И вот я еепотеряла, эту свою охранную грамоту, и пришла в страшное волнение, ибо мнепочудилось, что я теперь никогда не смогу попасть на Афонскою горку, и это —все! Такое отчаянье — я ходила вокруг монастырской стены, взбираясь вокруг нахолмы, и видела и колокольню, и мастерскую, и ели, и столетний дуб, и дажепослушников, но все они были в каком-то отрезанном от меня пространстве, вдругом измеренье — как в него попадешь? В принципе так и было — что общего умонахов с мирскими? У монастыря — с миром?
Тогда ясовершила подлог. Вырезала из писчего листа маленькую бумажку и,потренировавшись немного, старательно начеркала: «Прошу пропустить…». Конечно,при ближайшем рассмотрении можно было бы обнаружить фальшивку — и это заглавное«Пэ» с начальным и верхним завитком смотрелось у меня вульгарно и даже блудно,и «эр», опускавшее витиеватую ножку, делало это весьма развязно, и петелька «у»выглядела очень уж завирально, что уж говорить о подписи. Но от беглого взгляда«будочника» это ускользнуло — он ухватил лишь общий строй и размер букв икротко поклонился: «Проходите». С тех пор я больше не утруждала себя хранениемпропуска, а подмахивала его заново. И когда однажды отец Ерм спросил: «Апропуск-то у вас есть? Еще не истлел?», я со смехом призналась в подделке. Оннахмурился, взял у меня бумажку и долго ее разглядывал, потом хмыкнул и выдалновую, подписанную собственноручно.
Однако этонавело его на мысль, и с этих пор он стал поручать мне отвечать за него написьма, которые приходили в огромном количестве.
— Напишитетам: простите, но нехватка времени не позволяет мне подробно ответить на вашеписьмо. И потом что-нибудь вкратце. А почерк у нас похож.
Так я иотвечала, а он потом бегло прочитывал, кивая…
Как-то раз язасиделась в Москве, и мне очень нужен был его совет. Кто-то ехал в Троицк иобещал передать отцу Ерму мое письмо. Вот я его и написала. А потом, подумав,что мне самой же и придется отвечать на него, тут же настрочила себе почеркомотца Ерма целое послание. «Дорогое, возлюбленное о Христе чадо! К сожалению,нехватка времени не позволяет мне подробно ответить на Ваше письмо. Однако…» Итут я давала себе самой кучу всяких добрых советов, основанных на изреченияхОтцов Церкви. Так ему это и послала. Все советы он потом одобрил. Ипроговорился: его интерес к Византии — не просто так. Логически это должнокончиться его уходом на Афон. Тогда-то мне очень пригодятся эти святоотеческиеизречения, ибо на Афоне у него будет еще меньше времени, чем сейчас, и вряд лион найдет там подходящего писца.
И теперь егогрекофильство, чреватое разлукой, стало звучать почти зловеще. Ну что — уехалчеловек на Афон — это ведь почти то же самое, что он для тебя умер… Япотихоньку и молилась, чтобы Господь его остановил, удержал здесь, в России.Еще бы…
Однажды мы сДионисием вместе приехали из Москвы в Троицк. В Москве лил холодный ливень, а всеверном суровом Троицке нам засияло солнце. И Дионисий сказалмногозначительно:
— Это отецЕрм молится за нас!
Да и вообще,вообще — жизнь наша была похожа на повествования из древнего патерика. Вот отецЕрм как-то раз сказал мне:
— Пойдите влес и найдите там для меня белый гриб.
А я грибыискать не умею! Никогда их не вижу — войду в лес и сразу начинаю плутать всобственных мыслях, и за всю свою жизнь я нашла один-единственный подосиновик,и то потому что он вырос величиной с пенек и я об него просто споткнулась. Атут — пожалуйста, пошла в лес и сразу передо мной чуть ли не на тропинке стоитсебе белый гриб. Я сорвала его и скромно преподнесла авве. И правда — еслислучалось что хорошее, мы верили — это наш духовный отец потрудился, уговорилГоспода. А если происходило нечто дурное, мы знали — это лукавый стараетсяразлучить нас с нашим духовником. Ибо он ненавидит в людях любовь, преданность,верность, старается их рассорить, внести смятение, недоверие, разжечь вражду.
Меж тем отецЕрм упивался своим грекофильством. Все предметы монашеского быта былистилизованы «под греков», а по «Афонской» горке бегали маленькие экзотическиекурочки с петушками, пестренькие, яркие, с хохолками, правда не греческие, акакие-то индийские, что ли, но все же — нездешние, заморские. Словно это уже иесть какая-то южная далекая сторона, богоизбранное истинное отечество души.Конечно, дивные иконы отца Ерма теперь несли на себе черты византийской школы.
Ноприближалась лютая русская зима и ее тоже нужно было осваивать не толькопрактически, но и стилистически. Монахи его ходили в широкорукавных греческихрясах, на которые никогда в жизни не налезло бы зимнее пальто. И вот он решилкупить им, а заодно и послушникам — черные бурки. А что? Они теплые, ряса подних прекрасненько влезет, движения они не стесняют и великолепно смотрятся. Ондал мне задание отправиться в Грузию и добыть для него эти прекрасные бурки. Ия конечно все исполнила и притащила их в монастырь. Единственно, что из шестипотребных черных бурок в магазине оказалось только пять. А последнюю, шестую,пришлось купить белую, она гляделась нарядно и напоминала с некоторой натяжкойзимнее ангельское оперение.
Вечером тогодня на Афонской горке можно было наблюдать весьма экзотическое зрелище — падалкрупный снег, а в него выходили из мастерской, словно какие славные джигиты,смиренные иконописцы Свято-Троицкого монастыря. И среди них, как светлейшийпрекрасный князь, в белой бурке красовался сам великолепный иконописец. И этобыло так чудно, так красиво, так хорошо, но и так удивительно, так забавно, чтомы не удержались и стали невольно смеяться.
После этого не только бурки былиспрятаны далеко в монастырский сундук, кроме одной, которая осталась служитьотцу Ерму чем-то вроде одеяла, но и симпатии к Греции как-то стали оскудевать,пока не наступило полное охлаждение. Можно сказать, что они, эти симпатии,умерли вместе с курочками, которые не вынесли русской зимы. Ветер переменился.И Афон наконец-то скрылся в густом тумане.
К тому же как раз в этовремя из монастыря ушел послушник, который, хоть иконы и не писал, норегентовал у отца Ерма на византийских пещерных литургиях. Распевы там сложные,прихотливые, непостижимые для профанного слуха, — все пели вслепую, следуя, какза поводырем, за его рукой, то плавно покачивающейся, то стремительновзлетающей ввысь, то падающей в изнеможении. И с его исчезновением наш и безтого скромный хор обречен был превратиться в сброд столь дурно голосящих людей,что воистину «хоть святых выноси», и отец Ерм заставил нас после «Блаженны...»все песнопения читать речитативом.
А послал он его, этогопослушника, в Москву к какому-то мастеру, владевшему, по надежным сведениям,старинными секретами энкаустики — именно этот метод применялся при написаниизнаменитых фаюмских портретов. Тот уехал, а когда вернулся, объявил нашемуигумену прямо с порога, что покидает обитель навеки, поскольку встретил насвоем пути прекрасную девушку («Какую-то бабу!» — как презрительно пересказывалэто отец Ерм) и теперь собирается на ней жениться.
— Это ж надо додуматься!— восклицал наш игумен. — Монашество на какую-то бабу променять! Смешно просто!
И он действительноначинал смеяться. Вслед за ним начинали посмеиваться и послушники, постепеннозаражаясь друг от друга, усмехалась и я, пока все это не перерастало вгомерический хохот, совершенно уж недопустимый в стенах монастыря иизвинительный лишь самой вызвавшей его вопиющей нелепостью, таким специфическимдля этих стен поводом:
— Ну надо же! Да на чтопроменял-то! На какую-то бабу! Ну просто смех!
И как только распалсянаш византийский хор, рассеялись и греки.
Оказалось,служат они небрежно. Прямо на жертвенник могут платок носовой положить. Вовремя литургии болтают. Духовенство у них курит. Все чаще от отца Ермаслышалось что-то вроде «так цивилизованные люди не поступают», «так не принятов цивилизованном мире». Увлекся он на этот раз, как бы это выразиться,«европеизмом», «мировой культурой» и даже «общечеловеческими ценностями».
Кто-то измонастырских насельников показал ему место в пророчествах Нострадамуса, гдеговорится, что вскоре будет новая мировая война, что Европу (и мир) спасет«принц из Франции», а кроме того, что на северо-западе России откроется некийдуховно-культурный очаг. И получалось, что этот самый очаг совпадал по своемуместонахождению со Свято-Троицким монастырем. И вот отец Ерм сказал:
— Будемтеперь изучать не только Святых Отцов. Будем изучать и европейские языки, имировую историю, и культуру, и поэзию.
Сталраздавать книги. А у него со времен Лавры появились новые послушники и ученики.Теперь всегда в его мастерской при нем находилось несколько молодых людей,мечтавших стать иконописцами и исполнявших всякие хозяйственные нужды. Самымипреданными были Валера и Славик, как они братолюбиво называли друг друга, двапослушника-простеца. Отец же Ерм звал их почтительно: Валерий, Вячеслав. Валера— длинный, нескладный, с плаксивым лицом, Славик же, напротив, — маленький,полненький, розовощекий. Были еще ученики-иеромонахи. Им в этом распределениикниг достались Кафка и Оруэлл, а Валере и Славику — поэзия. Валере — ДревнегоКитая. А Славику — Лорка.
А Дионисиюотец Ерм дал читать Нарекаци — армянского монаха-псалмопевца 10 века. Эту книгуподарил ему мой друг Леня Миль с дарственной надписью, поскольку он и переводилэти псалмы. В предисловии Леня написал, что Нарекаци был неблагонадежен средиармян ввиду своей еретичности. Но еретичность его клонилась именно в сторонуПравославия. То есть он признавал две природы Иисуса Христа — божественную ичеловеческую, в отличие от григорианского монофизитства. Я знаю монахов,которые даже молились по этой книге, такие это духовные и подлинные покаянныепеснопенья. И Леня, когда их переводил, очень хотел принять Православие, таккак был в детстве крещен в католичество спасшей его из гетто литовкой. Но вдруг