– Может, грим? Сейчас есть такие мастера в этом деле… – Он поднял глаза на Володина, но надежда не оправдалась.
Забирая фотографии, Володин покачал головой.
– Информация из двух источников. Его и Тарек видел. Уже подписан Указ о награждения Сабирова званием Герой России посмертно. Твоя задача съездить к вдове, переговорить с Марианной, попросить, чтобы она вернулась в Россию, мы бы ей передали награду мужа, узнать, нет ли у нее дополнительной информации, не спрятаны ли там, в Софии, у Сабирова материалы в тайниках. Ее предупредили обычным способом. С ней так связывались, если было необходимо что-то передать Сабирову, а он не выходил на связь. За Марианной есть наблюдение. Во всяком случае, и она замечала его неоднократно, и наши люди в Софии. И тем не менее есть возможность выходить с ней на контакт. Получишь документы на имя Яна Каминьского.
– Опять поляк? – Горюнов жил в Турции под именем Марек Брожек. Польский знал неплохо. – А грим?
– Придется сбрить бороду и чуть подкрасить волосы. Самолет в Софию завтра вечером, успеешь сфотографироваться на паспорт. Наденешь очки – и порядок. У нас сколько людей невыездных так летало за границу! И даже без особого грима. В Софии встретишься с нашим человеком, и он тебя проинструктирует на месте, как действовать. С Уваровым все согласовано.
– Мне с утра не в парикмахерскую надо, а на ковер к начальству. В Чечне упустили наших террористов. Трое, правда, уничтожены. Остальные скрылись. – Про Юрасова и его участие в деле на стороне турок Горюнов умолчал.
Такую информацию придерживают, и, в конце концов, он теперь в другом ведомстве. Вот ведь не случайно Александров проявлял большой интерес к персоне Юрасова, видимо, обладал какими-то фактами, но не сообщил ничего Петру даже по старой дружбе. Может, если бы предупредил о том, что знал, в Чечне сложилось бы все иначе.
Наргизов мертв. Аслан и Ашрафов скрылись. Где искать боевиков в Москве? Их фотографии раздали полиции, но парни наверняка еще бдительнее стали и тщательно соблюдают конспирацию. Обжегшись на молоке, дуют на воду. А ведь в Сирии их учили не только стрелять, но и гримироваться, быть незаметными, сливаться с толпой. С ними там работали не только инструкторы по боевой и стрелковой подготовке, но и психологи.
Они могли поменять Москву на северную столицу. Им, по большому счету, без разницы где взрывать. У них настрой чересчур серьезный. Нельзя их недооценивать. Они слишком долго готовились и ждали, приобрели уже необходимые ингредиенты и, главное, детонаторы.
Горюнов успел за это время их неплохо узнать и мог делать некоторые предположения. Например, он считал, что они непременно начнут искать сообщников. Для них оптимально работать втроем. И скорее всего, третьим может стать родственник, которому доверяют, которого знают. Надо копать их дружеские и особенно родственные связи. Но это долго, хотя единственный шанс их найти, если исключить элементарную случайность, – сколько раз так бывало, что рядовой пацан-постовой опознавал по фотографии матерых преступников и задерживал. Новичкам везет.
Мать вросла в землю – еле доставала макушкой до его плеча. Седая совсем, только пучок ее учительский все так же остро топорщился на круглой макушке, такой родной. Петр и хотел видеть ее, и нет. Ему сейчас абсолютно не нужно было расслабиться, растечься пластилиновым пятном по паркету собственной квартиры от щемящей тоски и этой предательской расслабленности. Надо оставаться натянутой струной – выдержать, выстоять. А тут:
– Петруша, как ты изменился, только глаза узнаю. Выглядишь как араб, – мать гладила его по щеке, по бороде. – И борода эта. Ты как головорез из этих, из ИГИЛ[102]. А синяки? Ты ранен?
«Я и есть араб», – подумал он, осознавая себя именно таким – немолодым багдадцем. Это раздвоение существовало в нем особенно выпукло после возвращения. В Ираке он жил в большем ладу с самим собой.
За спиной матери раздался смешок Мансура, забавлявшегося, как его суровый отец растекается безвольной субстанцией под теплыми руками матери, которую не видел очень давно. Одного взгляда поверх пучка нежданной гостьи хватило, чтобы насмешника сдуло в комнату. Тут же Петр спохватился, что за насмешками сын прятал тоску по собственной матери. Какая бы ни была воинственная Дилар, отчаянная, принявшая от Галиба муки за него, за Горюнова, и за их еще нерожденного сына – она все же мать. И любила этого лохматого типа так, как никто любить не будет. Петр ему не даст ничего взамен. Не потому что не хочет – не умеет.
От мысли, что чертов турок методично отнимал у него все дорогое – Дилар, Зарифу, Аббаса, а теперь и Теймураза, свело судорогой лицо.
– Надеюсь, ты никуда больше не уедешь? – шептала мать, прильнув к нему, не в силах оторваться.
Они так и застыли в коридоре, как только Горюнов зашел. Он даже ветровку не успел снять.
– Конечно, – заверил он.
И тут же заметил, как из спальни высунулась Саша, потрясла рубашкой, как бы спрашивая: «Так собирать тебе сумку или нет?» (Петр позвонил ей с дороги и сообщил, что завтра вечером уедет снова.) Он показал ей кулак за спиной матери. Саша улыбнулась и скрылась в спальне.
– Вы что, опять беременны? – тихонько спросила мать.
Петр невольно потрогал свой плоский живот и усмехнулся:
– Это плохо?
– Тебя же дома никогда не бывает. Шурочка все на себе тащит, да еще и Мансура. Он так на тебя маленького похож. Такой же вдумчивый и целеустремленный.
Он отстранил от себя мать, поглядеть, не шутит ли. Не насчет него самого, а по поводу «вдумчивого» Мансура. Чего-то он, видимо, в мальчишке не заметил. Бабушки любят приписывать внукам небывалые доблести только потому, что видят в них своих давно выросших детей и ностальгируют. Что бы она сказала, если бы узнала о поползновениях Александрова в отношении внучка? За здоровье генерала Горюнов тогда не поручился бы.
– Шурочка? – переспросил он и продолжил громче, чтобы застывшая у двери с его рубашкой Сашка слышала отчетливо. – Тебе в самом деле нравится эта оторва? По-моему, та еще штучка!
Из спальни раздалось покашливание. Горюнов слегка обиделся, что она не вышла его обнять, хотя не видела несколько месяцев, и даже по телефону не разговаривали.
Александра вообще заняла такую позицию – не упрекать его за долгое отсутствие, а демонстративно принимать все как должное. В итоге ему вроде и придраться не к чему, а осадок остается. Словно не очень-то она и скучает, не очень-то ей нужен. Слишком деловая дамочка.
При матери ему приходилось шутить и стараться быть рубахой-парнем, что еще больше настораживало и мать, и Сашку. Они обе поглядывали на него с тревогой. А мать к тому же упрекнула, что он разговаривает с ужасным акцентом, как гастарбайтер, чем неожиданно задела его. Словно он нарочно не может избавиться от акцента.
Саша смогла с ним уединиться, только когда он пошел в ванную, а она принесла ему чистое белье. Он торопился привести себя в порядок с дороги, через час уже надо было выезжать в гости к генералу.
Петр разделся до трусов и торопливо добривался, чтобы принять душ.
Сашка всунула сначала голову, а затем проникла и целиком, сразу увидев повязку у него на ноге.
– Что, опять? – Она обхватила его со спины и терлась носом о его плечо. – С кем ты воевал?
– С чайником, – соврал он. – Опрокинул на себя чайник.
Сашка вздохнула за его спиной, пощекотав своим дыханием его плечо.
– А на голову тебе этот чайник не падал? Ты слегка заикаешься. У тебя ведь контузия?
– Ты что, врач? – дернул плечом Петр, стряхивая ее голову.
– Я биолог. Вот-вот, и раздражение – это признак контузии. А тебя не тошнит?
– Зря ты напомнила… – он выскочил из ванны и зашел в туалет, почувствовав, как снова мутит. Уже неделя прошла после взрыва, а все равно еще мучили последствия контузии. Особенно после перелета в Москву.
Он вернулся в ванную и наткнулся на укоризненный взгляд Сашки, сидящей на краешке ванны.
– Не надо на меня так смотреть! И матери ничего не говори.
– Будто она не слышала, как тебя тошнит, – Саша взяла его руку в свои, только двумя руками смогла ее обхватить, перевитую венами, тяжелую. – Как же ты поедешь? На самолете?
Он кивнул.
– Так кто погиб? Это точно не связано с твоей контузией? – не верила Александра.
– Нет. Это произошло около месяца назад. Моя мать его знает, ты ей не рассказывай.
– Что я могу рассказать, если сама не в курсе дела? Даже как его зовут… звали. И что я там в гостях буду делать?
– Теймураз, – Петр высвободил свою руку и погладил Сашу по голове, как маленькую девочку. – А что в гостях делают? Едят, пьют, разговаривают. Я сам у Иваныча никогда не был. Только не вздумай болтать там, что я контужен!
– А то что? – с вызовом спросила она, вздернув подбородок.
– Накажу, – зловеще пообещал Горюнов и, тут же получив коварный шлепок, улыбнулся. – Оторва ты все-таки! Дай-ка я добреюсь, помоюсь. И поедем уже, неохота опаздывать.
Помыться ему на дал Уваров. Он позвонил на сотовый, который Горюнов едва успел включить. Саша вышла из ванной за полотенцем.
– Ну что, Петр Дмитрич, профукали наших бомбистов? – довольно бодро поинтересовался он.
– Никто не предполагал, что возникнет на горизонте мой старый приятель, да еще в таком качестве, – намекнул он на Юрасова. – И все-таки одного мы ликвидировали. И еще двоих в качестве бонуса. Я присутствовал при допросе его жены, – он имел в виду вдову Наргизова.
– Узнал что-то новое? Завтра утром доложишь по всей командировке вместе с Зоровым. И поподробнее. Подумаем, как быть дальше. Есть какие-то варианты?
– Да кое-что прикидывал уже. Сегодня я планирую переговорить насчет результатов того запроса, что мы делали до моей командировки в Грозный насчет афганца, – Петр посмотрел в зеркало на свое отражение как на чужого враждебного человека. Его сейчас все раздражало, и даже собственная физиономия. – Анатолий Сергеевич, вас проинформировали, что я завтра улетаю?