на службы, стояли там шеренгами, держась за руки и заглушая монашеский хорсвоим пением, а также — увы, жизнь есть жизнь! — пользовались монастырскимтуалетом и умывальником, что для такой маленькой обители было очень и оченьобременительно. Кроме того, они достали из своих баулов пособия по катехизациии принялись катехизировать самого игумена Ерма с братией, доказывая, что те доокончания их курсов могут считаться не более чем оглашенными. И отец Ерм ихпросто всех взял и выгнал. Да, он умел быть несговорчивым и крутым!
Отец же Филиппнаконец-то принялся восстанавливать свой монастырь. Очевидно, проклятиялаврищевцев не достигли Всевышнего, поскольку на монастыре до сих порчувствуется какое-то особое благоволение Божие, какая-то сугубая благодать.Кажется, непрестанно звучит над ним праздничное песнопение «Ты еси Бог, творяйчудеса». Отец Филипп даже завел себе специальную тетрадку, куда и началзаписывал свидетельства великой помощи Божией, даже хотел потом издать этоотдельной книжечкой, которая бы назвалась — ну, скажем, «Чудеса Рождественскогомонастыря», но старец Игнатий сказал, что еще не настал строк.
И все идет своим чередом— монастырская братия совершает свой молитвенный подвиг, множится и принимает ксебе всех приходящих. В том числе и казаков. Правда, отец Филипп строгопредупредил железнозубого атамана-станичника:
— Так ты, конечно, —казак. Но вошел в Церковь — и ты уже ни эллин, ни иудей...
— Не понял, — вяло иподозрительно протянул атаман. — Какой еще иудей?
Филипп замешкался,раздумывая, как бы ему это объяснить получше, и тут ему пришел на выручкуотчим:
— Кончай бузу. Священниктебе сказал, так слушайся. Оставь свое казачество за дверями храма, зачем онотебе там сдалось? А в храме — ты уже просто человек Божий, понял? Там уже —только Бог и душа. И ребятам своим скажи.
Жаль только, чтоРождественский храм маловат — во время воскресной литургии многие прихожане ужетам не помещаются: им приходится молиться у дверей и слушать службу черездинамик. А что же делать? Даже ночные литургии, которые служит в своеммонастыре отец Филипп, не решают проблемы...
А у меня с тех — теперьуже давних — пор лежит любопытная кассета. Нет, не та, где переговоры, другая.Она мне досталась по дружбе от одного телеработника. А ему эту кассету принеславрищевский журналист. Может, Сундуков, может, кто другой. На этой кассете —видеозапись всего, что происходило в тот день на Торжество Православия вРождественском храме.
Вот Филипп выходит сЧашей, вот Лаврищев ее у него отбирает, вот Филипп выгоняет Урфина Джюса, вотна него накидываются алтарники, бьют, пинают, валят на пол. Приезжает врач,щупает ему лоб, дает распоряжения грузить его в психовозку, крупным планом — двасанитара, далее — его тащат по двору алтарники, запихивают в машину, монахкидается под колеса. Габриэль перегораживает путь, дюжие парни поднимают мойавтомобиль и уносят его с дороги.
— Зачем он это снимал?Зачем принес на телевидение? — удивилась я.
Телеработник ответил:
— Так он считал, чтовсе, отснятое здесь, играет им на руку. И просил, чтобы я крутанул в новостнойпрограмме. Ему казалось, что это должно всколыхнуть общественность и обратитьее на сторону Лаврищева. Но я его убедил, что это — настоящее свидетельствообвинения. И втихаря снял для себя копию. Вдруг пригодится...
Честно говоря, этотфильм, кроме самого последнего кадра, я не могу смотреть. Но этот, последний,вновь показывает мне мартовский черный снег, суетящихся странных людей, поднимающихмашину, а в ней — отважного француза в православной монашеской скуфье. Онизумленно смотрит так, словно видит, как на его глазах у нас вырастает третьеухо или третья нога, и земля качается, уплывая прочь.
— Ортодоксикоз, —почему-то вспоминаю я, выключая видик.
НЕ ТЕ КИТАЙЦЫ
Преподобные старцыСвято-Троицкого монастыря предрекали, что в последние времена за кратчайшийсрок в монастыре сменятся три наместника. Первый — приведет монастырь в полныйупадок, но и заложит фундамент его грядущего процветания. И будет он, хоть ивесьма своеобразным, но и вполне благочестивым. Им, по всем признакам,оказывался архимандрит Нафанаил, погоревший за то, что он захоронил в святыхпещерах главу воронежской мафии. При втором — монастырь будет переживатьтяжелую пору духовного обнищания, но это продлится весьма короткое время. Самже он будет лютым, и многие из братии хлебнут при нем вдосталь из чаши скорбей.И это, без сомнения, игумен Платон, веригоносец. Зато третий наместник,предрекали старцы, будет, как Ангел небесный — любящий, милостивый отец всеммонахам. И при нем монастырь поднимется вновь, как кедр Ливанский, как древо,насажденное при «исходищих вод».
И вот действительно —при игумене Платоне в монастыре водворились почти всеобщее уныние и печаль. Квласти пришла мордовская родственность, и монахи, которых Господь не украсилпринадлежностью к оной, стали испытывать на себе гнет этой обширной семьи.Особенным прещениям подвергались те из них, которые пришли в обитель из крупныхгородов, особенно из Москвы и Петербурга. Они были на подозрении, числились уотца Платона в «неблагонадежных», и по отношению к ним почти открытопроводилась политика «выдавливания» их из монастыря на приходы...
А что за жизнь монахагде-нибудь на приходе? Что такое монах без монастыря? На приходе монах чахнет итускнеет, выветривается, превращается в соль, потерявшую свой вкус. Неизбежноначинает жить своевольно. Теряет благодатные плоды послушания. И вместо житияангельского, которого он так желал, он принимается вести наимирскую жизнь. Ведьон оказывается в миру, прямо в гуще его, прямо в самом вихре житейскихпопечений, хозяйственных забот. В самом горниле страстей. То есть именно там,откуда он уходил в монастырь. И мятется, одинокий, как оторванный лист наветру. Ибо — «что добро или что красно? Но еже жити братии вкупе».
Да и женский полполучает к такому монаху весьма легкий доступ. Увидит его в храме — красивый,длинноволосый, глаза ясные, облачения золотые, холостяк. И начнет какая-нибудьпоселянка ухаживать за батюшкой — носить ему молочко, яички, мести ему пол, исам он и не заметит того момента, как вкрадется она ему в полное доверие.Застигнет его в минуту слабости, утешит в час скорби, полностью обезоружит вмиг искушений. Вот уже беспрепятственно и по головке погладит, и за рукувозьмет. То есть сама станет как бы частью его монашеского обихода; вот егочетки, вот его полушубок, а вот — она. И как это произошло? Как она сюдапопала? Так незаметненько, сантиметр за сантиметром, и вошла в его жизнь. Итеперь можно только вытолкать ее в шею. Но без боя она уже не уйдет. И вотвсе-таки выгонит он ее, сядет посреди избы, а душевный мир уже потерян, гдеона, благодать? — тоска, тоска... Многие даже начинали утешаться от этой тоски— поначалу красненьким, ибо сказано, что оно веселит сердце человека, а потомуж и серенькой. И мне приходилось видеть таких монахов, которых переламывалаэта приходская жизнь.
И вот были отосланыигуменом Платоном на приходы по деревням огромной епархии иеромонахи Амвросий,и Мелхиседек, и Агафангел, и Феофил, и Авель, и Севастиан. Все — монастырскиедуховники, крепкие, духовные, молитвенные люди — костяк монастыря. Иустинудержался в монастыре каким-то чудом. Старец Игнатий попросил наместника:
— Не забирай у меня моюрадость.
Потому что иеромонахИустин был светел лицом, и радостно было даже смотреть на него. ТакойИван-царевич — победитель Змея Горыныча... Часто, когда старец изнемогал вболезненной немощи, Иустин приходил к нему в келью читать монашескоемолитвенное правило и зимой украшал ему келью маленькой рождественской елочкой,а летом — букетиком полевых цветов.
А сам наместник Платонстал готовиться к перезахоронению воронежского Витали. Уже и место подыскали нагородском кладбище. Но приехали на сороковой день лысые да черноочковые насвоих вольво и мерседесах, только шепнули ему что-то походя на ушко, мол, нетрожь братана, и дело с перезахоронением как-то само собою заглохло. ОтецПлатон с монастырской братией отслужили по Витале панихиду, записали его навечное поминовение, братва уехала с миром, а гроб мафиозо — странное дело —перестал вдруг вонять.
И иеромонах Иустинговорил:
— Судя по всему,отмолили мы этого разбойника. Видать, помиловал его Господь по монашеским нашиммолитвам. То-то сатана лютовал и нам мстил за спасенную эту душу: наместниканашего снял, братию монастырскую разогнал.
И в подтверждениезачитывал истории из синодиков. Первая была про некоего Щера, ростовщика,решившего во спасение души построить на свои деньги храм. И что же? Душа еговсе равно угодила было в ад, но, по молитвам людей, молившихся за него в этомхраме, участь ее была изменена. И хотя она и не достигла райских обителей, всеже была извлечена из огня. А вторая история — про сына некоей вдовы, нажившейсебе состояние блудодеяниями. Когда она умерла, сыну открылось, что попала онав самую геенну серную, и великое злосмрадие распространялось вокруг нее. Тогдаблагочестивый сын раздал все имение нищим и, придя к некоему старцу, попросилтого помолиться вместе с ним о спасении матери. Стали они горячо молиться, такчто разверзлись перед ними небеса, расступилась земля, и увидел сын своютонущую в огне мать, простиравшую к нему руки. И он протянул ей руку, чтобывытащить ее из кипящего зловония, и она ухватилась за нее и выбралась натвердую землю. И старец сказал: «Ну все — отмолили мы ее горючими слезами имилостыней». И возблагодарили Бога. И сын ликовал. Но та рука, которой онвытаскивал из ада несчастную мать, навсегда осталась у него обоженной,изуродованной, так что пришлось ему заматывать ее тряпицей, ибо невозможно былобез содрогания даже взглянуть на нее.
И получалось, что имонахи вытащили из преисподней Виталю-разбойника, пострадав за него...
И вот как раз в эту поруприехал в Свято-Троицкий монастырь иеромонах Гавриил, Габриэль. Патриарх, послетого, как тот отслужил несколько литургий на Светлой неделе в Рождественскоммонастыре, отослал его на неопределенное время в эту славную обитель, чтобы он