сострадательное, даже как бы плачущее лицо, встречала его словами:
— Бедненький,бледненький, как устал-то, как нервишки пошаливают! Небось и самому не хочетсяв такую грязную историю впутываться, а князья Церкви приказывают! А у тебясовесть возражает, а они настаивают. Отсюда и раздвоение. Отсюда и невроз, ишизофрения может быть. Я — заслуженный врач-психиатр, эксперт высшей категории— сразу это вижу. Тебе лечиться надо. Отдыхать побольше, а то может начатьсяпсихоз, неадекватные реакции, галлюцинации, голоса...
Благословил ее отец Петрзасесть в алтаре с толстой тетрадью, и пока Филипп служил литургию, она всепристально вглядывалась в его лицо и потом что-то старательно так записывала. Вконце концов он властно приказал ей покинуть алтарь.
— Ну вот, — сочувственнопокачала она головой, — уже немотивированный гнев, так и навязчивые состояниямогут появиться, и суицидные мотивы... Отца Александра Меня, наверное, тожекто-нибудь убил из таких, как ты.
А кроме нее — Филиппа ужочень искушал Векселев. Выяснилось, что он, будучи мирянином, при отце Петревсегда потреблял Святые Дары. Филиппу он объяснил это так — у отца Петра нетдиакона, который бы это совершал, а сам батюшка болен диабетом и ему нельзястолько сладкого. Поэтому он и решил взять эту обязанность на себя. Филипп былпоражен такой дерзостью — ведь потребление Святых Даров после причастия символизируетпогребение Христа, и совершать это дозволяется только человеку, облеченномусвященным саном. А кроме того, он был смущен, что диабетик отец Петр Лаврищеввидел в евхаристических Крови и Теле Христовых лишь хлеб и вино, угрожавшие егоорганизму повышением сахара. Поэтому он своей властью просто запретил Векселевуприкасаться к Чаше, и тот ему недвусмысленно заметил:
— Какой же вы все-такиконфликтный человек! На все реагируете истерически! Нарываетесь нанеприятности... А не замечаете, что ведь они и сами уже сдавили вас плотнымкольцом!
В конце концов Филипппредложил отцу Петру разделиться, чтобы больше никогда не служить вместе, атолько по очереди. Если служит отец Филипп, то чтобы ни Зои Олеговны, ниВекселева и духу в алтаре не было. А если служит отец Петр, то Филипп молитсягде-то на стороне. Так и договорились. Но как быть с воскресеньями, с большимицерковными праздниками? Какая здесь может быть очередность...
Надо сказать, что кельяотца Петра находилась не в церковном домике, а прямо в храме. Просто былотгорожен кусок алтаря, и он там жил. Эта перегородка осталась после мастерскойхудожников, которая помещалась здесь до открытия храма. И отец Петр ее не сталсносить.
И вот как-то раз служитотец Филипп литургию, молится и вдруг отчетливо слышит странные звуки: тр-р,тр-р! Как бы труба какая-то гудит. Во время самой эпиклезы, когда он стоитперед престолом, раскрытый Господу и предающий Ему свою душу, призывая СвятогоДуха, вновь слышит это: тр-р, тр-р!..
Сразу после Евхаристиион стал исследовать, откуда шли эти смущающие сердце звуки. И тогда решил войтик отцу Петру в келью. Войдя же, сразу понял, что в ней имеется некий отсек.Кладовка что ли, стенной шкаф.
— Что вам угодно? —спросил отец Петр. — Почему вы входите без стука?
Но Филипп отстранил егорукой, распахнул дверь и увидел там унитаз. Журчала вода, наполняя бачок.
— Отец Петр, —потрясенно воскликнул Филипп. — Это же уборная!
— Ну да, — невозмутимоответил тот.
— Да ведь здесь же былалтарь, здесь стоял престол...
— Ну, когда-то стоял, апотом перестал стоять, — раздраженно ответил Лаврищев.
— А Святые Отцыутверждают, что там, где когда-то был престол, Ангел Господень до Судного Дняпредстоит с огненным мечом... Как вы дерзаете? Как не боитесь?
Отец Петр глянул на негонасмешливо, даже раздражение все куда-то испарилось, и спросил, подмигнув:
— Вы что, правда в этоверите?
И что ответил Филипп?
Он ответил именно так,как когда-то учил меня отвечать в подобных случаях мой духовный отец игуменЕрм:
— Верую и исповедую!
— Какое суеверие! —поморщился отец Петр.
И вот Зоя Олеговна,встретив после этого Филиппа, сказала ему с состраданием:
— Миленький, приходи комне, я тебя вылечу, у тебя религиозный бред начинается. Все может обернутьсядля тебя белой горячкой, делириумом!
Вот в таких условиях мойдруг восстанавливал свой монастырь. Конечно, он и смущался, и страдал, но потому, как сияли его глаза из-под низко надвинутой на лоб скуфьи, было понятно,что он рад этим битвам и бурям и желал бы еще больших потрясений и скорбей,во-первых, потому что, как известно, лишь многими скорбями подобает нам войти вЦарство Небесное, а во-вторых, потому что душа его изнемогала от жаждыподвигов, от дивного избытка сил, от нерастраченного вдохновения, которое онаскопила за пятнадцать лет тихой и мирной монашеской жизни в Свято-Троицкоммонастыре.
А я, после того как нашплан с наручниками лопнул, вздохнула, наконец, спокойно: кажется, я не очень-тои «засветилась» возле Филиппа в его борьбе. Ведь мой духовный отец игумен Ермкак раз в ту пору интересовался Лаврищевым с его реформами, и получилась быявно двусмысленная история, что мы с ним оказались бы «по разные стороныбаррикад». Лаврищевцы же очень часто заявляли прихожанам отца Филиппа:
— Мы с вами по разныестороны баррикад.
А так — что, в концеконцов, я скорбящего и алчущего друга-иеромонаха чаем не могу напоить, что ли?Чашку холодной воды подать? Да могу, конечно. И говорить нечего. Тоже мне —двурушничество!.. А если отец Ерм спросит — ну что, виделись вы с Филиппом? Яотвечу — да, виделась, я ведь живу возле самого монастыря.
С чистой совестью я и уехалак отцу Ерму. Но оказалось, что московские события были ему уже абсолютнонеинтересны — у него клубились свои облака, погромыхивали свои бури. И про отцаФилиппа он и не вспоминал. Честно говоря, и я в Преображенском скиту совсемпозабыла про моего друга.
А вернулась домой —только вышла на улицу, монастырь под боком, — сразу встретила Векселева, этогоУрфина Джюса, и журналистов, мужа и жену Сундуковых, — моих знакомцев по агапе.Они шли, как заговорщики, целеустремленно и сосредоточенно, занимая всю узкуюулицу, и чувствовалось, что нельзя проскочить между ними, настолько зримо онибыли объединены общим пафосом, неразрывной энергией бесповоротной решимости.Еще через пару дней невдалеке показался Грушин с деловым «дипломатом». А ещечерез день меня окликнула Зоя Олеговна:
— Ну что, все выбираем?Все не можем решиться? Все духу нет? А наверное, хочется ведь опять на агапу?Там — харизма, там — благодать! А сознательности у нас еще нет, еще духовнаяленца, сомнения черви, такое раздвоение: одна наша половинка хочет приобщиться,а другая сопротивляется. И у приятельницы вашей, я заметила, ярко выраженный синдром.Неврастения. И гордынька, гордынька! Глаз-то у меня наметан.
Раздала диагнозы и пошлабыло дальше. Потом вдруг резко остановилась, повернулась на каблуках, порыласьв сумке, протянула мне газету:
— Вы ведь, кажется, ототца Ерма к нам тогда попали? Отец Петр что-то об этом говорил. Так вот, отецЕрм — за нас. Гриша к нему ездил, он все подписал... И еще просил нашего Гришувам передать, чтобы вы не якшались с отцом Филиппом. Сказал, такие, как он, иубили отца Александра Меня.
И сунула мне под носколлективное письмо в защиту отца Петра и против реакционных сил подпредводительством красно-коричневого иеромонаха. Там стояли подписи артистаБыкова, артиста Никулина, главного редактора Грушина, академика Рачковского иигумена Ерма!
Начертание этого имениударило в меня, как молния, сотрясло, искры посыпались из глаз. Я даже забыла,куда направлялась, и вернулась домой. Больная, рухнула на кровать, собралась вкомок, натянула на голову плед. Гриша, Гриша, профессиональный лаврищевец, —когда только он успел? И потом — я-то зачем ему понадобилась, чтобы на меня тамнастучать?
Забежал отец Филипп споследними новостями. Оказывается, он уже знал про письмо, видел подписьигумена. Почему-то я испугалась, как бы он не подумал, что именно я и возилаего подписывать, участница генеральной агапы. Даже чувство вины у меняпоявилось. А чем искупить? Повышенным вниманием, сочувствием, соучастием. Я ибрякнула:
— Отец Филипп, можешьсмело рассчитывать на меня!
И прикусила язык.Поняла: коготок попал — птичка пропала. А у меня и там коготок, и тут. Такойвихрь во мне поднялся, такой ураган. Песчаная буря: режущий мелкий летящийпесок. Я уже в нем по колено, уже по грудь. Смущение на меня нашло. Воистину«покры мя тьма».
Нет, ну правда — что этотакое: отдать один и тот же храм и монастырю, и приходу — пусть делят!Естественно, у них между собой конфликт! Тоже мне — выход из положения: служитьвместе... Но и служить до поры по очереди — не лучше, Да и как — по очереди? Ты— служи на Иоанна Златоуста, а ты — на Игнатия Богоносца, ты — на ФеодосияЧерниговского, а ты — на Иннокентия Иркутского, ты — на Иверскую, а ты — наФедоровскую, а как же быть в большие церковные праздники — Сретение, Великийпост уже на носу, да и вообще — каждое воскресенье? Все равно ведь приходитсявместе, в одном алтаре: один возглавляет, другой помогает. Целование ведьприходится друг другу давать — и после «Верую», и перед тем, как причаститься ХристовымТелом... А когда по очереди служат, происходит путаница: малое стадо, котороеосталось у отца Филиппа после того, как он разогнал казачков, не понимает этойочередности, приходит «не в свой день», лаврищевцы его разгоняют: «Зачем вы кнам пришли? Сегодня не ваш день! Вы без очереди! И вообще это наш храм!» Самиже лаврищевцы — дисциплинированные, организованные — созвали «своих», теперьходят на службы отца Петра, как на демонстрацию, — абсолютно все, полный храм,битком набит. До этих событий все больше лекции их привлекали, собрания,агапы... А теперь — валом повалили в храм. А к отцу Филиппу, врагу своему, они— ни ногой, только те из них приходят, кого специально послали, — следить,слушать, записывать на магнитофон, снимать на камеру. Какое смущение для всех!