Наше общество организаций
Еще в первом предложении этой книги констатируется очевидный факт: наше общество превратилось в общество организаций, что имеет и позитивные, и негативные стороны. Мы создаем организации, чтобы они обслуживали нас, но каким-то непостижимым образом им удается заставлять и нас служить им. Иногда создается впечатление, что наши институты совершенно вышли из-под контроля – подобно машинам в знаменитом фильме Чарли Чаплина «Новые времена». Как получилось, что нам пришлось стать рабами своих же слуг? Исследовав историю развития менеджмента и развития организаций, мы можем поразмыслить над этим важным вопросом.
Общество организаций – это общество, в котором организации входят в нашу жизнь как невероятно мощные силы, причем самыми разными способами. Они влияют на то, как мы работаем, что едим, как получаем образование и как лечимся от болезней, как развлекаемся и как в наших головах зреют идеи. Способы контроля наших организаций и то, как они, в свою очередь, контролируют нас, интересуют каждого современного человека.
Из всех организаций, оказывающих на нас влияние, первостепенную роль играют крупные бизнес-корпорации. Однако дебаты относительно контроля этого типа организаций за последние более чем полвека не намного продвинулись вперед. Поэтому эту часть книги мы начнем с обсуждения важнейшего вопроса: «Кто должен контролировать корпорацию?» – и предложим ряд ответов на него в виде своеобразной «концептуальной подковы», символизирующей политический спектр.
Далее мы ознакомимся с «Комментариями к этому бранному слову "продуктивность"», потому что продуктивность – воплощение лучшего, что может быть в организации, – приобрела столь незавидную репутацию, несет в себе очень важную для нас идею. Мы кратко обсудим эту идею в следующей главе, в полной же мере последствия упомянутого выше факта рассматриваются в третьей главе этой части – в последнем эссе. В ее основе лежит неопубликованная речь, с которой я выступил несколько лет назад. Она объединяет практически все наиболее важные моменты и вопросы данной книги. Вывод, который в ней сделан, оптимистичным не назовешь, однако он делается с искренней верой в то, что мы должны наконец понять свои проблемы – только тогда мы сможем их решить. Заключительное эссе, о котором идет речь, озаглавлено «Общество, ставшее неуправляемым в результате управления».
Глава 15Кто должен контролировать корпорацию?
Модель жизненного цикла организации предполагает, что по мере роста организация склонна изолировать себя от внешнего влияния и превращаться в мощную закрытую систему, контролируемую своими членами. Однако очевидно, что общество не может покорно выполнять приказы систем, которые были созданы для того, чтобы его обслуживать. Вот уже более полувека[202] на эту тему ведутся горячие дебаты. Особенно беспокоят исследователей крупные бизнес-корпорации, являющиеся акционерными обществами. Кто должен контролировать их, как и во имя чьего блага? По мере того как акции этих мощных институтов распределялись и уже никто из их официальных владельцев не имел достаточного количества акций, чтобы напрямую их контролировать, реальная власть в них перешла к менеджерам, работающим полный рабочий день. Многим людям эта ситуация представлялась и представляется просто неприемлемой, и было выдвинуто огромное количество идей и предложений относительно того, как обуздать, ослабить этот контроль и даже в некоторых случаях полностью избавиться от него. На сегодняшний момент эти предложения прошли уже через всю возможную гамму политических аргументов и убеждений. А вопрос и по сей день остается таким же неясным и нерешенным, как раньше. По сути, он в равной степени важен и для «коммунистического» Востока, который в настоящее время как раз решает проблему контроля своих огромных предприятий, и для «капиталистического» Запада, а на Западе – как для бизнес-компаний, так и для крупных акционерных и параакционерных компаний открытого типа. Как же общество может обеспечить адекватный социальный контроль корпораций, не ставя под удар их способность эффективно производить товары и услуги?
Обсуждая разные вопросы, которые были подняты в рамках этой дискуссии, и предлагая способ их согласования, я в данном случае стою больше на организационной точке зрения, чем на политической. Я уверен, что решению данной проблемы способствуют не столько дебаты «радикальных левых» или «реакционных правых», сколько изучение организационной теории: прежде всего нам следует понять, что работает в административном, или организационном, смысле. «Чума на оба ваших дома», – говорю я о позициях экстремалов с обеих сторон, просто потому что они редко бывают действительно эффективными, даже с точки зрения самых ярых их сторонников. Как мы убедимся, национализация промышленности не усилила социальную ответственность, зачастую она даже не слишком выгодна государству; в то время как абсолютный контроль со стороны акционеров может привести к концентрации власти, угрожающей самому свободному рынку. И опять нам нужно понять, как организации работают, как и почему они «ломаются», в то время как мы лезем из кожи вон, чтобы наладить в них дела и заставить работать эффективно.
Полагаю, что мои убеждения довольно четко позиционируют меня и в политическом плане; будучи прагматиком, я убежден, что капитализм, вытолкнутый на экстремальный край политического спектра, потерпел не меньшее фиаско, чем коммунизм. Экстремизм действительно является серьезной проблемой, и по иронии судьбы с точки зрения организационной теории эти две экстремальные позиции довольно сильно похожи друг на друга. Я утверждаю, что обе они основываются на предположении, что организации должны быть инструментом той или иной доминирующей группы внешних влиятельных сторон и, следовательно, иметь механистическую конфигурацию. Эти две группы могут заметно отличаться друг от друга даже в столь упорно преследуемых ими целях, но природа полученных в результате организаций будет практически одинакова, как и последствия их функционирования. Лично я склонен приветствовать комбинацию идей и предложений в диапазоне от умеренно левых до умеренно правых взглядов.
Данная работа была первоначально опубликована в более длинной версии осенью 1984 г. в California Management Review. Эта версия, в свою очередь, базировалась на еще более длинном заключительном разделе моей книги «Власть внутри и вокруг организаций». Посвященная все той же проблеме эта работа тоже показывает нам, как можно использовать теорию организаций для рассмотрения вопросов власти и контроля. Вопрос «кто должен контролировать корпорацию?» обсуждался с самых разных точек зрения: экономической, политической, юридической, производственных отношений, социологической и в свете целого ряда других научных дисциплин. И я убежден, что организационная теория способна привнести в это обсуждение нечто новое и особенное. По моему мнению, ни в какой другой части этой книги выгоды от использования организационной теории не демонстрируются нагляднее, чем здесь.
Итак, кто же должен контролировать корпорацию? Как это можно делать и во имя каких целей?
Исторически сложилось так, что корпорацию контролировали ее владельцы – посредством прямого контроля над ее менеджерами или же непосредственно с их помощью – во имя достижения своих экономических целей. Но по мере того как акции распределялись между все большим числом акционеров, контроль владельцев слабел. А когда корпорация достигала очень крупных размеров, ее экономические действия начали вызывать все большие социальные последствия. Гигантская корпорация, акции которой принадлежали огромному множеству людей, все больше переходила под контроль ее менеджеров, и в итоге возникла концепция социальной ответственности – добровольного преследования общественных целей в дополнение к частным экономическим, – которая обеспечивала базовую законность их действий.
Некоторые люди, в том числе наиболее близкие к менеджменту, восприняли такое решение как вполне удовлетворительное для крупных корпораций. Их кредо «Доверяй доброй воле менеджеров», и они смогут обеспечить надлежащий баланс между социальными и экономическими целями корпорации. Однако для других людей такая основа контроля была неприемлемой. Корпорация стала слишком большой, слишком влиятельной, а ее действия слишком всепроникающими, чтобы можно было оставить ее без непосредственного и согласованного внешнего влияния. Экстремальную точку зрения представляли те, кто считал, что управленческий контроль по сути своей незаконен и подлежит формальному прямому внешнему контролю. «Национализируй!» – говорили люди, находящиеся на одном конце политического спектра, стремясь передать окончательный контроль в руки государства, которое заставит корпорации стремиться к достижению социальных целей. «Нет», – возражали им те, кто находился на другой стороне этого спектра. «Восстанавливай» прямой контроль акционеров, чтобы корпорация не отклонялась от преследования частных экономических целей – основной своей задачи.
Но есть также люди, которые занимают менее экстремальные позиции. Они объединились под лозунгом «Демократизируй!»; таким образом они рассчитывали сделать управление крупной корпорацией с акциями в свободном обращении открытым для самых разных групп, на которых сказывается ее деятельность, – если не для ее работников, то для клиентов, или защитников окружающей среды, или меньшинств. Весьма распространенной позицией является также «Регулируй!» – лозунг, основанный на предпосылке, что, только будучи объектами жесткого государственного контроля, менеджеры корпорации станут ориентироваться на достижение конкретных социальных целей. Еще есть те, кто приемлет идею прямого управленческого контроля до тех пор, пока его сдерживают другие, менее формальные типы влияния. «Воздействуй!» – призывало поколение активистов общественного движения, стремящихся к тому, чтобы корпорации, занимаясь своей деятельностью, принимали во внимание общественные цели. Другие спорили с этим, указывая на то, что корпорация представляет собой экономический инструмент, и вы обязаны действовать под лозунгом «Стимулируй!», предлагая ей экономические стимулы, побуждающие к решению социальных проблем.
И наконец, существуют люди, которые считают эти дебаты вообще ненужными. Они полагают, что некая невидимая рука в любом случае заставляет экономическую корпорацию действовать как социально активный организм. «Игнорируй!» – скрытый подтекст убеждений этой группы.
Разные позиции относительно того, кто и как должен управлять корпорацией, можно представить в виде политического континуума, на одном конце которого будет национализация, а на другом – восстановление абсолютной власти акционеров. С точки зрения организационной теории, однако, эти две экстремальные позиции не так уж далеки друг от друга. Обе они призывают к прямому внешнему контролю над менеджерами корпорации: в первом случае – со стороны государства для обеспечения того, чтобы корпорация преследовала социальные цели; во втором случае – к контролю со стороны акционеров, гарантирующему, что корпорация будет стремиться к достижению экономических целей. Наиболее удаленными от этих экстремальных позиций являются умеренные точки зрения, и прежде всего вера в то, что менеджеры корпорации сами непременно будут стремиться действовать социально ответственно. Таким образом, для более четкой картины, мы можем согнуть наш спектр, получив в результате фигуру, очень напоминающую подкову (рис. 15.1).
Рис. 15.1. Концептуальная подкова
Как видно, позиции «Национализируй!» и «Восстанавливай!» находятся на концах изогнутого спектра этой концептуальной подковы. Лозунг «Доверяй!» расположен в самом центре, поскольку эта позиция в качестве непременного условия предусматривает естественный баланс социальных и экономических целей. «Демократизируй!», «Регулируй!» и «Воздействуй!» находятся в левой части подковы, потому что все они стремятся к уравновешиванию экономических целей социальными. «Стимулируй!» и «Игнорируй!», которые ратуют за стремление корпораций к достижению экономических целей, расположены на правой стороне подковы.
Эта концептуальная подкова представляет собой базовую структуру, помогающую прояснить вопросы, рассматриваемые в рамках упомянутых выше дебатов. Мы начнем с того, что по очереди обсудим все эти позиции, обогнув нашу подкову слева направо. Определив, что каждая из них (за исключением одной) имеет свой логический контекст, мы сделаем вывод – придерживаясь своей точки зрения, основанной на организационной теории, – что их следует рассматривать в виде портфолио, из которого общество, решая вопрос, кто и как должен контролировать корпорацию, сможет выбирать разные подходы.
Национализируй!
Национализация бизнес-корпорации – это тема, на которую в Соединенных Штатах наложено табу… в общем, но не в частностях. Каждый раз, когда крупная корпорация сталкивалась с серьезными трудностями (например, с банкротством, способным привести к уничтожению большого количества рабочих мест), в качестве одного из первейших вариантов действий непременно возникал вариант массированного вмешательства государства, что зачастую предусматривало и непосредственную национализацию. Этот подход применялся в нашей стране неоднократно: американские путешественники ездят сегодня на поездах Amtrak (Национальная корпорация железнодорожных пассажирских перевозок); жители штата Теннесси уже не один год пользуются электроэнергией, которую им поставляет государственная электростанция; Почтовая служба США тоже была в свое время частным предприятием. И вне всякого сомнения, другие нации проявили в этом отношении еще большую амбициозность.
Но с точки зрения организационной теории вопрос заключается не в том, является ли национализация законной, а в том, работает ли этот подход – хотя бы в конкретных, ограниченных условиях. Если говорить о реакции крупных корпораций на проблемы социальной ответственности, то ответ на этот вопрос будет отрицательным. Многочисленные факты свидетельствуют о том, что социальные трудности возникают чаще из-за размера организации и степени ее бюрократизации, чем по причине формы собственности. С другой стороны, вопреки распространенному в Соединенных Штатах убеждению национализация далеко не всегда наносит вред экономической эффективности организации. Renault долгое время была одной из самых преуспевающих автомобилестроительных компаний за пределами Японии; а ведь ее национализировало французское правительство вскоре после Второй мировой войны. Точно так же находящаяся в собственности государства Canadian National на протяжении многих лет остается новаторской и эффективной железной дорогой. Прогноз в данном случае может оказаться, что называется, самореализующимся; если люди убеждены, что переход организации в собственность государства непременно ведет к постоянным вмешательствам, политизации и неэффективности, то именно это и произойдет. Однако если люди считают, что национализация должна сработать, то перешедшие в собственность государства предприятия привлекут наилучшие таланты в стране и, следовательно, будут очень эффективными.
Но нужно признать, что экономическая эффективность дает нам не больше причин благосклонно относиться к национализации, чем соображения, связанные с социальной ответственностью корпораций. Однако национализация, судя по всему, действительно имеет смысл как минимум в двух конкретных контекстах. Первый контекст – когда частный сектор не выполняет адекватно свою миссию, которая в глазах общества является необходимой. Наверное, именно по этой причине в Америке есть ee Amtrak, и этим объясняется, почему страны третьего мира часто создают государственные предприятия. Второй контекст возникает, когда виды деятельности, которыми занимается организация, должны в конечном счете быть настолько сильно привязаны к государственной политике, что лучше всего управлять ею как одним из «ответвлений» государства. Канадское правительство, например, создало нефтяную организацию Petrocan, которая призвана действовать как своеобразное «окно», источник знаний в чрезвычайно чувствительной нефтяной отрасли.
Таким образом, использование данной позиции в качестве одного из вариантов решения, кому следует контролировать корпорацию, должно диктоваться насущными требованиями момента, а не пустой риторикой. Конечно, к лозунгу «Национализируй!» не нужно относиться как к панацее, но и полностью отказываться от этого подхода, считая его не подходящим ни в каких условиях, тоже не стоит.
Демократизируй!
Менее экстремальная позиция – по крайней мере в контексте американских дебатов – призывает к внедрению формальных механизмов, которые позволят расширить управление корпораций. Сторонники этого подхода либо принимают юридическую фикцию о контроле акционеров и считают, что в корпорациях слишком узкая властная база, либо иначе реагируют на эволюционировавшую реальность, вообще ставя под сомнение законность управленческого контроля. Почему, вопрошают они, акционеры или выбравшие сами себя менеджеры должны иметь больше права на контроль серьезных решений этих крупных институтов, чем их работники, потребители или местное сообщество?
Эту позицию не следует путать с концепцией, которая сегодня широко известна под названием «менеджмент, основанный на участии персонала». Призыв к «демократизации» в данном случае имеет скорее политический, нежели морально-этический контекст; в его основе лежит не великодушие или благородство, а власть. Менеджеров не просят поделиться своей властью добровольно, их власть должна быть перераспределена законным путем. Это делает данную позицию фундаментальной и очень важной, особенно в Соединенных Штатах с присущей этой стране сильной традицией плюралистического контроля в институтах.
Дебаты о демократизации корпораций вполне способны сбить с толку, частично по причине того, что многие идеи и предложения до сих пор сформулированы весьма нечетко. Но мы можем несколько упорядочить их, рассмотрев – в контексте организационной теории – два базовых средства демократизации и две основные заинтересованные группы, принимающие участие в этом процессе. Их комбинации дают нам четыре возможные формы корпоративной демократии (рис. 15.2).
Рис. 15.2. Четыре базовые формы корпоративной демократии
Первая форма предусматривает выборы представителей в совет директоров, и мы называем ее представительской демократией. Вторая форма реализуется путем формального, но непосредственного участия людей во внутренних процессах принятия решений; ее мы называем демократией прямого участия. Каждая из этих двух форм может быть сфокусирована либо на работниках, либо на многочисленных сторонних заинтересованных группах – во втором случае мы имеем дело с плюралистической формой демократии. Это и есть четыре базовые формы демократии – в теории. Следует, однако, признать, что на практике мы крайне редко приближаемся к ним, не говоря уже о том, чтобы достичь той или иной формы в чистом виде. Но они означают, что дебаты под лозунгом «Демократизируй!» вполне могут возобновляться с новой силой.
В первую очередь европейские дебаты были сфокусированы на форме рабочей представительской демократии. Этот вариант демократии в определенном смысле достигнут в Югославии, в которой работники всех, кроме самых небольших, фирм избирают членов управленческих групп, довольно сильно напоминающих американские советы директоров. А в Германии в рамках так называемой концепции Mitbestimmung («кодетерминация» или совместное принятие решений) работники корпорации и акционеры должны избираться и быть представлены в совете директоров в равном количестве.
То, что мы наблюдаем в связи с этой формой корпоративной демократии на практике, представляет собой вполне четкую и цельную картину, но не подтверждает ни мнения ее ярых сторонников, ни тех, кто всячески пытается очернить ее. Представительство рабочих в советах не способно заметно сказаться на результатах их деятельности. Представители рабочих, как правило, озабочены вопросами заработной платы и благосостояния, и большинство вопросов все равно отдают на откуп менеджменту. Вот почему фирмы, контролируемые работниками (как и находящиеся в собственности государства), действуют ненамного более социально ответственно, чем частные.
С другой стороны, рабочая представительская демократия способна обеспечивать определенные выгоды. По сообщениям в прессе, Хельмут Шмидт, будучи на посту канцлера Восточной Германии, сказал, что «ключом к послевоенному экономическому чуду этой страны стала развитая и сложная система участия рабочих в управлении компаниями»[203]. И хотя подтвердить это утверждение никто не может, очевидно, что серьезного вреда кодетерминация немецкой экономике не причинила. Окружив немецкую корпорацию аурой законности, привлекая работников (по крайней мере формально) к управлению и открыв новые линии коммуникации, она, судя по всему, действительно усилила в Германии дух предпринимательства (хотя и не оказала особого влияния на то, как принимались решения в корпорациях этой страны). Самое важное, что кодетерминация, несомненно, привела к лучшему пониманию и сотрудничеству между менеджерами и членами профсоюзов, занимающими большинство мест в советах директоров от рабочих.
Первые дебаты на тему представительской демократии в Соединенных Штатах стали сигналом того, что мы начали двигаться в другом направлении. В американских корпорациях наблюдается все более устойчивая тенденция к выбору членов советов директоров со стороны – т. е. представителей самых разных заинтересованных групп, потребителей, меньшинств, защитников окружающей среды и т. д.
Это явно перекликается с традицией, характерной для американских демократических институтов, например для муниципальных и школьных советов, не говоря уж о советах самих корпораций.
Критики не раз указывали на проблемы, связанные с определением этих заинтересованных групп и с поиском средств для проведения таких выборов. Принцип «один человек – один голос», возможно, довольно просто применить к выбору представителей от рабочих; но столь же простого правила не существует, если речь идет о представителях потребителей или групп защитников окружающей среды, не говоря уж о тех, кто представляет «общественные интересы».
И все же просто удивительно: все эти вещи сработали в Соединенных Штатах Америки, когда американцы решили применить в этой области коллективный разум.
Вот один пример, с которым мне пришлось столкнуться и который очень красноречиво подчеркивает эту мою мысль. Согласно отчету Conference Board[204], введение председателем Верховного суда штата Нью-Джерси в состав совета директоров Prudential Insurance[205] шести общественных директоров из двадцати четырех членов, оказалось, по мнению этой компании, «весьма эффективным» шагом[206].
Предложения относительно представительской демократии, а по сути, также идеи национализации и восстановления контроля со стороны акционеров, базируются на предпосылке о наличии реальной власти у советов директоров. Таким образом, будет логичным далее рассмотреть роль советов директоров в организациях и соответственно уровень их властных полномочий.
По закону бизнесом в корпорации должен «управлять» совет директоров. Однако понятно, что ничего подобного он не делает. Управляют корпорацией менеджеры, хотя, конечно, некоторые из них порой и являются членами советов директоров. Какова же тогда роль этих советов, особенно «сторонних» директоров?
Самая заметная, ощутимая роль совета директоров, которая четко оговорена в законодательстве, заключается в том, что он назначает и, конечно, увольняет главного исполнительного директора – человека, который, в свою очередь, назначает остальных руководителей компании. Вторая важная роль совета – это прямой контроль и управление в периоды кризисов, например когда менеджмент оказывается не в состоянии исполнять свои обязанности. И третья роль – анализировать основные решения менеджмента, а также его общую эффективность.
Это три основные роли совета директоров, связанные с контролем. По крайней мере в принципе, поскольку у нас сегодня нет недостатка в свидетельствах, что есть немало трудностей с исполнением этих ролей, особенно у сторонних директоров. Ведь последние занимаются этой работой не полный рабочий день, а только во время нерегулярных коротких собраний, на которых им приходится сталкиваться со сложной организацией, управляемой отлично организованным менеджментом, встречающимся с этими проблемами ежедневно. В итоге происходит следующее: совет директоров стремится ограничить свои обязанности тем, что назначает и заменяет высшее руководство и доносит этот факт до соответствующих лиц – и все. На самом деле и эти его полномочия очень ограничены, ведь нельзя же слишком часто менять менеджеров, особенно высшего звена. В определенном смысле совет директоров можно сравнить с пчелой, кружащейся над человеком, собирающим цветы. Этому человеку приходится действовать очень осторожно, чтобы не спровоцировать пчелу ужалить его, но он может продолжать делать свое дело. И даже если он все же сделает что-то, что не понравится пчеле, ужалить его она сможет только один раз. Поэтому многие советы директоров стараются знать ровно столько, чтобы можно было определить, что менеджмент не справляется со своими обязанностями, и иметь возможность вовремя заменить его.
Но если советы директоров обычно слабы в области контроля организаций, то существует и другая явная тенденция: они очень сильны в сфере предоставления услуг своим организациям. В связи с этим они играют еще как минимум четыре важные роли. Во-первых, совет директоров «кооптирует» влиятельных аутсайдеров. Организация использует статус членства в своем совете, чтобы заручиться поддержкой влиятельных людей, которые могут быть ей полезны (например, в случае с крупными спонсорами, заседающими в университетских советах). Во-вторых, членство в совете директоров может быть средством для налаживания контактов, необходимых организации (например, когда ушедшие в отставку военные становятся членами советов фирм, производящих оружие). Нередко это делается для того, чтобы помочь организации заключить выгодный контракт или собрать денежные средства. В-третьих, места в совете могут использоваться для укрепления репутации организации (когда в совет приглашается космонавт или какая-то другая знаменитость). И наконец, в-четвертых, членство в совете может использоваться для получения услуг консультационного характера (например, членами советов директоров многих крупных корпораций являются опытные банкиры и юристы).
Насколько же эффективно советы директоров служат своим организациям и в какой мере они их контролируют? Несомненно, некоторые советы действительно обладают определенной степенью контроля, особенно если их члены представляют собой хорошо сплоченное сообщество единомышленников, например если это основные владельцы корпорации. Однако, как уже говорилось, этот контроль в лучшем случае можно назвать очень нежестким и ограниченным. Другие советы не делают и этого, особенно если они представлены людьми, имеющими разные интересы.
Представлять всех – в конечном итоге значит не представлять никого, и здесь совет директоров весьма невыгодно смотрится на фоне очень хорошо организованного менеджмента, который точно знает, чего хочет. (Или, если подходить к данной проблеме с точки зрения избирателя, человек, который заседает где-то вдали от него в качестве его представителя, вряд ли способен контролировать то, что происходит в его повседневной жизни – эффективность выполняемой им работы, потребляемые им продукты, степень загрязненности рек и т. д.). Если же говорить о корпорациях, то это, по всей вероятности, в равной мере относится к директорам, которые представляют интересы не меньшего количества небольших акционеров, чем те, которые представляют множество рабочих или потребителей; и даже к директорам, представляющим правительство, потому что иногда все вместе они составляют чрезвычайно сложный набор групп, оказывающих друг на друга давление. Такие советы директоров в лучшем случае становятся инструментами организации, обеспечивая ее разными услугами, о которых мы говорили выше, а в худшем – простыми фасадами формальной власти. Вот почему нам не следует ожидать многого от представительских форм корпоративной демократии.
Несмотря на все связанные с ней проблемы демократия прямого участия по сравнению с представительской поистине прозрачна. Это такой тип перевернутой вверх дном базовой демократии, при котором рабочие непосредственно участвуют в процессе принятия решений (а не контролируют решения менеджмента, поступающие от совета директоров), а также избирают собственных менеджеров (которые в результате становятся больше администраторами, чем начальством). Однако следует признать, что все предложения и идеи относительно этого вида демократии отличаются невероятной расплывчатостью, и мне не приходилось встречать ни одной крупной фирмы, работающей в сфере массового производства или обслуживания, – и даже ни одной компании, которая находилась бы в собственности самих работников или профсоюзов, – которая хотя бы приблизилась к этому типу демократии.
Что же препятствует распространению рабочей демократии прямого участия? С моей точки зрения, на ее пути до сих пор стояло нечто весьма четкое и очевидное – структура, которая требовалась организациям, делавшим попытки применить ее на практике. Рабочую демократию прямого участия – да и, если на то пошло, рабочую представительскую демократию – пытались внедрить прежде всего в крупных организациях, где трудится множество людей, занимающихся в основном рутинным, неквалифицированным трудом, типичным для большинства фирм из сферы массового производства и обслуживания. Речь, конечно, идет об организациях, структурированных как механистические бюрократии. А одним из основных требований любой механистической бюрократии является потребность в жесткой координации, т. е. координации того типа, который может обеспечить только централизованная администрация. Например, огромное множество решений, связанных с производством автомобилей на заводах Volvo, расположенных в городе Кальмар (Швейцария), не может приниматься автономными группами, которые будут действовать по своему усмотрению. В конце процесса сборки все детали машины должны четко подходить друг к другу и сочетаться определенным способом. Подобные решения требуют очень развитой системы бюрократической координации, поэтому автомобилестроительные компании, как правило, имеют структуру жесткой иерархии властных полномочий.
В организациях другого типа, например в работающих изолированно фирмах, специализирующихся на предоставлении профессиональных услуг, таких как университеты, больницы или новаторские фирмы из сферы высоких технологий, – т. е. в организациях, имеющих очень разные потребности в области центральной координации, – демократия прямого участия действительно вполне применима. Но поборники организационной демократии ратуют отнюдь не за изменения в больницах или в высокотехнологичных компаниях. Их объектом являются именно гигантские массовые производители. Но в таких корпорациях до тех пор, пока операционный труд не станет квалифицированным и профессиональным по своей природе, ничего похожего на представительскую демократию ожидать, конечно, не следует.
В принципе, плюралистическая форма демократии прямого участия означает, что самые разные группы за рамками корпорации могут тем или иным способом напрямую контролировать ее процессы принятия решений. На практике же эта концепция еще более эфемерна, чем рабочая форма представительской демократии. Понятно, что, если полностью открыть внутренние процессы принятия решений корпорации для сторонних лиц и групп, это приведет только к одному – к полному хаосу. Однако определенные, очень ограниченные формы участия внешних сторон в принятии решений могут быть не только целесообразными, но и иногда просто желательными. Представьте себе, например, высших руководителей телефонной компании, которые разрешают конфликты по поводу тарифов с представителями потребительских групп в тиши своих кабинетов, а не во время шумных и скандальных публичных слушаний.
В заключение скажу, что корпоративная демократия – в представительской форме или в форме прямого участия – представляет собой очень сложную и нечеткую концепцию, но отмахиваться от нее ни в коем случае нельзя. Это не просто очередная проблема социального характера, как, например, загрязнение рек или вынужденный выход на пенсию; это проблема, которая ударяет по самым фундаментальным ценностям. В своей статье, где эта тема рассматривается более подробно, я писал о том, «почему Америка нуждается в корпоративной демократии, но не может иметь ее». Она не может ее иметь, по крайней мере в организациях, которые зависят от труда большого числа относительно неквалифицированных рабочих, потому что этому мешает потребность в эффективной координации. Важные решения должны приниматься в одном центре, и этого факта не могут изменить никакие работающие неполный рабочий день представители больших групп рабочих, выпускающих продукты массового потребления, или представители потребителей и т. д. (Один югослав в отношении промышленной демократии в его стране написал, что «решения больше не принимаются на вершине; они там только интегрируются и координируются»[207]. Хорошее дело – только!)
Однако США, как и другие развитые страны, должны стремиться к корпоративной демократии, поскольку в обществе организаций истинная демократия возможна только в том случае, если это понятие применимо и к организационным видам деятельности, наиболее сильно влияющим на повседневную жизнь его граждан – как рабочих, как потребителей, как членов местного сообщества. Организации, не поддающиеся влиянию других сил, тем или иным способом должны быть открыты для внешнего контроля. И действительно, по мере того как законность организаций, существующих в качестве крупных закрытых систем, все больше ставится под сомнение не только их собственными рабочими, но и влиятельными группами, действующими за их пределами, уровень политизации все больше повышается. Без сомнения, со временем эта проблема станет проблемой экономической эффективности в той же мере, как и проблемой социал-демократии.
Регулируй!
Регулирование корпораций в теории выглядит столь же простой задачей, сколь сложной представляется их демократизация. На практике, конечно, дело обстоит иначе. С точки зрения сторонников позиции «Регулируй!», корпорацию можно заставить реагировать на потребности общества, сделав ее действия объектом контроля со стороны вышестоящих органов, обычно государственных, которые будут действовать в форме органов государственного регулирования либо в форме юридических институтов, поддерживаемых судебной властью. В условиях жесткого регулирования ограничения на корпорацию накладываются извне, а внутреннее управление остается прерогативой ее менеджеров.
Регулирование бизнеса существует, наверное, столько же, сколько существует кодекс Хаммурапи[208]. В течение этого столетия оно неизменно усиливалось, хотя в последние годы мы переживали волнообразное ослабление этой тенденции. Для некоторых людей регулирование представляет собой довольно неэффективный инструмент, на который ни в коем случае не следует полагаться; для других это единственное средство, способное обеспечить социальную ответственность корпораций. Истина находится где-то посредине между этими двумя крайними точками зрения. В лучшем случае регулирование приводит к установлению минимальных и, как правило, очень жестких стандартов приемлемого поведения. Даже если этот подход работает, он не способен повысить социальную ответственность ни одной организации – в идеальном варианте она ограничивается тем, что старается по возможности не поступать откровенно безответственно. Поскольку регулирование не отличается гибкостью, оно в большинстве случаев вводится медленно, а применяется консервативно, обычно сильно запаздывая по сравнению с настроениями и отношениями в обществе. Кроме того, регулирование зачастую не срабатывает из-за сложностей, связанных с давлением и принуждением. Проблемы органов государственного регулирования можно назвать поистине легендарными – это и ограниченность ресурсов и информации по сравнению с регулируемыми ими отраслями; и кооптация лиц, осуществляющих регулирование, объектами регулирования и т. д. Если регулирование применяется неразборчиво, оно либо терпит полный крах, либо достигает своей цели, но в результате несет лишь смуту и опустошение.
Однако существуют объекты, которые просто созданы для регулирования. Первый из них – материальные, осязаемые «экстерналии»[209], в частности затраты, которые несет корпорация, большую часть которых она перекладывает на общество. Например, если дорогостоящие проблемы, связанные с загрязнением окружающей среды или охраной здоровья работников, должны решаться непосредственно корпорацией, то существует много причин заставить ее (или ее потребителей) нести связанные с этим расходы либо раз и навсегда пресечь действия, в результате которых эти проблемы возникают. Точно так же регулирование может быть весьма полезным там, где жесткая конкуренция низводит все фирмы на какой-то базовый уровень поведения, заставляя даже менеджеров, имеющих самые лучшие намерения, игнорировать социальные последствия своих поступков. На самом деле в таких случаях социально ответственное поведение должно в разумных пределах само стимулировать регулирование. «Помогите нам помочь самими себе» – вот о чем должны просить свое государство бизнесмены, стремящиеся быть социально ответственными.
Больше всего, однако, удручает открытие, сделанное несколько лет назад Теодором Левиттом. Суть его заключается в том, что в этом столетии бизнес победил буквально все предлагавшиеся законы, начиная с тех, которые регулируют применение детского труда. По мнению Левитта, большинство из принимаемых законов были полезны и выгодны именно бизнесу: они распускали гигантские трастовые фонды, создавали более честный и эффективный рынок и т. д. Но «настоящий переполох поднял компьютер»[210].
Подводя итоги, скажу, что регулирование действительно представляет собой неэффективный инструмент, но бесполезным его тоже не назовешь. Если бизнес-сообщество сможет взглянуть не него с другой, «просвещенной» точки зрения, его можно будет применять с большей пользой. И тогда нам не потребуются упомянутые выше волны дерегулирования для того, чтобы избавиться от негативных последствий избыточного регулирования.
Воздействуй!
Позиция «Воздействуй!» основана на стремлении заставить корпорации действовать за рамками их области деятельности, особенно в тех областях, в которых регулирование наиболее бесполезно. Так, активисты организуют и проводят специальные кампании с целью воздействия на одну или несколько корпораций, чтобы вынудить их реагировать на социальные потребности в своей интерпретации.
«Воздействуй!» – несомненно, американская позиция. В то время как европейцы активно обсуждают в кафе теории национализации и корпоративной демократии, американцы читают в утренних газетах о делах и идеях Ральфа Нейдера. Обратите внимание, в призыве «Воздействуй!» в отличие от лозунга «Регулируй!» подспудно признается право менеджеров корпораций на окончательное решение. Возможно, именно по этой причине американцы относятся к нему с особой благосклонностью.
«Воздействуй!» – это наименее радикальная позиция из всех, которые мы до сих пор обсуждали. Тем не менее она оказалась намного более эффективной как инструмент, позволяющий стимулировать поведение, для которого характерна более чуткая реакция на потребности общества. Группы активистов уже пытались воздействовать на все, что только можно, – от разделения диверсифицированных корпораций на отдельные части до создания центров дневного ухода за детьми. Специально следует отметить концепцию коллективного иска, которая открыла путь целому сонму проблем, связанных с социальной ответственностью корпораций. Но эффективное использование кампаний с целью воздействия не ограничивается исключительно деятельностью традиционных активистов в той или иной области. Президент Кеннеди, например, использовал такую кампанию в начале 1960-х, чтобы снизить до прежнего уровня чрезмерно выросшие цены U. S. Steel; а бизнес-лидеры в Питсбурге в конце 1940-х организовали аналогичную кампанию, угрожая перенести свои операции по обработке грузов в другое место, если Pennsylvania Railroad не заменит свои работающие на угле локомотивы экологически безопасными.
Лозунг «Воздействуй!» до сих пор был настолько эффективным благодаря его неформальности, гибкости и фокусу на изменении корпоративного поведения. Однако для него характерна нерегулярность и эпизодичность, причем иногда кампании пытаются воздействовать на менеджмент корпораций, заставляя его выполнять противоречащие друг другу требования. По сравнению с позициями, расположенными на правой стороне нашей подковы, позиция «Воздействуй!», как и позиции из левой ее части, основана скорее на конфронтации, чем на сотрудничестве.
Доверяй!
С точки зрения большого и чрезвычайно крикливого контингента, марширующего под знаменем корпоративной «социальной ответственности», корпорация просто не испытывает потребности действовать безответственно. Поэтому государству нет смысла национализировать ее, разным заинтересованным сторонам нет резона ее демократизировать, правительству незачем регулировать ее деятельность, а активистам – воздействовать на нее, вынуждая внимательнее относиться к нуждам общества. Этот контингент убежден, что лидерам корпораций нужно доверять; нужно верить в то, что они будут и сами изо всех сил стремиться к достижению социальных целей, просто потому, что это возвышенно и благородно. Налицо современная версия концепции noblesse oblige, что в переводе с французского означает «положение обязывает».
Мы назвали эту позицию «Доверяй!», или, точнее, «Вверь корпорацию доброй воле ее менеджеров», хотя, если посмотреть на нее с противоположной, внешней, с точки зрения корпорации, стороны, ее вполне можно сформулировать так: «Социализируй!» (т. е. вводи в более широкое сообщество). Расположена эта позиция в самом центре нашей концептуальной подковы, потому что она одна предполагает наличие естественного баланса между социальными и экономическими целями – баланса, который изначально должен присутствовать в головах (или, вернее, в сердцах) социально ответственных бизнесменов. И как следствие, причем необязательно второстепенного характера, власть может быть оставлена в руках менеджеров: корпорацию можно доверить людям, примирившим между собой социальные и экономические цели.
В самых разных нападках на социальную ответственность недостатка никогда не ощущалось как со стороны правых, так и со стороны левых. Суть их в общем сводилась к тому, можно ли верить менеджерам корпораций, когда они утверждают, что преследуют социальные цели; и если да, то способны ли они достичь этих целей; наконец, имеют ли они право на то, чтобы это делать.
Самый простой довод заключался в том, что управленческая дискуссия социальной ответственности имеет абсолютно риторический характер и не подразумевает никакого реального действия. Эрл Чейт писал, что «Евангелием социальной ответственности» является то, что она «призвана оправдать власть менеджеров над бесхозной системой»[211].
Другие специалисты считают, что бизнесмены изначально лишены личностных качеств и способностей, необходимых для того, чтобы преследовать социальные цели. Т. Левитт, например, утверждает, что профессиональные менеджеры достигают верхушки иерархии в первую очередь благодаря тому, что максимально верны своим фирмам и отраслям; в результате их знание социальных проблем очень ограниченно[212]. Третьи стоят на том, что ориентация на эффективность делает бизнес-лидеров вообще не способными решать сложные социальные проблемы (ведь это требует гибкости и политической хитрости, поскольку зачастую приходится искать решения совсем неэкономического характера).
Однако дальше всего зашли критики, утверждающие, что бизнесмены просто не имеют права тратить время на достижение социальных целей. «Кто уполномочивал их на это?» – вопрошает, например, Брейбрук[213], делая выпад слева. Какое они имеют право – они, выбирающие сами себя или в лучшем случае назначенные акционерами, – навязывать обществу свою интерпретацию общественного блага? Пусть уж за достижением социальных целей следят избранные всенародным голосованием политики, непосредственно ответственные перед гражданами своей страны.
Но не менее резкая критика раздается и с правого фланга. Милтон Фридман пишет, что социальная ответственность сводится к одному, к трате денег других людей – если не акционеров, то потребителей или работников. Пользуясь уничижительной терминологией идеологов правого толка, Фридман делает вывод, что социальная ответственность представляет в своей основе «фундаментально подрывную доктрину», потому что речь в данном случае идет о «чистом, без примесей социализме», поддерживаемом бизнесменами, которые являются «невольными марионетками в руках интеллектуальных сил, на протяжении нескольких последних десятилетий подрывающих основу свободного общества». Для Фридмана «в бизнесе существует одна и только одна социальная ответственность – использовать его ресурсы и эксплуатировать направления деятельности, призванные повысить его прибыльность до тех пор, пока все эти действия остаются в рамках игры»[214]. Иными словами, бизнесмены должны заниматься своим делом, т. е. непосредственно бизнесом.
Эмпирическое, основанное на реальном опыте доказательство существования социальной ответственности вряд ли можно назвать намного более оптимистичным. С. Бреннер и Е. Моландэр, сравнивая результаты опроса читателей Harvard Business Review, проведенного в 1977 г., с опросом, имевшим место пятнадцать лет раньше, пришли к выводу, что «респонденты намного циничнее оценивают этичность поведения своих коллег», чем прежде. Почти половина опрошенных была согласна с утверждением, что «американский бизнес-руководитель высокого ранга склонен не руководствоваться в своей непосредственной работе основными нормами морали. Для этого он слишком озабочен прибылью»[215]. Только 5 % участников опроса включили социальную ответственность в список факторов, «влияющих на этические стандарты», в то время как 31 % и 20 % внесли в этот список два фактора, связанных с проведением кампаний с целью оказания давления, и 10 % – фактор регулирования.
Современную корпорацию часто описывают как исключительно рациональный, по сути своей лишенный морали институт; а ее профессиональных менеджеров – как «наемников», которые с максимальной «продуктивностью» преследуют любую цель, которую их просят преследовать. Проблема заключается в том (по причинам, которые мы подробно обсудим в следующей главе), что эту «продуктивность» можно оценить и измерить, поэтому «ружья» этих наемников неизменно «заряжены» лишь теми целями, которые можно точно калькулировать. Социальные же цели, в отличие от экономических, количественной оценке не подлежат. В итоге системы контроля эффективности труда – от которых современные корпорации очень сильно зависят, – как правило, изгоняют социальные цели во имя достижения экономических[216].
В итоге в современной крупной корпорации профессиональная аморальность нередко оборачивается моральностью с экономической точки зрения. А когда гайки систем контроля эффективности труда закручиваются слишком сильно, экономическая мораль может обернуться социальной безнравственностью. И случается это довольно часто: один из авторов Fortune обнаружил, что в 1970-х гг. «на удивление большое число [крупных компаний] было уличено в откровенно безнравственных действиях» – по меньшей мере, 117 из исследованных им 1043 фирм[217].
Следовательно, нам нужно хорошенько подумать, можем ли мы следовать призыву «Доверяй!».
Но факт остается фактом: мы просто вынуждены доверять. Концепция социальной ответственности, возможно, и наивна, но она действительно необходима – по двум причинам. Во-первых, стратегические решения крупных корпораций неизбежно имеют не только экономические, но и социальные последствия, которые неразрывно связаны между собой. Четкое разграничение экономических целей частного сектора и социальных целей государственного сектора экономики на практике ничем не подтверждается. Любое важное решение крупной корпорации – внедрение нового ассортимента продукции, закрытие старого завода и т. п. – влечет за собой последствия самых разных видов. В большом бизнесе такого понятия, как сугубо экономическое решение, просто не существует. И судя по всему, только какой-нибудь «концептуальный страус», глубоко зарывший свою голову в абстракции экономической теории, может сегодня воспользоваться четким различием между экономическими и социальными целями и начисто выбросить из этой головы концепцию социальной ответственности.
Вторая причина, по которой мы просто вынуждены стоять на позиции доверия, заключается в том, что любой процесс принятия корпоративных решений всегда был неизбежно связан с определенной свободой выбора – свободой корпорации отвернуться от потребностей общества или постараться удовлетворить их. В современных корпорациях дело может обстоять намного лучше, но может и намного хуже. По сути, наша ответственность в данном случае определяется исключительно нашими морально-этическими убеждениями. Если учесть, что системы контроля эффективности труда, столь почитаемые в крупных диверсифицированных корпорациях, слишком сильно вмешиваются в наши этические стандарты и нормы, то нам необходимо переосмыслить способы организации этих корпораций – их размеры, степень бюрократизации и уровень диверсификации.
Полностью отбросить принципы корпоративной социальной ответственности означает позволить корпоративному поведению скатиться на самый низкий уровень, на котором оно будет управляться только механизмами внешнего контроля, такими как регулирование и кампании, проводимые группами, оказывающими воздействие. А. Солженицын, на своем опыте узнавший, что означает жить «в обществе, не имеющем ни одной объективной правовой шкалы», предупреждает нас (и его мнение резко контрастирует с мнением Фридмана), что «общество, в котором существует только одна шкала, правовая, тоже не слишком подходит для человека. Общество, основанное исключительно на букве закона и никогда не поднимающееся выше правовых норм, вряд ли сможет воспользоваться преимуществами человеческих способностей более высокого уровня»[218].
Это отнюдь не означает, что мы должны следовать призыву «Доверяй!» безусловно и категорично. Конечно, не нужно принимать за чистую монету столь популярное в некоторых кругах утверждение, что только бизнес способен излечить социальные болезни общества. Бизнес не имеет ни малейших намерений без ограничений использовать свои ресурсы для процветания социальной сферы, о чем бы конкретно ни шла речь – о поддержке политических кандидатов или о том, чтобы благодаря своим денежным дарам и субсидиям диктовать неприбыльным институтам, как они должны распределять свои усилия.
Однако в ситуациях, в которых бизнес задействован обязательно, в которых его решения имеют действительно серьезные последствия для общества, наступает время, когда свою роль должна сыграть социальная ответственность: например, если корпорация создает экстерналии, которые невозможно оценить и приписать именно ей (иными словами, в ситуациях, в которых регулирование не даст никакого результата); там, где регулирующие институты будут работать только при условии сотрудничества с ним бизнеса; где корпорация может дурачить своих потребителей, поставщиков или государство, обладая намного более глубокими знаниями в своей отрасли; где вместо негодных или вредных продуктов можно было бы предлагать потребителям хорошие и полезные. Иными словами, мы должны понять, что во многих областях мы просто вынуждены доверять корпорациям и верить в то, что они поступают социально ответственно, или как минимум встать на позицию «Социализируй!» (и, возможно, изменяй), чтобы действительно можно было им доверять. Никто из нас не хочет жить в обществе, где важные посты не будут занимать ответственные, высокоморальные и верные своему делу люди.
Игнорируй!
Позиция, выраженная лозунгом «Игнорируй!», отличается от предыдущих тем, что она косвенно либо явно призывает к тому, чтобы корпоративное поведение оставалось неизменным. Эта позиция основана на предположении, что потребности общества удовлетворяются в процессе достижения корпорацией своих экономических целей. Мы включили ее в нашу подкову потому, что ее разделяют многие влиятельные люди, а также потому, что в ситуациях, в которых она будет обоснованной и аргументированной, неуместна ни одна другая позиция. Поэтому ее следует рассмотреть не менее внимательно, чем остальные.
В самом начале главы мы специально обратили ваше внимание на то, что позиции «Игнорируй!» и «Доверяй!» не идентичны. Согласно второй действовать правильно – это хорошо; согласно той, которую мы обсуждаем сейчас, «поступать хорошо – выгодно». Разница, возможно, не очень заметна, но очень важна, потому что сегодня желательное поведение является следствием не морально-этических, а экономических факторов. Вполне можно не стремиться поступать этично; экономические силы сами сделают так, что социальные потребности удобно встанут на нужное место. Таким образом, переместившись по нашей подкове всего на одно деление вправо, мы с вами входим в царство, где господствуют экономические цели.
Позицию «Игнорируй!» иногда описывают как «просвещенный эгоизм», хотя, следует признать, некоторые его сторонники явно просвещены больше, чем другие. Многие истинные приверженцы социальной ответственности использовали аргумент «поступать правильно – выгодно» для отражения атак со стороны правых, которые утверждают, что корпорации не имеют ничего общего с преследованием социальных целей. В конце концов, даже Милтон Фридман вынужден признать, что они имеют полное право «поступать хорошо», если это выгодно для них с экономической точки зрения. Опасность подобных аргументов, однако, – а также основная причина, по которой позиция «Игнорируй!» действительно сильно отличается от позиции «Доверяй!» – заключается в том, что они стараются сохранить статус-кво: корпорациям не нужно изменять свое поведение, поскольку поступать правильно уже и так выгодно.
Иногда аргументы в пользу призыва «Игнорируй!» базируются на том, что от социально ответственного поведения выиграет все деловое сообщество. Кое-кто вспоминает об интересах отдельной корпорации – о том, что она, действуя социально ответственно, получит непосредственную экономическую выгоду. Некоторые выдвигают аргументы с точки зрения «социальных инвестиций», заявляя, что социально ответственное поведение выгодно тем, что оно улучшает имидж компании, укрепляет хорошие взаимоотношения с потребителями и в конечном счете создает более здоровое и стабильное общество, в котором корпорации занимаются своим бизнесом. Кроме того, есть еще то, что мы назвали аргументом «они»: «Если мы не будем поступать хорошо, «они» будут на нас нападать». «Они» – в данном случае Ральф Нэйдер, правительство, да кто угодно. Иными словами, «поступай хорошо, а не то…» Проблема заключается в том, что, если роль социальной ответственности сводится к простому политическому инструменту для поддержания управленческого контроля в корпорациях перед лицом угроз извне, это обычно приводит лишь к громким заявлениям общего типа, а не к конкретным действиям, – если «они» действительно проводят свои кампании с целью оказать воздействие.
Как видим, у позиции «Игнорируй!» весьма зыбкая почва. В лучшем случае она пропагандирует усредненное поведение – сохранение статус-кво в области реакции корпорации на социальные проблемы, – а как мы уже убедились, многие люди не считают такие действия правильными. По сути, позиция «Игнорируй!» в изолированном виде просто невозможна; все ее аргументы становятся беспочвенными, если она не подкреплена позицией «Воздействуй!». Ведь если бы не кампании активистов, корпорациям было бы просто незачем беспокоиться о своем поведении. А поскольку эта позиция не может существовать изолированно, она недолговечна.
Стимулируй!
Двигаясь по нашей подкове вправо, мы приходим к следующей позиции, которая оставляет все вопросы относительно социальной ответственности в стороне и просто утверждает: «Заплати корпорации, и она будет поступать правильно» или, если формулировать с точки зрения самой корпорации «Поступай хорошо, только если это приносит выгоду». В данном случае корпорация вообще активно не преследует никаких социальных целей – ни во имя улучшения социальной обстановки как таковой, ни для достижения своих экономических целей. Вместо этого она реализует желательные для общества программы, когда ее убеждают это делать, причем убеждают экономическими методами, обычно благодаря материальному стимулированию со стороны государства. Если общество хочет остановить разрушение городов, то пусть государство предоставит субсидии корпорациям, которые занимаются восстановлением и обновлением ветхих зданий. Если проблема заключается в ухудшении экологической ситуации, то следует вознаграждать корпорации за то, что они будут делать что-то для предотвращения загрязнения окружающей среды.
Позиция «Стимулируй!» расположена на нашей подкове прямо напротив позиции «Регулируй!», и это имеет весьма логичное объяснение.
В соответствии с первой корпорацию наказывают за что-либо сделанное ею не так; во втором же случае – вознаграждают за то, что она делает для общества нечто полезное, чего, в общем-то, могла бы и не делать. Обе позиции, по сути, взаимозаменяемы: загрязнение окружающей среды может быть остановлено путем введения штрафов за причиненный ущерб, но его можно прекратить, предложив организациям материальные стимулы за соответствующие программы и мероприятия.
Следует признать, что роль каждой из этих позиций диктуется вполне бытовой логикой. Если корпорация наносит обществу конкретный, четко ассоциируемый с ней вред, например загрязняет окружающую среду, вряд ли имеет смысл платить за то, чтобы она прекратила это делать. Если общество вообще не намерено объявить подобное вредное для него поведение вне закона, ему просто необходимо взимать с ответственного за него определенный штраф. Предложение финансовых стимулов с целью прекратить действия, наносящие вред окружающей среде, может привести к банальному шантажу – например, корпорации будут специально ухудшать экологию, рассчитывая получить плату за то, чтобы они этого не делали. И тогда за вред, наносимый группой людей, будут платить все граждане.
Однако там, где существуют социальные проблемы, которые нельзя «инкриминировать» той или иной конкретной корпорации, но решение которых требует знаний и навыков бизнеса, финансовые стимулы имеют смысл (конечно, только при условии, что решения проблем можно четко определить и привести в соответствие с осязаемым экономическим вознаграждением). В таком случае действует аргумент «это может сделать только бизнес», хотя позиция «Доверяй!» здесь ни при чем. Если очевидно, что справиться с проблемой способна лишь корпорация (и она пока этого еще не сделала), то надо предпринять что-то для стимулирования с ее стороны желательных обществу действий.
Восстанавливай!
Эта последняя позиция, которую мы видим на нашей подкове. Как правило, она тесно связана с идеологией. И это первая позиция после «Демократизируй!», которая предполагает стремление к фундаментальным изменениям в управлении и целях корпораций. Подобно сторонникам позиции «Национализируй!», приверженцы этой позиции убеждены: управленческий контроль по сути своей незаконен и его необходимо заменить более приемлемой и подходящей формой внешнего контроля. Иными словами, нужно восстановить прежний статус корпорации как «жесткого» инструмента, как организации закрытого типа, в которой прямой контроль будет возвращен ее «правомочным» владельцам, т. е. акционерам. Единственный способ обеспечить постоянное стремление к достижению экономических целей – а это означает максимизацию прибыли, полностью освобожденную от «подрывной доктрины» социальной ответственности, – заключается в передаче контроля непосредственно в руки тех людей, для которых прибыль корпорации имеет первостепенное значение.
Еще несколько лет назад эта позиция могла бы показаться безнадежно устаревшей. Но благодаря ее покровителю Милтону Фридману ее былое величие сегодня восстановлено. Фридман пишет:
В системе свободного предпринимательства, основанной на частной собственности, руководитель корпорации является наемным служащим владельца данной компании. Он несет перед своими нанимателями непосредственную ответственность. Суть этой ответственности заключается в том, что он обязан вести бизнес с учетом всех их пожеланий, которые в основном сводятся к тому, чтобы заработать как можно больше денег, не нарушая при этом основополагающих правил своего общества, как обусловленных законодательством, так и воплощенных в системе этических норм и традиций[219].
Тут интересно следующее: вероятно, к этому выводу Фридмана привело убеждение, что совершенный в течение этого века переход от контроля владельца к контролю менеджера, с присущим этому переходу вниманием к проблеме социальной ответственности, представляет собой безостановочное скольжение по нашей концептуальной подкове. Судя по вводной главе к его книге «Капитализм и свобода», Фридман признает только две возможности: традиционный капитализм и государственный социализм – по типу того, который практикуется в Восточной Европе. И отсутствие первого неизменно приведет к возникновению второго, а социальная ответственность будет действовать в качестве катализатора.
Сегодня угроза сохранению и расширению свободы ощущается в двух направлениях. Первая угроза явная и очевидная. Это внешняя угроза, исходящая от злодеев из Кремля, пообещавших похоронить нас. Вторая угроза намного более неуловима и скрыта. Это внутренняя угроза, исходящая от благожелательных людей, имеющих самое доброе намерение – реформировать нас[220].
Таким образом, вопрос, кто должен контролировать корпорацию, сводится к войне между двумя идеологиями, в терминах Фридмана – между «подрывным» социализмом и «свободным» предпринимательством. В таком черно-белом мире, полностью лишенном каких-либо оттенков, не существует средней позиции между чернотой «Национализируй!» и снежной белизной «Восстанавливай!» – ничего серого, символизирующего позицию «Доверяй!». Контролировать корпорацию может только ее владелец, либо, при отсутствии такого контроля, эту роль будет играть государство. Отсюда «"Восстанавливай!", а не то…» Насильно удерживая корпорацию в правой части подковы, Фридман, судя по всему, хочет показать нам, что это единственное место, в котором «свободное» предпринимательство и вообще «свобода» могут чувствовать себя в безопасности.
Все эти идеи базируются на ряде предположений и допущений – технических, экономических, политических, – которые, я убежден, ошибочны. Поэтому они заслуживают более подробного их обсуждения.
Первое ошибочное допущение сугубо технического характера – это предпосылка о необходимости контроля со стороны акционеров. Большинство крупных корпораций недоступны для отдельных акционеров. Инструментом контроля этих людей, по крайней мере формально, является совет директоров. Но советы директоров корпораций открытого типа, как правило, контролируют менеджеры, а не акционеры. На этой почве зародились и укрепились свои традиции: например, новых членов советов назначают их главы, работающие по системе полной занятости. И у нас имеется достаточно свидетельств того, что их выбор базируется отнюдь не на участии в акционерном капитале как таковом и уж, конечно, не на стремлении менеджеров выбрать людей, которые будут хорошо контролировать их работу. В лучшем случае их выбор объясняется способностью новых директоров обслуживать свою организацию, а в худшем – склонностью последних сидеть тихо и позволять менеджерам делать то, что они считают правильным.
Действительно, иногда некоторым людям удается накопить достаточное число акций, чтобы отобрать у менеджмента контроль в совете директоров. Однако намного чаще объем выпускаемых в публичное обращение акций так велик, что даже крупнейшие частные акционеры не могут надеяться на то, что смогут заполучить более-менее значительную их долю, не говоря уже о том, чтобы она позволила им бросить вызов менеджменту и оспорить его контроль. (Конечно, одна корпорация или финансовый институт способны сосредоточить в своих руках значительную долю акционерной собственности другой корпорации, но это лишь переведет нашу дискуссию на уровень выше, к вопросу о том, кто должен контролировать контролера.)
Абсолютно все тенденции в области акционерной собственности, с которыми мы сталкивались на протяжении этого века, опровергают предположение, что небольшие акционеры могут, да и хотят, контролировать деятельность своих крупных корпораций. Как мы уже говорили выше, обсуждая совет директоров, в случаях, когда власть сильно рассредоточена среди представителей того или иного сообщества – и к акционерам это относится не меньше, чем к потребителям или к рабочим, – эти люди остаются пассивными. Им просто нет никакого смысла инвестировать свои усилия в то, чтобы принять участие в контроле: это все равно не принесет им никакой ощутимой выгоды. Если такому акционеру не нравятся действия корпорации, намного проще для него продать свою долю акций.
Вот и получается, что свободный рынок по-прежнему существует только в форме акционерной собственности, и это приводит к отделению собственности от контроля. Участие в акционерном капитале становится все более и более рассредоточенным, и простота рыночных операций отнюдь не способствует осуществлению контрольных функций. Воспользовавшись терминологией из небольшой, но очень интересной книги Алберта Хиршмана, можно сказать, что акционеры предпочитают позицию «не выбирать» позиции «выбирать», не говоря уже о позиции «пусть выбирают другие»[221]. Следовательно, хотя время от времени в некоторых ситуациях возникает автократия акционера (когда контроль над корпорацией переходит к какому-то одному человеку), ничего похожего на демократию акционеров (когда множество небольших акционеров контролируют деятельность менеджмента крупной корпорации) до сих пор не было.
Различные допущения и предположения относительно экономических аспектов свободных рынков обсуждаются в современной бизнес-литературе очень активно. Несомненно, вопросы, существует ли вибрирующая конкуренция, ограниченный выход на рынок, открытая информация, потребительский суверенитет и трудовая мобильность, являются весьма интересными объектами для дебатов. Однако вряд ли кто-то станет оспаривать утверждение, что с ростом корпорации возрастает и ее способность вмешиваться во все эти вещи и влиять на них. Вспомним хотя бы одну поистине гигантскую корпорацию. Причем не Joe's Body Shop, так сильно заинтересовавшую в свое время Ральфа Нейдера, a General Motors – корпорацию, в которой работает более полумиллиона людей и которая имеет прибыль, превышающую доходы многих национальных правительств.
Люди, заложившие основы традиционной экономической теории, – например, Адам Смит и Альфред Маршалл, – и не мечтали о химическом комплексе стоимостью более миллиона долларов; об огромных суммах, которые сегодня идут на рекламные кампании и которые призваны не сообщить людям сведения о товаре, а задурить им голову; о волнах конгломерации, объединяющих самые разные направления бизнеса в крупные корпоративные единицы; и о тесных взаимоотношениях, существующих между гигантскими корпорациями, а также между корпорациями и государством, – о взаимоотношениях клиентов, партнеров и сторонников.
В таких условиях прежние отношения между юридическими или физическими лицами, не связанными между собой какими-либо взаимными интересами, можно назвать в лучшем случае ностальгическими.
Как государство может объективно подойти к заключению контракта на производство крупной военной системы, если поставить ее способны всего несколько фирм, которые наверняка принимали участие в разработке используемых для ее выпуска технологий, не говоря уже о том, что работают в них в основном бывшие военные, имеющие тесные связи с работниками министерства обороны? А как насчет обязанных принимать решения политиков, сейфы которых набиты деньгами, полученными от корпоративных менеджеров, если не от самих корпораций (хотя, возможно, и не из рук в руки, а обходными путями)? Что происходит с суверенитетом потребителей, если учесть, что Ford знает о своих бензобаках неизмеримо больше, чем его покупатели? И что означает трудовая мобильность в условиях засилья негибких пенсионных планов, стремления к дополнительным навыкам[222] либо просто в небольших городках, в которых работает одна-единственная фабрика? Действительно, одним из иронических искажений традиционной экономической теории является то, что неизменным чаще всего остается… рабочий. Это подтверждает ошибочность допущения относительно трудовой мобильности. В то же время мобильность акционера очевидна, и она явно опровергает аргумент в пользу контроля со стороны собственника.
Политические предположения и допущения по своей природе имеют преимущественно идеологический характер, хотя и неявный, например: корпорация по сути своей лишена аспекта морали, это просто общественный инструмент для производства товаров и услуг. Если же говорить шире, это допущения, предусматривающие, что общество будет «свободным» и «демократичным» лишь до тех пор, пока лидеры государства избираются на основе всеобщего избирательного права и не вмешиваются в законную деятельность бизнесменов. Как видим, свобода в данном случае ассоциируется со «свободным» предпринимательством. Однако многие люди – если верить опросам, подавляющая часть широкой публики – готовы подписаться под совершенно противоположными допущениями.
Одно из них заключается в том, что крупная корпорация в той же мере, в какой является экономическим инструментом, представляет собой общественно-политический институт. Как уже говорилось, экономические виды деятельности приводят к последствиям самого разного характера. Создаются рабочие места, загрязняются реки, строятся новые города, рабочие получают травмы. И такие социальные последствия невозможно «вынести за скобки» корпоративных стратегических решений и переложить исключительно на плечи государства.
Еще одно явно противоречащее обсуждаемому нами предположению допущение: общество не сможет достичь необходимого баланса между своими социальными и экономическими потребностями до тех пор, пока частный сектор будет ограничиваться исключительно экономическими целями. Учитывая огромное влияние бизнеса в современном обществе, есть все основания выдвинуть аргумент, что, последовав рецептам Фридмана, мы придем к одномерному обществу – чрезмерно материалистичному, корыстному и торгашескому. Как уже отмечалось, в некоторых ситуациях экономическая моральность приравнивается к социальной безнравственности.
И наконец, следующий вопрос: почему именно собственники? Чем в демократичном обществе больше оправдан контроль над корпорацией со стороны ее собственника, чем со стороны работника, потребителя или плюралистический контроль? Мы ведь живем уже не во времена Адама Смита – не в обществе небольших лавочников и хозяев. Мясник, пивовар и пекарь его времени превратились сегодня в Swift, Anheuser-Busch и Ralston Purina. То, что когда-то было аргументом в пользу индивидуальной демократии, сегодня становится аргументом в пользу олигархии.
Большое значение в наши дни приобретает свободное предпринимательство – но не свобода отдельных предпринимателей маневрировать на рынке, а автономия крупных устоявшихся организаций, позволяющая им сохранять свою власть независимо от внешнего влияния. О демократии же в таких организациях не может идти и речи. Формально это олигархии, четкие структуры иерархических полномочий, в которых горстка людей на верхушке управляет деятельностью множества индивидов, находящихся на более низких уровнях. И в этом нет ничего плохого, по крайней мере если не забывать для чего эти организации изначально были предназначены: не для того, чтобы освободиться, а для того, чтобы подавить свободу во имя продуктивности. И действительно, вспомним любопытный факт, о котором мы говорили в главах 8 и 9: «свободное» предпринимательство имеет в американском бизнесе практически ту же структуру, что и «государственное предпринимательство» в условиях «подрывного» социализма, построенного в Советском Союзе.
Поэтому лично я рассматриваю предложенный Фридманом вариант позиции «Восстанавливай!» как изящно-старомодный и неприемлемый для нашего общества гигантских корпораций, управляемых экономик и распыленных акционеров – общества, в котором коллективная власть корпораций становится объектом все более тщательного изучения и в котором сегодня идет пересмотр соотношения экономических и социальных целей.
Конечно, наряду с предложенными Фридманом существуют и другие способы восстановления контроля собственников. В некоторых случаях реализация инвестиционных активов может вернуть корпорацию к бизнесу или к центральной теме, которые она знает лучше всех, и тем самым восстановить роль рынка капитала, связанную с распределением средств между разными компаниями. Точно так же иногда бывает выгодно положить конец некоторым формам вертикальной интеграции, чтобы крупная корпорация вела коммерческую деятельность непосредственно со своими поставщиками и потребителями вместо того, чтобы без разбора «проглатывать» их. Влияние советов директоров можно восстановить, усилив их юридическую ответственность за свои действия и сделав их более независимыми от менеджмента (например, предоставив им права кадровых служб и исключив из их числа менеджеров, занятых полный рабочий день, особенно если речь идет о посте председателя совета директоров). Кроме того, можно уменьшить размеры крупных предприятий – в тех случаях, если эти размеры не связаны с их экономической конкурентоспособностью, а получены в наследство от былых успешных времен или были завоеваны благодаря политическим победам[223].
Следует признать, что реализовать некоторые из этих предложений в современном обществе не намного проще, чем идеи Фридмана, хотя для больших групп населения они более желательны. «Восстанавливай!» – самая ностальгическая позиция из изображенных на подкове, этакий возврат к фантазиям и мечтам славного прошлого. В нашем обществе гигантских организаций она тем не менее встречает сопротивление со стороны мощных экономических и политических сил. Однако нам необходимо приложить усилия, чтобы исправить хотя бы самые явные недостатки в этой сфере.
В заключение: если подкова подогнана…
Я убежден, что современная корпорация способна «скакать» на какой-то одной позиции, указанной на нашей подкове, не больше, чем лошадь, наступающая только на пару подков. Иными словами, следует относиться к этой концептуальной подкове как к своеобразному портфолио, из которого в зависимости от обстоятельств мы будем выбирать те или иные позиции. Полагаясь исключительно на какую-то одну позицию, мы придем к узкому и догматическому обществу, для которого будет характерен чрезмерный акцент на власти. Используя разные позиции, можно стимулировать плюрализм, который, я уверен, большинство из нас считает необходимым условием сохранения демократии. Если туфля подогнана, корпорация должна ее надеть и носить.
В то же время я вовсе не собираюсь спорить с тем, что некоторые из этих позиций отображают фундаментально противоречащие друг другу идеологии. Совершенно очевидно, что это действительно так. Но я также уверен, что любой человек, честно оценивающий реалии власти в современной крупной корпорации и вокруг нее, независимо от того, к какой стороне он склоняется, должен сделать вывод, что использовать нужно разные позиции.
Лично я склоняюсь к левым от центра позициям, что совершенно очевидно из моих комментариев. Позвольте мне кратко представить свои рекомендации, которые помогут вам решить, какую из восьми позиций следует предпочесть в той или иной конкретной ситуации.
Первым делом выберите позицию «Доверяй!» или хотя бы «Социализируй!». Несмотря на мое крайне скептическое отношение к краснобайству, так часто выдаваемому у нас за социальную ответственность, а также несмотря на весьма пессимистичные примеры деятельности многих современных крупных организаций (не только корпораций), я твердо убежден: если важные посты в них не будут занимать честные и ответственные люди, нас ждет еще больше проблем. Нам просто необходимо доверять, поскольку, независимо от того, как сильно мы полагаемся на остальные позиции, указанные на концептуальной подкове, менеджеры всегда будут иметь большую свободу действий и власть. И их способ использования этой власти непременно будет иметь не только экономические, но и социальные последствия.
Позиции, которые мы видим на правой стороне нашей подковы, игнорируют эти социальные последствия, в то время как некоторые из позиций на левой стороне не способны признать, насколько трудная это задача – влиять на эти последствия в крупных иерархических организациях. Когда мы, будучи членами общества, находимся между этими двумя группами позиций, выбрав «Доверяй!», менеджеры могут воспользоваться своей свободой действий для того, чтобы либо удовлетворять желания общества, либо разрушать его надежды. В конечном же счете все поступки руководителей организаций определяются их отношением к проблеме социальной ответственности как членов общества.
И мы не просто должны доверять – мы не можем не доверять. Как я уже говорил, социальная ответственность играет одну обязательную и ограниченную роль – она призвана приводить в порядок дела в самой корпорации и стимулировать ее к ответственным действиям в своей сфере деятельности. За этими рамками на социальную ответственность должны оказывать влияние остальные позиции, указанные на нашей подкове.
Затем оставайтесь на позиции «Воздействуй!». Мы уже убедились, что существует множество разных сил и факторов, оказывающих на социальную ответственность негативное влияние. Лучшим противоядием от них будет специальная кампания, организованная с целью указать на неэтичное поведение, привлечь к нему внимание общества. Именно наличие в обществе позиции «Воздействуй!» больше всего отличает западные «демократии» от восточных. И тут вместо толпы правительственных функционеров будет достаточно одного Ральфа Нейдера.
По сути, данная позиция подчеркивает жизнеспособность большинства остальных. Кампании с целью оказания воздействия, например, привели к появлению многих новых законов, столь необходимых обществу, и подтвердили правильность аргументов в пользу корпоративной демократии. И, повторю еще раз, позиция «Игнорируй!» без позиции «Воздействуй!» вообще не может существовать.
Затем постарайтесь перейти на позицию «Демократизируй!» (оставаясь одновременно на предыдущей позиции). Позиция «Демократизируй!» несколько удалена от первых двух. Я считаю ее радикальной только на фоне современных американских дебатов, но отнюдь не с точки зрения фундаментальных американских ценностей. Плюралистический контроль над институтами – давняя традиция американской демократии. А демократия имеет наибольший смысл, если она воздействует на нас непосредственно – через воду, которую мы пьем; через работу, которую мы выполняем; через продукты, которые мы потребляем. Можем ли мы назвать наше общество демократическим, если в нем существует такое огромное количество невероятно мощных институтов, закрытых для управления извне и управляемых как олигархии, изнутри?
Нам еще предстоит найти способы достижения корпоративной демократии. Но мы также знаем, насколько изобретательными и находчивыми могут быть люди, если поймут, что им непременно надо решить ту или иную проблему – а эта проблема действительно должна быть решена. Нам обязательно нужно найти возможность открыть корпорацию для формального влияния всех заинтересованных сторон, на которые она оказывает наибольшее воздействие: работников, потребителей, местного сообщества, даже владельцев самых небольших пакетов акций, – не ослабляя при этом ее мощи как экономического института. И эта задача не менее важна, чем сохранение и поддержка основных свобод в нашем обществе.
Затем переходите на позиции «Регулируй!» и «Стимулируй!», но только если этого требуют обстоятельства. Эти две позиции находятся на нашей подкове строго друг напротив друга, и они могут быть очень полезны, когда используются с умом. Регулирование – не панацея от всех болезней, но и не угроза. К нему следует прибегать в случаях, когда корпорация злоупотребляет своей властью и ее можно наказать за эти злоупотребления – особенно если негативные последствия можно однозначно увязать с ее действиями. Финансовые же стимулы следует применять не в тех ситуациях, когда корпорация создала проблему, а в тех, когда она может решить проблему, созданную кем-то другим.
Выборочно и время от времени переходите на позиции «Национализируй!» и «Восстанавливай!» – но не так, как это предлагает делать Фридман. К этим экстремальным позициям следует прибегать только для решения экстремальных проблем. Если позицию «Воздействуй!» можно сравнить со скальпелем, а позицию «Регулируй!» с секачом, то «Национализируй!» и «Восстанавливай!» – это гильотины.
Обе они косвенно предлагаются как альтернативы «Демократизируй!». Первая призвана обеспечить контроль со стороны общества, а вторая – «демократию акционеров». Проблема в данном случае заключается в том, что контроль многих зачастую оборачивается полной бесконтрольностью, а чрезмерный контроль со стороны собственников – если бы он был вообще возможен – удалил бы корпорацию еще дальше от влияния тех, на кого она оказывает самое большое влияние.
И все же национализация иногда действительно целесообразна, особенно в случаях, когда частное предприятие оказывается не способным предложить и выполнить свою миссию, по крайней мере так, как это должно быть, и в достаточном объеме, а иногда, если деятельность корпорации должна быть тесно связана с государственной политикой.
Что же касается призыва «Восстанавливай!», то я убежден: некоторые предложения Фридмана способны только усугубить проблемы политического контроля и социальной ответственности, поскольку приведут к усилению олигархических тенденций в обществе и еще больше увеличат и без того, по-моему, заметный дисбаланс между социальными и экономическими целями. В ответ на предложенный Фридманом выбор между «подрывным» социализмом и «свободным» предпринимательством я говорю: «Чума на оба ваших дома». Давайте все же сосредоточим усилия на промежуточных позициях концептуальной подковы.
Однако должен признать, что другие формы позиции «Восстанавливай!» рассмотреть действительно целесообразно. Следует подумать, например, о возможности позиции «Отторгай!», если диверсификация начинает негативно влиять на рынки капитала, конкуренцию и экономическую эффективность. Стоит рассмотреть вариант вертикальной дезинтеграции, если коммерческая сеть более эффективна, чем управленческая иерархия. Разумно будет подумать об усилении совета директоров, чтобы директора могли объективнее оценивать деятельность менеджеров, а также о позиции «Сокращай!», если размеры корпорации являются не средством для обеспечения общества более качественными товарами и эффективным услугами, а инструментом в борьбе за власть. Я совершенно солидарен с Фридманом в его стремлении увидеть конкурентные рынки более сильными, но убежден, что его предложения приведут нас к совершенно противоположному результату.
И наконец – это самое важное – никогда не выбирайте позицию «Игнорируй!». Я вообще исключаю ее из своего портфолио, так как она противоречит всем остальным. Единственное, чего мы ни в коем случае не должны делать, это игнорировать крупные корпорации, акции которых находятся в публичном обращении. Это слишком мощная сила, влияющая на жизнь каждого из нас. Наша задача – найти способы распределить власть в крупных организациях и вокруг них таким образом, чтобы они реагировали на социальные проблемы, были жизнеспособными и при этом эффективными.