глубокой ночью к монастырской поленнице, находившейся на краю поля под навесом,и высадился на снегу десантом.
Матфей засеких грузовик, однако решил подпустить воров поближе к монастырской стене, икогда первая рука потянулась к поленнице, открыл огонь из ракетниц. Солдаты,привыкшие к полигонам, тут же, как один, залегли и распластались на снегу.Монах Матфей прекратил огонь и предался ожиданию, посматривая в прибор ночноговидения, подаренный монастырю, повторяем, той же военной частью. Надо сказать,что был легкий морозец. И через несколько минут фигурки, расстеленные на снегу,сделали свои первые робкие движения по направлению к грузовику. Тут-то отецМатфей и открыл по ним новый шквальный огонь из ракетниц. Страшный трескпронзил, сотряс округу и отозвался в ближайшем леске долгим заунывным эхом.Небо озарилось снопом безумных искр, солдатики вжались в снег, и через минутуполе погрузилось в ледяное безмолвие и кромешный мрак. Теперь уж все поняли,что дело серьезно, и решили затаиться, ободряемые мыслью, что сторожу это все можетскоро надоесть, и он отлучится по какой-нибудь надобности. Но Матфей был не изтаких. Он знал, что морозец как его верный союзник вот-вот сделает свое дело, ауж довершать придется ему, Матфею. Поэтому он преспокойненько сидел в своейбашне, где у него имелось и ватное одеяло, и валенки, и даже термос с горячимчаем, и не собирался никуда отлучаться. Не было у него никакой такойнадобности. Он ждал.
Минут черездесять он заметил в стане врага легкое шевеление. Прикрывая голову руками,солдаты принимались медленно и по-пластунски отступать. Он дал им отползтиметра на два, отхлебнул из термоса горяченького чайку и неторопливо зарядилракетницы. Через полминуты небо вновь полыхнуло радостным победным салютом, авоздух снова отрапортовал оглушительным треском и грохотом. После этого отецМатфей вытер губы, аккуратно сложил оружие и отправился совершать положенноемолитвенное вечернее правило. Он знал, что рассказ о его ночном ратном подвигеперерастет в легенду, из легенды — в миф, который так и будет передаваться повоенным частям из одного солдатского поколения в другое, и потому всякимпопыткам воровать что-либо в монастырских угодьях солдаты скорее предпочтутдолгое сидение на хлебе и воде, да еще и в нетопленой казарме.
Вот так монахМатфей делал свое сторожевое дело.
Но в одном онбыл абсолютно прав — слава его растеклась не только по военным частям,окружавшим Троицк, не только поразила воображение своего, братского монашества,но и достигла в некотором роде оппозиционного Преображенского скита.
Между прочим,наместник решил-таки его наказать и за некоторую заносчивость, которая у негопоявилась в результате побед над врагом, и, как он выразился, за «неуместностьречений», под чем он подразумевал «ридну мову», ибо в ней ему виделосьнеуважение к наместнику, и вообще, вообще — для острастки, для смирения, дляпослушания, для необходимых в монашеской жизни скорбей.
— Тцч! —прошептал он, поднимая три пальца вверх.
— Що таке? —с изумлением переспросил Матфей.
АрхимандритНафанаил потряс в воздухе пальцами и повторил:
— Тцч!
— Як, як? —не поверил глазам Матфей.
— Трипоклончика, — тихо-тихо, но внятно прошевелил губами отец Нафанаил.
— А, то цедобре, — успокоился отец Матфей. — А то я дывлюсь, що це за дывовына, що це затаемныця? Роги — не роги, выла — не выла…
Больше отецНаместник его к себе не вызывал. А Матфей каждый вечер — перед выходом на дозорисправно клал свои три поклончика, постепенно забывая, за что и от кого он ихсхлопотал.
Именно это иимел в виду отец Ерм, когда он возмущался расстрелом целого воинскогобатальона. Расстрелом, которым, по его словам, командовали монахи.
Словом,страсти были предельно накалены, а качели были раскачаны так неистово, чтонеизбежно ударяли всех, стоящих и по одну, и по другую сторону от них. Демонынаверняка были очень довольны своей работкой, потирали свои черненькие грязныекорявые лапы… Распевали на разные голоса: «Наша воля, наша власть!» — как-тотак. И мне кажется, все — и в монастыре, и в скиту — ощущали это глумление надсобой темной силы. Но мой духовник сказал мне:
— Какая чушь!Помните — бесы всегда бегут от лица Господня. Сам Христос изгоняет их из своихвладений. Помните, как Он говорит в Евангелии: пойдите скажите этой лисице,Ироду — се изгоняю бесов. Так вот — как только заслышите в себе искусительныйиродов голос, сразу и вспоминайте, что вам надо ответить этой лисице. Ибо Иродвсегда хочет одного: убить Христа.
Так сказалмне мой духовник, освещенный красноватым зимним закатным солнцем.
А старогочекиста, покаявшегося и теперь готовившегося в монастыре к постригу, приняли вмонастыре как родного. Выходило так, будто он «пострадал от масонов», иличто-то в этом роде.
Меж темпримерно в эту пору Свято-Троицкому монастырю позволили открыть свое подворье вМоскве. Наместником туда был назначен иеромонах Филипп, тот самый, которыйпривозил к игумену Ерму чекиста. Вот Филипп и уехал открывать новую обитель. Новесьма вскоре вслед за ним стал туда собираться и отец Нафанаил — навестиконтроль, получить отчет о проделанной работе, а кроме того — послужить наРождество в новом подворье, ибо это был престольный праздник… И это все —несмотря на то, что его мучил радикулит и одолели хвори простудного характера:он кашлял, чихал, смотрел на мир красными слезящимися глазами и громкосморкался. На это время он даже оставил манеру раздавать направо-налевопоклончики — ему было плохо, и он весь сосредоточился на себе и предстоящейпоездке.
— Нехорошо, —говорил он, — на нашем подворье престольный праздник, а мы здесь.
— Так вы жебольны! — замечал ему келейник.
— Больны небольны, а это наш наместничий долг, — назидал его архимандрит. — Может, там самСвятейший служить будет или пришлет кого. Владыка Варнава наверняка пожалует.Наместники других монастырей. Хватятся — а нас нет. Спросят — а где,собственно, Свято-Троицкий монастырь? Скажут: а наместник там болен. А тогдаони ответят: а больные в звании наместников нам ни к чему.
Итак, онсобирался. Брал с собой только своего иеродьякона Дионисия да келейника. Впошивочной мастерской ему готовили и новый подрясник и новую зимнюю рясу. Вкачестве подарка он вез два белых старинных священнических облачения, шитыхзолотой нитью, как и положено на Рождество, икону Рождества Христова, междупрочим, принадлежавшую вдохновению иконописца Ерма, и пачку открыток с видомСвято-Троицкого монастыря.
Однако, необошлось без скорбей. Главная — самая искусная мастерица свалилась стемпературой, и зимняя ряса так и осталась недошитой. Одно из двух подарочныхоблачений оказалось настолько ветхим и обтрепанным, что дарить его было простонеприлично. Решили ограничиться одним — более или менее целым, а такжепревосходной Ермовой иконой и открытками, присовокупив к ним еще и дюжинувыпущенных десяток лет назад пластинок с записями монастырского колокольногозвона.
Но и там былабеда: то ли пластинки пролежали слишком долго на складе, то ли хранили ихкак-то неправильно, но они сделались столь хрупкими, что стоило лишь их взятьза ребро, а не положить на ладонь, как кусок откалывался и оставался в руке.
— Искушение!— сокрушенно мотал головой келейник.
— Ничего,ничего, — подбадривал сам себя отец Нафанаил. — Мы довезем их аккуратненько вкоробке, да так и передадим. А что они там сломаются — так это уже не нашавина. Мы-то дарили целые!
НаконецДионисию все-таки удалось его убедить, что так делать нельзя: когда вся дюжинарасколется при первом прикосновении, там, в Рождественском подворье, поймут,что пластинки — некачественные, бракованные.
— Ну что мыможем поделать! — отбивался наместник. — Монастырь у нас бедный, можно дажесказать, нищий… Денежная реформа разорила нас вконец. За экскурсии — и тозапретили нам брать деньги. Раньше хоть какие-нибудь иностранцы приедут,захотят отправиться на осмотр пещер, так мы им туда билеты продавали. А теперь— все бесплатно. Просто так жертвовать-то не хочет никто!
Действительно, главной святыней и достопримечательностью монастыря были длинныеи глубокие пещеры, не искусственные, а созданные Самим Творцом. Они так иназывались: «Пещеры, Богом зданные». Вход в них был у самого Троицкого храма ивел вглубь Афонской горки. Чуть дальше проход разделялся на нескольколабиринтов, каждый их которых либо упирался в небольшой церковный предел, либоуводил в неведомую подземную даль. Существовало предание, что эти пещеры былисоединены с пещерами самой Псково-Печорской обители, а может быть, даже иКиево-Печерской Лавры, и монахи, в случае осады обители, могли тайно сообщатьсясо своими собратьями из Печор и Киева. Но план подземелья был утерян, и никтоне знал, какой из лабиринтов приведет его к золотым куполам. Поэтому монастырьпользовался лишь освоенной частью пещер. В отгороженных нишах, которыепримыкали к лабиринтам, издревле хоронили насельников и благотворителеймонастыря. Гробы их складывали один на другой, и когда одна ниша заполнялась,ее закрывали железной дверью и переходили к другой.
Пещеры былипесчаные: плотный мелкий серый песок покрывал своды и стены, рыхлый и мягкийлежал под ногами. Диво еще заключалось в том, что, какая бы ни была погодаснаружи, в пещерах всегда поддерживалась одна и та же температура, кажется,плюс шесть градусов, которая задерживала, а быть может и вовсе останавливалатление. Во всяком случае, здесь никогда не было запаха, который напоминал бы отом, что в двух шагах от прохода, по которому движутся люди, дожидаются СудногоДня в своих деревянных гробах мертвецы. Были здесь и захоронения монастырскихподвижников, прославленных своими чудесами. Гробы их занимали отдельную,довольно просторную нишу. Мощи их оставались вовсе нетленными и благоухали —