— Можно, — обрадовалсяон. — Хотите яичницу?
— Да нет же, нет, —захныкала она, как капризный ребенок, вновь хватаясь за забор, — Разве вы —католичка?
— Нет, — смутилась я.
— Ну вот, я и говорю, —она укоризненно ударила его по руке, — а лишь католички едят яички!
— Вы что — не можете ейподыграть? — уже с явным раздражением сказал несчастный латинофил.
Честно говоря, япродрогла уже до костей, к тому же я действительно была голодная, и яичница, такбездарно уплывшая у меня из-под носа, ужасно раздразнила меня, да и весь этотМедон мне уже надоел. Поэтому я спросила ее, кивнув отцу Борису:
— Ну а вы — что же,католичка?
— Что вы, — ужаснуласьона. — Я их терпеть не могу.
— Она не любиткатоликов, — подтвердил отец Борис.
— Да? — спросила я ипостаралась, чтобы зазвучало шутливо. — А я-то думала, что только у католички вушах затычки...
— Нет, — решительно и серьезноответила она. — Вовсе не только у них. У православных тоже. А впрочем, надопосмотреть в житиях.
Вот и хорошо. Пустьпосмотрит. Если там что-нибудь об этом есть, я бы тоже заткнула себе уши, —думала я, вернувшись домой и поедая яичницу из четырех яиц. Эх, пережить бы всеэто молчком, с выразительным пальцем поперек губ, пробежать тишком, нацыпочках, крадучись, прижимая острые локти к бедрам, опустив голову, потупиввзор. А сама на следующее же утро купила телефон с автоответчиком: «Извините.Меня сейчас нет дома. Оставьте ваше сообщение после гудка...» На самом деле,это только кажется, что он тебя от чего-то (или от кого-то) спасает. Совсемдаже наоборот. Первым делом заслышался сладковатый голосок Зои Олеговны:
— Я — по благословениюотца Петра. Он не против, если вы сегодня поприсутствуете на его переговорах сиеромонахом Филиппом.
Позвонил Филипп:
— Эй, отзовись! У меня ктебе дело.
Позвонил Векселев,сквозь треск можно было разобрать:
— ...часов.
На следующий день —опять Филипп:
— Ты куда пропала? Еслиты в Москве, зайди.
Еще через день раздалсянезнакомый голос:
— Мы не знаем номервашей квартиры. Спуститесь, пожалуйста, к подъезду в шесть часов.
Я не стала спускаться,вот еще! На следующий день — откуда они узнали мой адрес? — Сундуковы позвонилимне в дверь, сунули в руки видеокассету.
— И сами посмотрите, иигумену Ерму отвезите. Стоящий фильм, — сказал Сундуков.
— Релевантный. Вот, —строго добавила Сундукова.
Я подумала:
— Да ну! Небоськакие-нибудь просветительские лекции...
Потом, ближе к ночи, всеже поставила.
И вот на экране — отецПетр Лаврищев — крупный план:
— Неужели вы непонимаете, что все — за нас. Прогрессивная общественность с ее мнением,московская интеллигенция, Запад, вы вообще прессу читаете? Оставьте эту затею,она вам не по плечу.
Далее — Филипп — вполупрофиль:
— Я — монах. Я выполняюуказ Патриарха. Он поручил мне возродить здесь монастырь, и я это сделаю, какбы вы мне ни мешали со своей общественностью...
По всей видимости,снимал это Урфин Джюс. То и дело слышится его закадровый голос:
— Вы хотите ужеоскорбить все общество!
Хорошо виден главныйредактор Грушин, он произносит патетически:
— Вы мне напоминаетегероя «Бесов» Петра Верховенского!
Возле него — в рядок —Сундуковы:
— Мы вам обещаем такиспортить репутацию, что само священноначалие предпочтет избавиться от вас,отправить куда-нибудь с глаз долой — на Камчатку или в Воркуту — просвещатьнаселение.
Гриша стоит,набычившись, выпячивая лоб и сжимая кулаки:
— Вы уже так себяпозиционировали, что я с удовольствием бы набил вам морду! — заикается он.
Но там никого не видно,кто сопровождает отца Филиппа. То есть он абсолютно один. Один как перст. Он иони...
Они окружили его, поройговорили одновременно.
Зоя Олеговна:
— Да ты хоть веруешь-тов Бога, а?
Грушин:
— Батюшка, вы веруете?
Гриша:
— Да он — Иуда, онХриста за один сребреник продаст!
Опять Грушин:
— Нет, вы мне даже неВерховенского — вы мне Смердякова напомнили, господин лже-наместник!
Опять Зоя Олеговна:
— Небось самому стыдно,ишь, голову опустил. Скажи — стыдно тебе, стыдно?
Урфин Джюс:
— Мы обо всем будемдокладывать священноначалию. У нас — гласность. Вы за все ответите — и заказаков, и за безобразия в храме, и за бесчинства ваших прихожан.
Снова Зоя Олеговна:
— Ох, боюсь, его там вПатриархии и накручивают. Он придет в храм, отойдет душой, а его опять тудавызывают и внушают что-то, внушают. И у него — раздвоение. Совесть говоритодно, а канцелярия — другое. Может наступить непредсказуемый аффект.
Журналист Сундуков:
— Нам говорили, что ужеодин епископ за нас. Мы нашли случай передать ему информацию. Мы ждем от негопубличной поддержки!
И вновь Зоя Олеговна:
— Боюсь я за твоездоровье, Филипп! Доверься мне как специалисту, как доктору! Тебе вредна эта суггестия,так можно и до невроза навязчивых состояний докатиться, а гам и целый букет:бред преследования, шизофрения, острый психоз!
Журналистка:
— Кончены вашичекистские времена, лагеря и расстрелы, расстрелы и лагеря!
Лаврищев:
— Человек сам вынашиваетв себе свое наказание! Хочу напомнить вам, что Христа тоже гнали!
И вновь, и вновь ЗояОлеговна:
— Ой, боюсь, придется стобой помучиться. Очень уж ты себя запустил. Смотрю — нервы у тебя совсемсдают, психика лабильная, расшатанная... Зрачки расширены... Горе ты моелуковое! Ответить даже не можешь, все молчишь.
Пауза.
И вдруг — она же, но ужекак бы на мою тематику:
— Ну скажи хоть — этоони тебя подучили, эти убийцы отца Александра Меня, ведь они? Неужели ты одиниз них, из этих убийц?
— Да он бы точно егоубил, не поморщившись, — грозно и почему-то басом произнесла Сундукова.
— Так это он и убил! —выдвинул обвинение Гриша.
Это прибавило общеговозбуждения. Слышно было даже, как спорят за кадром: Филипп это убил иливсе-таки не он. Вроде даже кто-то сомневался в нем, ставил ему это своесомнение в минус: «Да у него кишка тонка!»
Наконец Филипп оборвалпрения:
— Так когда выосвободите монастырь? Все сроки уже истекли. Даю вам месяц. Через месяц мыогородим обитель высокой стеной, вынесем ваши вещи и запрем ворота.
Раздвинул их рукой ивышел.
— Беснование! — кинулаему вслед Зоя Олеговна. На этом кончился фильм.
Конечно, мне было жальотца Филиппа. Но я была так рада, что сама ускользнула от камеры. И хотя мнебыло стыдно, что я не пошла с Филиппом на эти переговоры, теперь я соблегчением думала, что избежала этих сетей. При этом я тяжело вздыхала, что,возможно, еще больше запуталась в них, хотя тут я абсолютно ни при чем. Носамое главное — я чувствовала себя виноватой. Мне хотелось тут же поехатьобъясниться с отцом Ермом. Может быть, даже припереть в скит телевизор свидиком и показать ему эту кассету. И все же я думала с отвращением, что мнепридется что-то еще объяснять, оправдываться... Я решила побежать к отцуФилиппу и принести ему какое-то утешение — фрукты, бутылку вина. И тут же сужасом представила себе, как буду входить в Рождественский церковный дом, рискуявстретить там лаврищевцев. Зоя Олеговна, врач-психиатр и эксперт высшейкатегории, была права, когда твердила мне о раздвоении. Наверное, это произошлотогда, когда я хотела скрыться с глаз долой и остаться сама по себе, но темсамым лишила себя выбора: в этом случае все было решено за меня, и мне былаотведена определенная роль.
— Вы уже доставили нашувидеокассету игумену Ерму? — спросил автоответчик голосом Урфина Джюса.
— Что с тобой? Куда тыделась? Хоть объявись, что ты жива, — на этот раз произнес он с интонациямиотца Филиппа. — Мне позарез нужна твоя помощь. Тут один француз...
— Ну что ты скрываешься!— возмутился мой муж. — Как будто это может тебя от чего-то оградить. Пойдиобъяснись с Филиппом — или, в самом деле, помоги, или скажи честно — нет, я небуду ни в чем участвовать. Сколько же можно сидеть на осадном положении! Мнедозвониться никто не может, люди не любят разговаривать с автоответчиком,кладут трубку — и все.
— Господи, — возопила я.— Ну почему мне не позвонит какой-нибудь аноним и не оставит сообщение, что-товроде: «А не хотите ли смотаться на три дня в командировку в Питер? На недельку— в деловую поездку в Париж? Или ладно уж — в Париж — на десять дней — в Саратов,в глушь, можно даже в Иркутск, в Красноярск. Только срочно! Выезжаем завтра же!Нет, сегодня же, прямо сейчас!»
Но никакой аноним так ине звонил. Зато пришло приглашение на литературный вечер. Безопасное занятие.Безопасное место. Только вошла в ЦДЛ, мне навстречу — можно сказать, главныйлаврищевец, академик Рачковский.
Подошел, взглянулзаговорщицки:
— Ну как там нашаобщина? А то я только что из Бостона. Мне удалось заручиться поддержкой оченьвлиятельных и надежных людей.
Я напряглась, собираявсе свои познания в латыни, и глубокомысленно напомнила ему о страшныхданайцах, приносящих дары:
— Timeodanaos et dona ferentes!
На следующий день с утрапораньше пришел Филипп с каким-то смуглым монахом. Отвел меня в комнату:
— Ну ладно, напереговоры со мной не пошла, твое дело, так хоть приюти у себя этого рабаБожьего. Он — француз, греко-католик, священник, приехал по приглашению отцаПетра Лаврищева. Хочет принять здесь Православие и остаться в России. Но такиедела решает сам Патриарх. Он его прекрасно у себя принял, решил присоединить кПравославию сразу после Пасхи и собирается приписать его к Рождественскомумонастырю. Так что это будет мой насельник. А пока Святейший поручил мнеиспытать его, посмотреть на него в деле. А как я посмотрю? По-русски он — три споловиной слова: так только — «Православие», «атмосфер» и «культур», а япо-французски — ни одного. По-английски кое-как разговариваем. В алтаре: «Гивми кадило, плиз!» Мне поселить его негде. И вообще — не до него сейчас. Крометого — неизвестно, какого он духа. Приехал-то по приглашению Лаврищева.