ОлесяАлександровна Николаева
МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС
роман
ДЮДЯ
Было время, когда игумен Ерм казалсянам ангелом, спустившимся на землю. Во плоти ангел. Некий херувим, чтонесколько занес нам песен райских… Когда он еще жил в Лавре, на заре своегомонашества, к нему в келью старцы посылали молодых постриженников как бы «наэкскурсию»: идеальная келья монаха. Простота. Чистота. Нестяжательность.Единственным ее излишеством была серебристая змеиная кожа, которую подарил отцуЕрму мой друг — писатель и путешественник Геннадий Снегирев.
— Отец Ерм, азачем вам в келье эта змеиная шкура? — спрашивали молодые постриженники. — Ведьэто же — принадлежность Искусителя?
— Онанапоминает мне о грехопадении первых людей, — скромно отвечал отец Ерм. — Акроме того — Сам Христос говорил: будьте мудры, как змеи!
Вообщесуществует такое монашеское наблюдение: невозможно прийти к Господу, есливоочию не увидишь в каком-нибудь человеке отблеск вечной жизни, лик Христов.Так и красота монашества открывается лишь через Человека: вот он — перед тобой— во всей своей немощи, во всей своей простоте, покрытой черным штапелем ли,сукном, а через него сияет слава Божия, Царство Небесное, неземной мир. Многиеименно так избирали для себя монашество. И таким человеком был для нас нашигумен, наш, между прочим, тогда еще совсем молодой «старец», наш духовныйотец.
Он тогдаочень увлекался старообрядчеством — это понятно, ведь у них такие иконы:никониане никогда не смогли подняться до их умозрения, — все выходилоплоскенько, аляповатенько. А отец Ерм — эстет, аскет, иконописец. Даже по Лаврерасхаживал тогда со старообрядческой лестовкой вместо ортодоксальных четок.Возглашал по-старинному «во веки веком». Поклоны клал, как положено по старомумолитвослову. Даже и мне такой подарил. И я тоже после каждой «Славы» по триземных поклончика отмахивала. С непривычки так натрудила коленку, что онавспухла, и я не ходила, а ковыляла. В конце концов, обратилась даже втравмопункт…
У меня спросили:
— А что выделали на этой ноге? Может, тяжести какие подпирали, может, ударяли ее или,может, насекомое какое вас укусило?
Но я честносказала:
— Нет, нитяжестей не таскала, не ударяла, и насекомые не кусали, а просто — отбивалапоклончики.
Тогда на меняпосмотрели сочувственно, подозрительно и тревожно. Медработники все-таки.Поклончики она отбивала! Это при Бреженеве-то! 82-ой год на дворе… Ну ладно.
Все тогдапривлекало отца Ерма в старообрядчестве — весь богослужебный чин, знаменноецерковное пение по крюкам, эстетизированный церковный быт, и он глубоко ивосторженно переживал это как художник, как иконописец. Даже старообрядческийклобук надевал у себя в келье: не этот, похожий на котелок без полей, обтянутыйчерным, ниспадающим вниз муаром — протопоп Аввакум говорил о таковых спрезрением «клабуки-те рогатые ставцами-теми носят», — а тот, старинный,напоминающий длинноухую шапку, — кстати, он очень был ему к лицу. Мне дажеудалось его так сфотографировать: вот он стоит, «прислонясь к дверному косяку»,артистичные пальцы у подбородка, и смотрит так чудно, так вдохновенно. Портретэтот до сих пор висит у меня над столом в кабинете. Лицо отца Ерма на нем стольпрекрасно, что все, кто приходят ко мне, спрашивают изумленно: «А это кто?» Изамирают, любуясь… Но я им не отвечаю. Потому что — начнутся дальнейшиерасспросы — а что он? А где? А как? Ну и необязательно всем так уж об этомзнать…
В ту поруигумен Ерм ввел старообрядчество даже в своем монашеском быту — варил сбитень,питался проросшей пшеничкой и национальной репой, отвергая заморскуюекатерининскую (никонианскую) картошку, ходил по келье в лаптях, которые сам иплел, не признавал электричества, но читал и работал при свечах, а краски дляикон готовил из натуральных веществ — растирал полудрагоценные камни, добавлялжелток — какие-то были у него старинные рецепты.
И вообщевокруг него царила такая восторженно-эсхатологическая атмосфера — готовилсявеликий исход из этого греховного мира, из этой «не устоявшей перед тремяискушениями сатаны Церкви». Да, как бы именно так. И в то же время не вполне —ибо отец Ерм вовсе и не собирался порывать с Церковью и переходить встарообрядчество, он просто считал, что монашество в миру обмирщвляется и надодистанцироваться, укрывшись отеческими заветами. Уйти из мира, забрав КормчуюКнигу, по ней и жить. А для нас, неофитов, его окружавших, что могло быть болеепраздничным и желанным, чем это новое житие, исполненное подвигов и чудес?..
Отец Ермоднажды прямо так и сказал своему любимому ученику — молоденькому монахуДионисию-иконописцу:
— Я решилстать преподобным!
И Дионисий,конечно, не смог это удержать в себе, выдал мне под большим секретом, огромные,широко расставленные глаза его были широко распахнуты, из груди вырывалось:
— Нет, тыпредставляешь… Это же настоящий старец! Вот я, например, хочу себе купитьчерные джинсы под подрясник, ты, предположим, хочешь выпить чашку кофе, а он —стать святым!
…Землейобетованной была избрана Мезень. Спасение возможно только там. Пять месяцев вгоду судоходство, потом все покрывается суровыми льдами — ни рыба не доплывет,ни птица не долетит. Мы с Дионисием ездили на место грядущего переселения на разведку,летом. Пока плыли на утлой лодчонке, на Дионисия напала огромная чайка и сталаклевать его скуфью…
— Ишь, нехочет пускать! —отмахивался от нее он.
Лодкукачнуло, в воду упал пакет с бутербродами и бутылкой воды. Но на берегу быломного ягод, прозрачный ручей, и Дионисий сказал, погрозив невидимому супостату:
— Да подависьты этими бутербродами, старый козел, а нам и так хорошо!
Наконец, мынашли бедное селенье с заколоченными домами, вокруг — никого: ближайшиймагазин, где дают хлеб, карамельки и водку, которую местные называют«серенькой», в пяти километрах. Отметили все крестиками на карте и отправилисьобратно к отцу Ерму с докладом.
Ну Дионисий —понятно: монах, иконописец, а я? Я-то на что рассчитывала с этой Мезенью: уменя муж, маленькие деточки. Ах, думала, отец Ерм помолится, все как-нибудьобразуется: будем жить там при иконописном ските, еще и друзей своих тудапозовем. Мой друг детский писатель и путешественник Снегирев тоже уже туда собирался,там, говорил, знаешь какие белые ночи? Какая мистика света? Какая близостьнебес?
Пришли мы сДионисием к нашему игумену, разложили перед ним карту, все пришлось ему подуше. Отец Ерм приговаривал:
— ЗдесьГосподь испытывает человека властью, славой, богатством… Тот, кто их жаждет, насамом деле просит послать себе жесточайшие искушения. А там, вдалеке от мира,только и можно обрести истинную царственную свободу!
Мезень ужевовсю дышала нам в лицо своим вожделенным холодом, целовала ледяными губами вгорячий лоб, бередила чувства своей богоизбранной заброшенностью, роскошьюсвоей нищеты.
И все-такиотец Ерм решил разок-другой сходить в старообрядческий храм, помолиться там,приглядеться. Отпросился у наместника на день из Лавры, ни свет ни заря приехална Рогожское кладбище — к началу литургии, а ему на пороге храма суровыебородатые мужики:
— Куды! У насщепоточники в притворе молятся, в храм велено их не пущать!
И у нашегоигумена после этого как-то все стало стремительно меняться, словнопутешествовал он на Рогожское не один день, а семь долгих лет.
Наконец онсказал:
— Все!Старообрядчество выдохлось. Мертвечина. Музей. Дух Святой от них отошел. Я былу них на богослужении. Иерархия у них безблагодатная. Белокриницкая иерархия —сплошной подлог. Таинства — недействительные. Откуда я знаю, глядя на ихдуховенство, что это не ряженые мужики? Надели на себя епитрахиль, поручи, акто их рукополагал, спрашивается, а?
И снял с себястарообрядческий клобук, и лапти выкинул, и включил электричество, и большеникогда не пил сбитень и не ел репу. Он поменял обитель и затворился впровинции, в Свято-Троицком монастыре, взяв с собой Дионисия. Там началаськакая-то совсем другая, новая жизнь. Потому что он вдруг пришел в волнение отвизантийского иконного письма и стал глубоко изучать историю Византии, писанияСвятых Отцов. И сразу надел на себя «мелкую» греческую скуфью, облачился вгреческую рясу с безмерно широкими рукавами, ел смоквы с изюмом, служил поночам в монастырских пещерах литургию по-гречески, а своих послушников поставилосваивать византийские литургические распевы. И все мы, приближенные, сталиподвизаться в древнегреческом, читали Евангелие в оригинале, спрягалитруднопроизносимые греческие глаголы, склоняли на свою сторону существительныеи постигали весь этот могучий умозрительный синтаксис обновленной жизни.
Засыпала я сучебником Соболевского под подушкой…
Доктринанашего игумена была такова: коль скоро мы отступили от своих основ, надовернуться к истокам — назад, к Святым Отцам, к Византии, начать заново и пройтисвой исторический путь, учитывая при этом опыт искушений и соблазнов.
Жиликонописец Ерм в монастыре на горке, которая как нельзя кстати называлась«Афонской», — там для него построили мастерскую, там была у него и келья —прямо в колокольне. И проходить к нему можно было через послушника, которыйстоял у подножья горки на будке и требовал специального разрешения, подписанногоотцом Ермом. Это была аккуратная плотная белая бумажка, размером с визитку, ина ней было выведено образцовым «иконописным» почерком: «Прошу пропустить.Игумен Ерм». И это было начертано с такой великолепной свободой и с такойвластью, что мне казалось — когда я умру, то и самим огненным херувимам,сторожащим рай, и даже апостолу Петру я смогу дерзновенно предъявить это «Прошупропустить. Игумен Ерм», и они пропустят…