благодать гонит отсюда. Невроз, — заключила врач-психиатр.
— Может, иневроз, — вздохнула Анна, когда мы выкатились на улицу, — но я им не могудоверить Стрельбицкого!
Вскоре онидобыли ее телефон, звонили — и Грушин, и журналисты, и сам Урфин Джус. Просиличто-нибудь новенькое из Стрельбикого — опубликовать, почитать, дать интервью,справлялись о ее здоровье, предлагали на подпись какие-то письма, звали наочередную агапу, приглашали Стрельбицкого выступить перед собранием общины,передавали поклон и благословение от отца Петра, но Анна отвечала им холодно инепреклонно:
— Новенькогоничего нет, здоровье нормальное, коллективки не подписываем, Стрельбицкийсейчас не выступает, отцу Петру — ответный же поклон.
В концеконцов, она сказала мне:
— Отвези-каты его к тому священнику, к игумену Ерму, который обещал ему когда-то бесапоказать. Все несчастья же с этого начались! Стрельбицкому он тогда понравился,говорит — интеллигентный, тонкий, большой церковный чин, а совсем не похож напопа…
ИСтрельбицкий согласился. Во-первых, он любил путешествовать на машине, аво-вторых, это уж как-то очень романтично — суровый скит, занесенный снегом,кромешная тьма ноября, богослужения при свечах, монастырская трапеза, ночлег вкелье, экзотика. Сказал — поедем, только на один день — переночуем и — назад.
Ехали долго,трудно — гололед, метель. Стрельбицкий без конца перечислял свои претензии кЦеркви: вот он читает прессу, а там то епископ окажется голубым, то настоятельпроворуется, то монах какой-нибудь сопьется. А сотрудничество церковников сКГБ?
Снег залеплялстекло, и дворники не справлялись с ним, расчищая лишь узкое оконце. Припав кнему и судорожно вцепившись в руль, я все-таки не выдержала, сказалаСтрельбицкому:
— Так Церковьих сама и осуждает за это! А если они покаются, то простит. Простит совершенно.И если у вас такой строгий церковный взгляд на человеческие грехи, то приходитеже вы со своей святостью, со своей чистотой, со своей любовью! Со своейаскезой, со своей милостью, со своей мудростью, и — вокруг изменится все!Может, этот епископ тогда пребудет в целомудрии, священник — в нестяжательностии монах — в трезвости. Тысячи спасутся вокруг вас.
Он хмыкнул.
Добрались ксамому концу всенощной. Отец Ерм пригласил нас на скудную трапезу, ноСтрельбицкому здесь уже все понравилось — и резной деревянный стол, и самовар,и скитский серый хлеб.
— Я была уЛаврищева, — шепнула я походя отцу Ерму. — У него все очень просвещенные ивысококультурные. Во-первых, они молятся «о хорошей погоде», вместо«благорастворения воздухов», а во-вторых, я узнала, что могу стать священницей,если запишусь в члены его десятки.
Кажется, онничего не понял. Сделал такие большие, просто огромные глаза.
— Яинтересуюсь верой, — сказал ему Стрельбицкий, — и сам верую, но в меру. То естьв гору, которая может ввергнуться в море, если ее об этом попросят с верой, —никак не могу поверить, простите за тавтологию. Ну я вроде как Иван Карамазов.Он тоже в горе сомневался. Может, это какие-то фигуральные горы?
Анна встрялав разговор и пристыдила Стрельбицкого:
— Какие ещефигуральные, Май, что ты такое несешь? А Чермное море, которое расступилось,чтобы пропустить Моисея и снова сошлось, чтобы поглотить фараона? А ИисусНавин, остановивший солнце. А Петр, ходящий по водам?
Стрельбицкийпоморщился:
— Это я знаю,ты сама мне рассказывала, — так вот: в такие чудеса я не верю.
— А во что выверите? — серьезно спросил отец Ерм.
— Верю, чтомертвые могут подавать знаки из загробного мира, — моей жене один покойныйстарец без конца дает какие-то указания с того света. Спросите у нее. Верю, чтомысли могут передаваться на расстоянии: я вот сам хотел попасть в какой-нибудьтакой тихий заброшенный уголок, не тронутый цивилизацией, и вот меня тут же подбелы руки сюда и привезли. Верю, что много есть таинственного, необъяснимого вэтом мире. Верю, что есть высший разум, который всем управляет. Но в такиематериальные дива — нет, не могу поверить.
— Ну прямокак иудеи, которые просили у Христа знамения с неба, — опять, горячась, встрялаАнна. — Говорили: дай нам знамение с неба, тогда уверуем, что Ты — Сын Божий.
— Да, —вскричал Стрельбицкий. — Именно так. Я хочу знамения с неба! Я хочу, чтобы горана моих глазах сдвинулась и пошла. Чтобы море прямо передо мной расступилось.Чтобы солнце остановилось на небе.
— И тогдауверуете в Господа? — спросил отец Ерм, точно так же, как в прошлый раз.
— Уверую! —твердо произнес Стрельбицкий. — Тогда уж точно уверую.
— Ипокреститесь? — снова спросил отец Ерм.
— Ипокрещусь. Все сделаю, как подобает. Ничто меня не остановит.
И отец Ермсказал:
— Ну, теперьждите!
И он сталмолиться за Стрельбицкого, чтобы Господь явил ему что-то в этом роде. ЧтобыГосподь снизошел к его немощи. Потому что ему было жалко, что эта душа можетпогибнуть из-за своего упрямства. Ну хочет он луну с неба, так дай ее ему,Господи, во славу Твою!
И что выдумаете? Господь услышал молитву игумена Ерма и через каких-нибудь два годаисполнил то, о чем он Его просил. Летел Стрельбицкий в Гамбург по литературнымделам. Было это бурным ноябрьским вечером, и облака клубились возлеиллюминатора — багровые, оранжевые, ярко желтые и черные, тревожные черныеоблака: безумные тучи, через которые пробивалась буря, горела гроза, шелнебесный бой. И внезапное волнение передалось Стрельбицкому. Он почувствовал,что и в нем идет битва, и в нем клубится чернота, горит смятенный огонь, ветерзадувает свечу. И так эта картина за самолетным окном показалось сродной егодуше, что решил он оставить ее себе навсегда. Он вытащил фотоаппарат и сталщелкать, щелкать: и так, и эдак, и вдоль, и поперек. И, отсняв пленку, отдал еепрямо тут же в Гамбурге проявлять и печатать. А сам свалился с безумнойтемпературой, и дела его были так плохи, что пришлось срочно вызывать в ГамбургАнну. Когда она приехала, его уже перевезли в больницу. Какой-то острыйвоспалительный процесс… И вот почему-то, лежа в полубреду, он сразу попросил еезабрать из проявки снимки. А она все медлила, все не могла их забрать, потомучто сидела возле него весь день, и лишь на ночь ее сменяла сиделка. А онспрашивал каждый раз:
— Ты забралафотографии?
Наконец онаответила почти с раздражением:
— Какиефотографии? О чем ты? Подумай о себе!
Но все-такизабрала. Отдала их ему, даже не взглянув. И он сразу стал искать среди них своивоюющие облака. И, найдя, ахнул. Внизу все было черным-черно, но рваная тьмапостепенно расходилась, и из нее появлялись кипящие и смятенные багровые,оранжевые, желтые клубящиеся тучи, сулящие бурю и великие потрясения. Но делобыло даже не в этом: из них явственно выступала фигура в белом хитоне,спадавшем вольными складками. Именно она и рассекала кромешную тьму, готовуювсе поглотить. Именно она уже вела за собой эту мятущуюся охру, золото,воинственный пурпур. Было видно уже округленное плечо и широкий рукав, и дажетонкое запястье, и этот единственный, угадываемый, характерный шаг, принадлежащийХристовой поступи. И хотя лицо было сокрыто в облаках, но все Тело было ужеявлено, Оно было одушевлено, Оно пребывало в движении. Оно все было обращеносюда, к Стрельбицкому, к нам. От Него исходила всепобеждающая Сила и Власть:казалось, то Сам Господь обходил Свое Царство и, желая спасти Свое создание, изсамой бури являл Себя смущенному маловеру, дабы тот «не был неверен, но верен».
ПотрясенныйСтрельбицкий сказал Анне:
— Покрестименя. Я готов. Жалко, времени уже почти нет!
— Ты неумрешь! — закричала она.
Но он твердоповторил:
— Сделай сомной все, как подобает. Как должно. Как это делается в церкви. И пусть я будуАндрей.
Тем жевечером она достала в греческом храме крещенской воды и трижды покропила еюмужа, торжественно и отчужденно произнося над ним крещальную формулу.
Через три дняон умер, новокрещеный Андрей.
Его тело Аннаперевезла в Москву. На отпевании в церковной толпе я увидела Урфина Джуса иГрушина. Грушин протиснулся ко мне и сказал, делая плаксивое лицо:
— Жаль, чтоон так и не успел приложиться к нашей общине!
Анна потомразмножила эти фотографии, и они разлетелись по монахам и благочестивыммирянам. Одну из них я увидела совсем недавно в Подворье Троице-СергиевойЛавры. Мы разговаривали с наместником, и тут, держа благоговейно на ладониснимок Стрельбицкого, вошел потрясенный молодой иеромонах, чтобы показать намЖивого Бога.
СКАЖИТЕ ЭТОЙ ЛИСИЦЕ,ИРОДУ
Некогда весьмадолгое время моим духовным отцом был игумен Ерм, иконописец. Все вызывало в неммое благоговение: и его целомудренная подвижническая жизнь, и его внутренняякрепость и цельность — без всяких там невротических двоящихся мыслей ирасколотости воли, и его вдохновенный вид, и его безупречный вкус… Но можетбыть, более всего — его дерзновенное служение Христу, его готовность кподвигам: какая-то ослепительная грандиозность была всегда в его замыслах… Воти своих духовных детей он воспитывал в этой готовности: мы вечно что-топреодолевали, бегали от мира, сражались с искушениями, пытались «отвергнутьсясебя» и совершить нечто, превосходящее человеческую норму. И мне это было оченьпо душе.
Потому что я,как и Алеша Карамазов, тоже не могла согласиться с тем, как можно евангельскиеслова Христа о том, чтобы раздать все, взять свой крест и следовать за Ним,понимать исключительно как указание посещать воскресную обедню и ставить передраспятием трехрублевую свечку. Нет, раздать все — значит не оставить для себя