– Хузейф, ты остаешься в машине, – начал распоряжаться Шамиль и тут же робко поглядел на затылок Горюнова.
Петр догадался, что пауза затянулась в ожидании его указаний, и, вальяжно махнув рукой, разрешил:
– Распоряжайся.
– Мы пойдем внутрь с Абдуллой. Я думаю, вам, Азали, лучше с нами не ходить. Этот человек знает нас в лицо. А увидев чужака, может испугаться.
Горюнов решил не лезть на рожон. Расспросы о том, с кем будут встречаться братья внутри рыночного павильона, могли им показаться, по меньшей мере, странными.
Вернулись они оживленные. Шамиль нервно прижимал локтем полу куртки к боку. Когда сел в машину, достал целлофановый черный пакет, в котором лежало триста восемьдесят тысяч.
– Хабиб не обманул, – дрожащим взволнованным голосом сказал Аслан. – Теперь можно будет раздобыть стволы.
– У кого? – Петр обернулся к братьям. – Если у каких-то ваших старых знакомых, еще с досирийских времен, то это реальный риск. Вы в розыске. Спецслужбы шерстили ваше окружение. Кого-то, может, прихватили на торговле оружием, но сажать не стали, держат под контролем.
– Мы свяжемся с ним сегодня, – сник Шамиль. Он и в самом деле собирался воспользоваться старыми связями.
Однако Горюнова интересовали возможности игиловцев в России, их каналы получения оружия, а не уголовные дружки Шамиля, торгующие стволами, оставшимися после двух чеченских кампаний в схронах и в подвалах бывших боевиков, сдавшихся властям. Ведь через границу стволы привезти сложно, практически невозможно.
Февраль 2015 года, г. Стамбул
Маленькая квадратная комната с бежевым кафельным полом и с одним окошком. Из-за чуть пыльного стекла сочился теплый свет предвестием близкой стамбульской весны с цветением каштанов и неистребимым дымком во влажном воздухе от множества жаровен у собора Святой Софии. На противнях жарят каштаны. А Кыз Кулеси словно подернется голубой дымкой посреди Босфора, и чайки, одуревшие от весны и вечно голодные, будут летать вокруг тонкого шпиля старинного маяка, высматривая добычу в ярко-синей весенней воде пролива.
Комната выглядела бы как обычно, если бы не решетка на окне, отсекающая не только Стамбул с его предстоящими весенними незатейливыми радостями обновления, но и саму весну, и перспективу для Тарека на жизнь. Металлическая скамья вдоль стены, привинченная к полу, напоминала стол в прозекторской. Не хватало только отверстия для стока.
От этих мыслей Тарека внутренне передернуло. Но, понимая, что за ним наблюдают, он виду не подал. Усмехнулся и, свернув пиджак, положил его на скамью. Уселся довольно удобно, демонстрируя, что он здесь случайно, Кюбат вот-вот одумается, придет с извинениями и лично проводит узника на свободу.
Однако никто не приходил, и это навевало тяжелые думы. Кабир предупреждал, что легко не будет, и сейчас Тарек чувствовал слабость, лоб покрыла испарина. Он давно не испытывал такого всплеска адреналина. Но думал, что Кабир все просчитал. Запретил себе думать иначе. Ведь если его друг Кабир до сих пор жив, значит, все эти годы он делал все правильно. Не станет же он своими советами подставлять завербованного им самим агента.
Хотя Тарек не мог не понимать, что рекомендации, полученные от Кабира по взаимодействию с Галибом-Кюбатом, выходили за рамки должностных. Кабир и не мог быть объективным по отношению к митовцу. Все время в ходе их ростовских посиделок на конспиративной квартире вертел в руках браслет Зары. Это уже стало у него привычкой, а узнав о случайной встрече Тарека с Галибом, очень воодушевился. Видно, хотел посчитаться с турком.
Тарек понял это однозначно. Потому что заговорил Кабир о необходимости форсировать контакт с Галибом тогда, когда отправил за водкой «мальчишку», как Тарек назвал Зорова.
Испытывая к Кабиру щемящую привязанность, Тарек был готов придушить Галиба собственноручно, но Кабир, опустив голову, глядя на монетки, составлявшие браслет Зары, выдавил: «Пусть живет. Пока». Да, Кабир оставался профессионалом в любой ситуации, даже когда эта ситуация болезненно затрагивала его самого.
А Тарек про себя решил прикончить турка, едва только выдастся подходящий случай. Решил он это в тот момент, когда наблюдал, как на лбу друга вздулись вены, как Кабир смотрит на браслет. Тарек знал, что значит терять близких.
Он ни о чем не жалел. Вообще, предпочитал никогда ни о чем не жалеть – непродуктивно. Теперь необходимо было собраться. Слегка удивляло, что его заперли в этой комнате-камере и не сразу Кюбат потащил его на допрос. Довольно импульсивный темперамент турка, о котором упоминал Кабир еще в Ростове, по всем раскладам, не позволил бы ему медлить.
Но что-то шло не так. Никто не появлялся. Подобные приемчики Тарек в свое время сам использовал по отношению к задержанным, выматывая их без допросов. Держать в полной изоляции, в неведении – эта методика действовала зачастую эффективнее жестких допросов и даже пыток.
Улегшись на железную скамью и подсунув под голову пиджак, Тарек заснул как человек с чистой совестью и крепкими нервами.
Через час, понаблюдав за спящим и даже похрапывающим безмятежно иракцем, Кюбат возник на пороге комнаты. Угрюмый донельзя и не настроенный на долгие подходы, он молча дождался, когда Тарек продерет глаза, потянется и примет вертикальное положение.
– Итак, – произнес Кюбат, закуривая, но не предлагая курить узнику, – давай не тратить время попусту.
– Так я и не трачу. Вот выспался тут у тебя в застенках. Чего случилось-то? Вроде мы обо всем с тобой договорились. Так что за фортели, дружище?
– Не изображай вселенскую скорбь! Ты ушел от наблюдения.
– И что это доказывает? – пожал плечами Тарек. Он снова воспользовался пиджаком как подушкой, подсунув его под спину и глядя на митовца снизу вверх с довольно независимым видом. – Во-первых, это могло быть случайностью. Допустим, я не знал, что ты пустил за мной своих людей.
– А во-вторых? – скептически скривился Кюбат, обхватив себя за плечи и прислонившись к стене напротив Тарека.
– А во-вторых, я срисовал твоих топтунов еще до того, как ты ко мне подвалил в ресторане. Надоело, что они за мной ходят, вот я и ушел.
– Твоя связь с Кабиром для меня неоспорима, – сигарету он зажал в зубах и цедил слова, при этом выдыхая клубы дыма. – И это для тебя фатально. Так что особо не заигрывайся в крутого. Есть один человек, с которым ты встретишься и станешь сразу разговорчивым донельзя.
Перестав подпирать стену, Кюбат постучал в дверь. Появились двое амбалов, они схватили Тарека, заломив ему руки за спину и наклонив вниз головой, увлекли по коридору. Такой расклад иракцу уже и вовсе перестал нравиться. И то, что Кюбат настолько немногословный и эти его намеки на встречу с кем-то. Осведомитель, предатель? Мелькнула крамольная мысль, что приволокут его в соседнюю камеру, а там – Кабир собственной персоной.
«Да нет, быть этого не может, – думал Тарек, чувствуя, как кровь приливает к голове в таком неудобном положении. – Кабиру дорога за границу заказана, он же сам говорил. Потому и встречаться с ним пришлось в России. Ну если только турки его выкрали…»
Додумать он не успел, его втолкнули в просторное помещение со множеством люминесцентных ламп на потолке. Свет от них был голубоватый, мертвый. Вдоль стены стояли металлические шкафы, как в спортивной раздевалке или в архиве. Несколько столов в ряд, как в читальном зале. На некоторых столешницах закреплены металлические трубки, за которые цепляли наручники.
Не сразу Тарек заметил человека в простенке между двумя шкафами. Его запястье было пристегнуто наручниками к трубе на столе, около которого он сидел. Мужчина оставался неподвижным, и в этой его статичности таилось что-то крайне неестественное. Поэтому Тарек его и не заметил. Как если бы увидел манекен. Он сразу смекнул, что человек находится под воздействием психотропного препарата, который и сделал его заторможенным, с подавленный волей.
Красивый парень, чернобровый, с бледностью, проступавшей сквозь загар, с черными, словно остекленевшими глазами. Он напомнил Тареку его погибшего сына – Наджиба, армейский жетон которого Тарек так и носил на шее. Сейчас жетон у Тарека забрали вместе со шнурками от ботинок и ремнем. Непроизвольно он то и дело поднимал руки, скованные наручниками, касался ворота рубашки, где обычно висел жетон на цепочке.
– Присаживайся, дорогой, – предложил Кюбат иезуитским тоном.
Он достал ключи от наручников и прищелкнул Тарека к поручню на столе, напротив незнакомца. Между ними было около метра.
– Ну что же, поговорим, – потер руки митовец, присаживаясь на край стола, ближе к Тареку. – Теймураз, скажи, ты знаешь этого человека?
Кюбат говорил по-турецки. Стеклянный опустошенный взгляд черных глаз Теймураза медленно переместился на Тарека. Он смотрел словно сквозь иракца.
– Не-ет, – вяло ответил он.
– А тебе знаком этот человек? – Кюбат чуть повернул голову в сторону Тарека.
Созерцая мясистый нос турка в профиль и его рельефный лоб, полковник подумал, с каким наслаждением он стиснул бы крепкую шею Галиба в своих руках.
– Нет. Впервые вижу, – он дернул плечом, скользнул взглядом по Теймуразу. – А должен знать?
– Да. Он русский разведчик, такой же, как и твой Кабир.
– Чепуха! – искренне воскликнул Тарек. – Ты же с ним общался. Кабир араб! Самый настоящий!
– Можешь пока поиграть, – разрешил турок. – Правда, актер из тебя никудышный. Сядешь на полиграф, для начала, – оттенил он, подразумевая, что в дальнейшем может состояться допрос под воздействием спецпрепаратов, как в случае с Теймуразом, и тогда игры закончатся.
– Ты имеешь в виду детектор лжи? – наивно уточнил Тарек, нисколько не опасаясь этого прибора. В свое время он проверял многих коллег с помощью полиграфа, вникал во все тонкости, как можно обмануть детектор.
Проигнорировав вопрос, Кюбат снова обратил свое внимание на Теймураза:
– Ты знаешь Кабира Салима?
– Не-ет, – так же вяло ответил мужчина.