ать, я не его командир.
– Это да или нет? – Евгений Иванович продолжал сверлить взглядом его висок.
– Что бы я ему ни говорил, это наше с ним дело. А вот как он воспримет мои слова – как приказ, как пожелание или ничего не значащий треп, – Горюнов развел руки, – одному Всевышнему известно.
– Не заиграйся, Петр Дмитрич, – строго посоветовал Александров. – Ты пользуешься моим добрым расположением, но оно не безгранично. Пойдем помянем Теймураза. Мне до боли в сердце жаль этого парня.
Сгорбившись, Александров вернулся на кухню. Петр замешкался, докуривая. Он прикинул, что запись на конспиративной квартире в Ростове-на-Дону не велась, а значит, генерал не может знать наверняка, о чем Горюнов просил Тарека. Даже если предположить, что Зоров подслушал, он не стал бы докладывать Евгению Ивановичу хотя бы потому, что Александров из другого ведомства, а Горюнов непосредственный начальник Мирона и ему с ним еще работать.
За столом уже сидели Володин с женой Нинель Ивановной и второй зам Александрова – Илья Степанович Колесников, человек с виду мрачный, но на самом деле добродушный, отец большого семейства – пяти дочерей и сына. Он пришел без жены и, страдая от неловкости, пытался читать газету, игнорируя общество. Саша села рядом с Нинель, и они что-то оживленно обсуждали вполголоса. Поглядела сердито на вошедшего мужа, но снова склонила голову к Нинель Ивановне.
Евгений Иванович надел пиджак и не стал садиться, а сразу приготовился сказать несколько слов. Он взял стопку водки, тяжело вздохнул и поглядел на водку, как на горькое лекарство.
– Товарищи, мы собрались сегодня по поводу печального события. Погиб наш друг Теймураз Сабиров. Погиб как герой, продолжая служить нашей Родине до самой последней своей минуты. Так вышло, что мы здесь, в России, его семья. Вот Петр Дмитрич, и я, и Константин Константинович, и Степаныч.
Саша заметила, что Петр сидит опустив голову и положив руки на колени, сжимает в кулаке край скатерти. У него перед мысленным взором стояла посмертная фотография забитого до смерти Мура. В этот момент он подумал, что Дилар убили похожим способом. Неужели это Галиб собственноручно с ней расправился?
– Остались вдова и дети, но они в другой стране. Если удастся ее вернуть сюда, – генерал бросил взгляд на Петра, – то мы, конечно, позаботимся о них как положено. Давайте помянем нашего Мура – так его называли только самые близкие.
Все встали, молча выпили и так же молча сели, не глядя друг на друга. Начали есть, как будто выполняли не слишком приятный ритуал. Все сидевшие за столом поглядывали на Горюнова, ожидая, что он скажет какие-то слова со следующим тостом. Но он молчал, почти не ел, зато выпивал так, что после нескольких рюмок Саша ущипнула его за локоть и шепнула:
– Хватит тебе. Я что, должна тебя на себе домой тащить?
Он взглянул на нее совершенно трезвыми голубыми глазами, только был бледнее обычного:
– Сашка, отвяжись. Ешь салат, я в него сыр тер. Займи им рот.
– Вот поэтому и воздержусь, – дернула плечом она.
Засиживаться не стали. Уже через час все гости засобирались. На прощание Александров напомнил, что завтра ждет Горюнова у себя.
Саша села за руль, и ей показалось, что Петр задремал на сиденье рядом. Но когда они проезжали по набережной, он вдруг попросил остановить. Она с трудом нашла место, где припарковаться, и включила аварийные огни.
Он вышел из машины, перебежал дорогу и замер у парапета, облокотившись о него. Саша, подождав несколько минут, подошла к нему. Заглянула сбоку в лицо и спросила:
– Петька, а с тобой могло быть то же, что и с ним?
Горюнов покачал головой, а сам подумал, что выбор тогда в девяностые мог пасть на него, а не на Мура, тогда они поменялись бы ролями и судьбами. А может, к ловкому Кабиру Салиму судьба была бы благосклоннее, чем к Теймуразу?
Июнь 2015 года, г. София
Снаружи хореографическая школа напоминала дворец. Колонны, высокие окна, перед входом круглый фонтан, обсаженный благоухающими красными и желтыми розами. Именно сюда пришел Ян Каминьский переговорить с директрисой, чтобы записать дочку на занятия. Директрисы в этот день как нарочно не было, но ему позволили зайти в зал, где занималась очередная группа, чтобы он мог составить представление, как протекают занятия и потянет ли его Гразина?
Вдоль зала кое-где сидели родительницы, допущенные до занятий. Поскольку занималась младшая группа, то матерей пока еще пускали. Чем старше становились дети, тем строже были правила.
Марианну он увидел сразу, в дальнем углу, у высокого окна, из которого свет падал на нее снопом, подсвечивая каштановые волосы, собранные в хвост. Она сидела с прямой спиной, тоненькая, нисколько не изменившаяся. Такой помнил ее Горюнов.
Ее предупредили, что кто-то приехал из Москвы, но она явно не ожидала увидеть Петра. Пытаясь подавить волнение, когда заметила его в дверях зала, достала носовой платок, опустила голову и комкала платок в руках.
Он прошелся по залу, поглядывая на работающих у станка маленьких девочек в белых юбочках и маечках. Приблизился к Марианне.
– Разрешите, пани? – спросил он по-русски с польским акцентом.
Она повела рукой, демонстрируя, что не возражает. Довольно громко звучала фортепианная музыка, и можно было разговаривать спокойно, их никто не услышал бы.
– Что известно о Муре? – спросил, как ему велели, Петр с внутренним содроганием.
Марианна вскинула на него узкое лицо с бледной молочной кожей.
– Ты шутишь? Вы там с ума посходили, что ли? Он погиб. Мне сообщили так…
– Кто конкретно? Ты хоронила его?
– Нет, они сами. Сказали, что в Турции. Приезжал такой носатый, с низким лбом. Я его не знаю. Он даже никак не представился. Угрожал. Запугивал. Сказал, что должен забрать все документы, что были в столе у Теймураза. А неделю назад, когда мы ездили с девочками к стоматологу, перевернули вверх дном всю квартиру.
– Ты заявила в полицию?
Она передернула плечами и усмехнулась:
– Нет, конечно. Я не хочу обращать на себя внимание властей.
– Ты можешь переехать в Россию. Это даже лучше для тебя и детей, будешь в безопасности. С квартирой проблем не возникнет. Тебе во всем помогут. Тем более тебе передадут Звезду Героя, которой наградили Мура посмертно. Это льготы для тебя и девчонок.
– Я никуда не поеду. И никаких ваших орденов мне не надо.
Он бы понял, если бы она сказала это со злостью, мол, мужа не вернешь, зачем мне все это. Но Петр увидел ее абсолютное спокойствие и равнодушие.
– Оставь у себя эту его награду. Вы же с ним были друзьями, – добавила она. – А в безопасности я себя теперь нигде не буду чувствовать. С меня словно содрали кожу и выбросили на улицу. – Марианна посмотрела на него и улыбнулась снисходительно. – Да что я говорю? Тебе не понять. Ты такой же оголтелый. У тебя даже взгляд, как у него. Помнишь, в нашем советском пионерском детстве книжки, плакаты, и там везде пионеры с сияющим взором, устремленным в светлое будущее? Вот и вы с Теймуразом такие. Верите во что-то эфемерное…
Горюнов не собирался ее переубеждать, испытывая душевную боль. Он только сейчас осознал, что гибель Мура для него самая горькая утрата после смерти отца и Дилар. Даже Зара отступила на задний план. Но больше всего ранило поведение Марианны. Когда Теймураз женился, Петр ему даже позавидовал. Во всем Мур ему казался успешным – и жену нашел красавицу, и по службе удачно все шло, и друзья…
Петр подумал, что Мур забрел на лед, покрывавший пруд, и лед казался со стороны крепким, блестел на солнце обманчиво. А как только Сабиров очутился на глубоком месте, все стало трещать, раскалываться, и он погрузился в пучину смерти и забвения. Вспомнят ли его дочери, которые уже сейчас почти забыли русский язык и лопочут по-болгарски?
Поискав глазами дочерей Мура в белых юбочках и маечках, Петр не смог их выделить среди других девчонок. Он бы сейчас же встал и ушел, но обязан был спросить о главном:
– Он ничего не оставлял?
– И ты туда же! Вам всем от него только это и надо.
– «Это» было его работой. И он хорошо ее выполнял.
Она достала пудреницу из сумки, начала подкрашивать помадой губы. Петр уже не ждал от нее чего-то важного, но она вдруг нехотя сказала:
– Он просил передать только тебе, словно догадывался, что именно ты приедешь. Никому другому. Это на ЖП гара.
– Где? – удивленно переспросил Горюнов.
– У нас так называют Центральный железнодорожный вокзал. Это на бульваре Княгини Марии Луизы. Централа гара София. Там есть гардероб, – она запнулась и пояснила. – Камера хранения. Я не знаю деталей, он меня не посвящал. Сказал лишь, чтобы ты туда пришел к двум часам в любой день и спросил у Албены Добревой, как ее Радко, ходит ли в школу?
– Ты дословно помнишь?
– «Как ваш Радко? Ходит ли он в школу?» – раздраженно повторила она. – Все это глупо и мучительно. Все эти ваши пароли, тайны. За мной и так следят непрестанно весь последний месяц. Раньше изредка или когда Теймураз приезжал домой. Топтун и сейчас стоит на улице.
– Его видно из окна? – спросил Петр таким голосом, что Марианна вздрогнула.
– Господи, та же интонация, что у Теймураза, когда он искал везде врагов. Вон он, – она указала взглядом на худощавого мужчину в бежевой рубашке с коротким рукавом и таких же легких бежевых брюках, сидящего на краю фонтанчика.
Ничего необычного, присел человек освежиться в жаркий день около фонтана, от которого мелкая водяная пыль оседала и на асфальте. Разве что слишком внимательно поглядывал на дверь хореографической школы.
– Ты женился? – вдруг спросила она, впервые за разговор поглядев на Петра так, словно наконец его увидела. До этого смотрела как бы сквозь.
– Зачем тебе это? Ну женился.
– И дети есть?
– Двое, – он умолчал, что ждет третьего.
– Странно. Мне кажется, ты совсем не изменился. Шрамы только появились. А так все такой же, закаменевший, что ли. Я никогда не понимала, почему Теймураз настолько к тебе привязан. Ты как солдат в царское время, который служит уже двадцать пять лет и тянет свою лямку со скорбной покорностью Богу и преданностью царю-батюшке. Удивительно, что у такого, как ты, существует личная жизнь. Или это тоже легенда, служебная необходимость?