не можешь сделать по любви к ближнему!
После этого бывшийуголовник сделал-таки глоток. А потом — еще один. А потом еще. Сидел,размахивал вилкой с соленым огурчиком. А у бывшего чекиста и еще один мерзавчикобнаружился... Ну и с пьяных глаз попер на бывшего уголовника:
— А ты что для Родиныделал, когда я служил в разведке? Когда немецким коммивояжером притворялся?Когда шкурой рисковал, пробираясь в тылы врага? Ты на зоне грелся? У парашиотлеживался?
Вот и схлопотал. Сбросилбывший уголовник с вилки огурчик да как ткнул ею в жилистый чекистский бок, —вилка аж погнулась, алюминиевая, хлипкая.
А старый чекист какзаорет... На крик сбежались послушники, а Дионисий так даже подушкой сталвразумлять бывшего уголовника. А тот уже и сам сидит ревет в три ручья:
— Братия, простите меня,бес попутал! Это мне за то, что я вас осуждал! Только не сдавайте меня ментам!
Сдать — не сдали, нонаместнику кто-то донес. И он устроил громкое разбирательство, так что историяэта получила огласку вне монастырских стен.
Чтобы хоть на кого-топеревалить ответственность, наместник Платон влепил выговор иеромонаху Иустину— тот был духовником уголовника: «Как не предусмотрел?» А кроме того — «Какимобразом оказался в чужой келье?» — наложил на Дионисия епитимью: ухаживать забольными чернецами в лазарете — мыть пол, выносить горшки.
Ну и хорошо. Тамсхимники лежат, немощные по плоти да полные духовных историй. Один все проапостолов рассуждал:
— Апостолы за Христомходили, а ведь какие были еще несмысленные, дурные. Все сомневались, роптали,хотели раны Христовы руками потрогать... Иуда вообще продал Господа за тридцатьсребреников, Петр от Него трижды отрекся, и все покинули своего Учителя еще вГефсиманском саду. Грешные люди, простецы, мытари, рыбари... И что? Все, кромепредателя, покаялись, всем Господь дал силы пострадать за Него, всех спас, всехприблизил к Себе в Царстве Небесном. Вот и на нас, наверное, смотрят миряне,говорят меж собой: что такое эти монахи? Едят, пьют, суетятся, ссорятся, —какой в них прок? Чем же они лучше нас? Почему это Господь их так любит, почемуэто Он их слушает, освящает их Духом Святым?
— Да, вот именно,почему, за что? — неожиданно спрашивал Дионисий.
— За одно лишь твердоепроизволение Ему служить. Он позвал — ты пошел, не раздумывая. За то, что хотябы раз в жизни имел решимость бесповоротно отказаться от мира ради Него. А тамдальше — всякое с монахом может произойти: крутит его, вертит, трясет, мнет,гнет, ломает... Но если случится пасть — так сразу восстань и иди опять заХристом. Опять падешь — снова восстань. А снова падешь — опять восстань. А безэтой решимости мы, монахи, кто? Так только — хорошие ребята, холостяки...
Подолгу сидел Дионисийпри этом схимнике, воздыхал:
— Самое большое чудосостоит в том, что как бы христиане самыми хитрейшими способами ни пыталисьуничтожить Церковь, она — живет!
Потом монах Матфей егопереманил. То все лежал, прильнув к радио, особенно его поразило пениескороговоркой, рэп. Он долго слушал, слушал, качая головой и ухмыляясь вбороду, наконец, пригласил и Дионисия, с уважением поясняя: «Дывись. Як пацаныбалакають. Размовляють гарно». И вдруг решил, чтобы зря не терять время,обучить его китайскому языку — все равно хлопец без дела.
Китайский же язык отецМатфей осваивал когда-то в условиях пограничной службы на советско-китайскойгранице. Ему приходилось тогда часто ездить к китайцам и принимать их у себя,потому что на границе тоже шла нормальная жизнь: обмен товаров, перебежчиков идаже рыбацких лодок, заплывших в неположенные места.
Почему-то те два-тридесятка слов, которыми располагал отец Матфей, настолько пришлись ему посердцу, что он с любовью повторял их и в дни своей монашеской жизни.
— Ну що таке — янь? — спрашивалон Дионисия.
— Не знаю, — с улыбкойпризнавался Дионисий.
— Це — тютюн.
— Тютюн?
— Тютюн!
— Интересно, — качалголовой Дионисий.
— Повторь ще раз, —требовал отец Матфей. — Янь.
— Янь, — послушноповторял Дионисий.
— Гарно, — одобрил егоМатфей. — Ну а що таке, напрыклад, цин-нянь?
— Не знаю, — простодушнозасмеялся Дионисий.
— Хлопец.
— Хлопец?
— Хлопец. Парубок.
— Хорошо.
— Як?
— Звучит, говорю,хорошо.
— Добре, — кивнулМатфей.
— Ну а як буде — добре?
Дионисий пожал плечами.
— Хао.
— И это неплохо, —хохотнул Дионисий.
И так они училипо-китайски и «ни-хао», что означало «здоровеньки булы», и «цун», то есть«цыбулю», и «ту-доу», то есть «бульбу», и даже «гу-нян» — «дивчину», но тутстарый схимник не выдержал и запротестовал:
— Это-то зачем ему знать,монаху, тем более по-китайски!
А Матфей настаивал, чтоэто очень даже может ему пригодиться, если ему придется эту китайскую «гу-нян»«врозумляты».
Словом, было там, влазарете, Дионисию и спокойно, и хорошо. Казалось, наместник забыл, что естьтакой монах — Дионисий, что в монастыре есть свой иконописец. Бессрочнаякакая-то получалась епитимья. А когда она кончилась, оказалось, наместник ужепоменялся и пасет на дальнем пастбище коз.
Потому что первогосентября на открытии городской школы директор, учителя и ученики решилипоставить нечто вроде спектакля. И вот собрался почти весь Троицк — дети,родители, члены городской администрации и просто все кому не лень. И директорстал приветствовать собравшихся, почему-то одевшись Зевсом, отцом олимпийскихбогов. А завуч изображала собой Афину-Палладу, мерзость языческую. А школьныйбухгалтер была Геей, а учитель математики уверял, что он — Аполлон. А главаадминистрации был Прометей. И он зажег огонь, символизирующий олимпийский, ипередал, как он сказал, «эстафету» первой ученице города. И дети, выстроившисьлинейкой, стали декламировать «монтаж» — какие-то стишки, где упоминался ХрамНауки и фигурировали имена языческих богов. И на головах детей были надетывенки, как у мифологических героев. И все это шествие продефилировало в зданиешколы под бурные аплодисменты. И вот все это стало известно в монастыре.
И на первой же послепервого сентября воскресной литургии игумен Платон вышел на проповедь изаклеймил всех, кто хотя бы присутствовал на языческих игрищах, а всехучастников такового, в том числе и тех, кто аплодировал, отлучил от СвятойЦеркви. Так и возгласил: «Да будет им анафема!», и привел в содрогание храм.Ибо в числе отлученных оказалось полгорода — школьные учителя, городскаяадминистрация и даже бабки, которые по пути с базара решили посмотреть дапослушать, что там говорят в микрофон, не собираются ли там прибавить импенсию.
Ну и естественно,отлученные помчались жаловаться епископу Варнаве. Он немедленно вызвал к себеигумена Платона и приказал ему публично покаяться в превышении духовныхполномочий и снять анафему с населения города, а заодно и сложить с себя властьнаместника. И отец Платон снял анафему, но каяться не пожелал, потому что вглубине души чувствовал свою правоту. И весь мордовский клан поддерживал его вэтом. И они ездили объясняться с архиереем. Очень сильный раздор был вмонастыре. Владыка даже самолично ездил туда «для умирения страстей».
Стал он думать, кого жесделать новым наместником. Только так, чтобы он был не клановый человек. И наглаза ему попался иеромонах Иустин. Вспомнил он, как какое-то время назад вмонастырь приезжал Ельцин. Епископ сопровождал его по монастырю. И БорисНиколаевич захотел посмотреть пещеры. Тогда Иустин, у которого было послушаниеводить экскурсии по пещерам, повел его туда. Они там разговорились, и, уезжая,Ельцин даже похлопал Иустина по плечу, произнеся что-то вроде:
— Какое монашество унас, а? Красивые люди, красивые дела, красивая страна...
И вот владыка подумал:чем же плох иеромонах Иустин? И сделал его игуменом и назначил его наместникомСвято-Троицкого монастыря. И сбылось пророчество старцев, что будет у нихнаместник — как Ангел Божий — и милостив, и светел лицом. Ибо новый игуменвернул в монастырь всех приходских иеромонахов. И тогда к великой радостивернулись и отец Амвросий, имевший особый дар утешения скорбящих, и отецМелхиседек, травник, знавший секреты природных лекарств, у которого к тому жебыл великолепный бас, украшавший монастырский хор, и отец Феофил, умевшийговорить такие проповеди, что даже экскурсанты, праздно забредшие в храм,забывали о том, что их уже ждет автобус, и с трепетом слушали до тех пор, покаотец Феофил не возглашал «аминь». И вернулись отец Агафангел, любимец детей,который был искусен в преподавании Слова Божьего в воскресной школе, и отецАвель, добрый пастырь, милостивый нищелюбец, и отец Севастиан, великий знатокбогослужебного устава, истинный молитвенник и большой постник.
Только отца Гавриила неудалось Иустину вернуть из Малой Уситвы назад.
— А француз пусть там иостается, француза не трожь, он мне нужен там, кто ж без него будет в Уситвевсе восстанавливать? — на одном дыхании сказал Иустину владыка Варнава.
Потому что он ужепрекраснейшим образом был осведомлен и о натовских генералах, с коими, как онслышал, отец Гавриил был в кровном родстве, и о французской тетушке — знатнойблаготворительнице...
Да что там — сам ужеуспел побывать в Уситве. Собственными глазами видел, как там между службамиснуют по двору воодушевленные богомольцы, помогая восстанавливать храм, строитьцерковный дом, как две дюжие и по-монашески ладные молодицы — из паломниц —поют на клиросе... Подошли к нему под архиерейское благословение, а он им, какнастоящий ловец человеков — наметанный глаз:
— Ну что, невестыХристовы, когда будем постригаться?
А они:
— Как благословите,владыка святый.
А он им, ударив в землювладычным посохом:
— И будет здесь славнаяженская обитель.
А Габриэль:
— Буди благословенно.
Вот и весь разговор.
Посему, через какое-товремя, когда прошел срок послушнического искуса, владыка этих благочестивыхпаломниц собственноручно постриг, нарек их Марией и Марфой, а иеромонахаГавриила сделал игуменом. А Святейшему доложил, что присланный им в