовсе прикинуться сионистом? Ведь сионисты нынче в большой моде! Я уже прочел пару сионистских книжек и знаю, кто такие Макс Нордау, доктор Герцль, доктор Мандельштам[557]. Я бы им, ей-богу, пригодился, разговаривал бы, ездил, трудился, все что угодно — лишь бы рублик заработать!..
В общем, из моих слов Вы можете видеть, что я, слава Богу, как говорится, на все руки мастер. Одна беда — не везет! Хоть бы чуточку удачи! Словом, дорогой мой, прошу Вас как настоящего верного друга, чтобы Вы сжалились надо мной и тотчас же ответили письмом: что делать? К какой могиле припасть?[558] За какое занятие взяться? Поверьте, я Вас послушаюсь, как отца родного, сделаю все, что велите, — буду землю рыть, камни таскать; как говорится, тонущий — схватится и за острие меча. Век Вашей доброты не забуду!
Ваш преданный друг
Менахем-Мендл
Главное забыл. Не обижайтесь, что я шлю Вам свое письмо без марки. Забыл сказать, что нынче, не про Вас будь сказано, я сильно стеснен в средствах. Буквально, как говорится, ни гроша за душой. Можно сказать, понимаете ли, что уже третий день во рту маковой росинки не было… Но ничего, Бог — отец наш, не даст пропасть…
Вышеподписавшийся
Шолом-Алейхем — Менахем-Мендлу в Егупец
Дорогому другу, учителю и наставнику Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Письмо я Ваше получил и отвечаю незамедлительно, как Вы и просили, на все Ваши вопросы по порядку. Среди всех «профессий» или «занятий», что Вы мне перечислили, я не вижу ни одного, за которое Вы могли бы взяться. Объясняю подробно. Полагаю, что ни раввином, ни шойхетом Вам не стать, поскольку Вы, видите ли, уже вкусили от Древа Познания, заглядывали в «посторонние книги»[559], выучились писать, да и в свете бывали — такое не подобает «духовному лицу»… Кроме того, Вам потребовалось бы измениться, сбросить с себя прежнего Менахем-Мендла и натянуть новое обличие, нечто вроде маски, но, сколько я Вас знаю, Вы — человек честный и на такое неспособны. Так же пришлось бы Вам поступить, решись Вы прикинуться меламедом, потому что меламед у нас не может стать настоящим меламедом, покуда не будет выглядеть как «духовное лицо»[560]. А ежели он выглядит иначе, то такой меламед уже называется «учителем», но и учителем Вам не стать, поскольку теперешние учителя не учат — они «дают уроки». Это значит, что каждый день они заходят к ученику, глядят на часы и идут дальше. Кроме того, учитель должен быть в некотором роде интриганом, иначе говоря, он должен знать, как себя вести с нанимателем, чтобы тот выгнал других учителей, потому что в противном случае другие учителя выгонят его самого, — насколько я понимаю, такая работа не по Вам…
Никакой должности я для Вас не вижу по двум причинам: во-первых, нынче нет никаких свободных должностей, множество бывших хозяев, заводчиков, банкиров теперь и сами бы не отказались от хорошей должности; во-вторых, полагаю, что во время всей Вашей суеты с «Лондоном» и якнегозом Вы получили не опыт, а, прошу прощения, шиш с маслом — разве только приобрели «понимание» биржи, обзавелись «суждением» о курсах акций и узнали, что такое «гос» и «бес». Грешно, ей-богу, что за эти несколько лет Вы не подались в сапожники — научились бы на худой конец сапоги тачать…
Быть представителем или коммивояжером Вам тоже не с руки, поскольку для этого надо все время ходить разодетым как жених, щеголять усами, крахмальной манишкой, золотыми пуговицами и сигарой в зубах, одним словом, тут нужно быть птицей особого полета…
Ну, в агенты Вы определенно не годитесь. Агент обязан быть устроен как граммофон, то есть ему необходимо уметь говорить, и говорить до тех пор, пока он и стену не убедит застраховаться…
В пении я мало что смыслю и ни одной мелодии не понимаю, поэтому по поводу хазанута[561] ничего Вам сказать не могу. Разве что знаю одну еврейскую пословицу: «Все хазаны — болваны» — поди догадайся, то ли хазаны — болваны потому, что они хазаны, то ли болваны — хазаны потому, что они болваны?..
«Сочинительство» могло бы и впрямь стать для Вас неплохим выходом из положения, но не знаю, стоит ли оно того: «сочинения» у нас продаются «на вес», ежели продавать их через книгоношу; а ежели Вы желаете сами, без книгоноши, распространять свое сочинение, Вам придется взять на себя труд ходить с ним от дома к дому. Словом, писательство — это лишь оправдание для тех, кто ходит по миру с протянутой рукой… Писать на жаргоне — тут Вы, вероятно, правы — дело нехитрое: одна беда, наши «аристократы» на жаргоне не читают, а простой люд и местечковые бабенки с девицами предпочитают «романы», и чтоб непременно в четырех частях с «эпилогом», а на титульном листе обязательно должно значиться «Шайкевич» или «Блойштейн»[562] — а иначе какой же это роман?..
Сионизм — совсем не то, на чем зарабатывают деньги: сионизм — это лишь идея, мысль, а не заработок; сионист должен давать деньги, а сионист, желающий со своего сионизма получать деньги, это уже не сионист.
Итак, несмотря ни на что, остается все тот же вопрос: что делать? Ведь жить человеку как-то надо, а еврей — тоже, вообще-то говоря, человек (хоть далеко не все и не везде согласятся с этой точкой зрения). Долго я размышлял, ломал голову, но в конце концов придумал, что Вам посоветовать, и сдается мне, что этот мой совет — наилучший: прислушайтесь к нему, станьте шадхеном![563] Вы наверняка спросите: каким еще шадхеном? Должен Вам разъяснить, почему я считаю сватовство занятием более почтенным, нежели другие еврейские занятия, и почему я полагаю, что это занятие для Вас в самый раз, лучше не придумаешь. Сватовство — это такая штука, которая никогда не выйдет из моды; парни и девицы — такого рода товар, на который всегда сыщется покупатель. У жениха должна быть невеста, а у невесты должен быть жених — так установлено от сотворения мира. Всякий, имеющий сыновей, не говоря уж о дочерях (а дочери имеют скверную природу — они вырастают!), должен в конце концов обратиться к шадхену. К примеру, придите к человеку и скажите ему: «Реб Енкл, идите, прошу прощения, домой, вас там ожидает раввин, шойхет, хазан, учитель, агент, сочинитель», он Вам тут же ответит: «Ничего, подождет…» Но пойди кто-нибудь к этому же самому реб Енклу (если у него есть дочери старше восемнадцати лет) и скажи ему, что его ожидает шадхен, его как подбросит: «Сию минуту, уже бегу!..» А увидев Вас у себя дома, он окажет Вам радушный прием (пускай в душе он Вас терпеть не может), и Вы будете у него желанным гостем. Почему так? — тут не место это выяснять. Но спросите человека, у которого дочери старше восемнадцати лет, и он Вам скажет, прав я или нет (у меня таких дочерей пока нет — даю Вам честное слово!).
Теперь я должен изложить причины, по которым я считаю, что Вам подойдет это занятие. Во-первых, кем же Вам еще быть, как не шадхеном? У Вас что, есть выбор? А во-вторых, о Вас, не сглазить бы, повсюду идет добрая слава. Вас знают как человека добросовестного, не обманщика, упаси Боже, и не мошенника, в отличие от других шадхенов. Поверьте, куда бы Вы ни пришли и куда бы ни написали письмо, дескать, вот он я, Менахем-Мендл, сразу же убедитесь, что так оно и есть… Надеюсь, что со временем, если на то будет воля Божья, Вы обретете известность, станете отыскивать партии в других городах и дела Ваши пойдут в гору. Главное, не будьте растяпой, пронюхали, что где-то завалялся парень редких достоинств, ищущий невесту с приданым, или же взрослая девица, подыскивающая себе жениха, присмотритесь как следует, прикиньте, кто кому подходит, меняйте деньги на родовитость, покупайте образованность за деньги, не обращайте внимания на изъяны… Потому что иногда изъян — это достоинство, а достоинство — это изъян. Не падайте духом, ежели кто-то недостоин чьей-то родовитости: каждый Вам скажет, что он родовитее соседа, прекрасно понимая в душе, что сосед родовитее его, и так они надувают друг друга, и каждый чувствует, что остался в барыше…
Вы также не должны забывать, что нынче даже в маленьких местечках в моде сватать «по любви», иными словами, жених и невеста не могут стать женихом и невестой, покуда промеж ними не будет романа хотя бы в течение нескольких дней. Поэтому Вы должны знать, как тут быть. То есть любовь-то — любовью, а Вы — посланец любви. Подобрав семьи, которые были бы ровней друг другу по родовитости и приданому, сведите жениха с невестой и отбейте любви телеграмму, что ее уже ждут…
Обманывать, как другие шадхены, от Вас не требуется, но и сообщать каждой стороне порознь всю правду Вы тоже не обязаны. Свой товар Вы должны расхваливать день-деньской: пусть все семьи будут «самыми родовитыми», «богачами из богачей», все невесты — неслыханными «красавицами», а все женихи — «редкостью из редкостей». Что ж тут плохого?.. Не жалейте писем к шадхенам в другие города. Если у вас уведут товар — ничего страшного, шадхены — не маклеры, мир — не биржа, женихи с невестами — не якнегоз… И еще одну вещь я просто обязан Вам сказать: поскольку я не считаю Вас глупцом, постольку надеюсь, что всему остальному Вы сами со временем научитесь и с Божьей помощью станете всем шадхенам шадхен. Будьте счастливы, как Вам того желает Ваш от всей души преданный Вам
Шолом-Алейхем
Главное забыл. Так как Вам необходимо на что-то разъезжать по свету, высылаю покамест несколько рубликов в качестве беспроцентной ссуды. Даст Бог, вернете. Я Вас только об одном попрошу: где бы Вы ни находились, пишите мне о том, как Вы живы-здоровы и о Вашем новом занятии. Только, Бога ради, пишите во всех подробностях… Поезжайте и преуспейте!
Шолом-Алейхем
(«Дер Юд», № 14, апрель 1900)[564]