лабьтесь и позвольте Ему вас использовать, вас использовать. Расслабьтесь, – продолжает он свое песнопение. – Использовать вас, использовать». Я пью джин с подтаявшими кубиками льда и, кажется, слышу, как кто-то ломится в дом. Дэниел по телефону говорит, что это, вероятно, мои сестры, пытающиеся достать что-нибудь выпить; из теленовостей я узнаю, что вчера ночью на холмах четверо были забиты насмерть, и большую часть ночи не сплю, глядя в окно на задний двор и ожидая оборотней.
* * *
В новом доме Ким, на холме, возвышающемся над Сансетом, ворота открыты, но кажется – машин немного. Вслед за Блер я подхожу к двери, звоню, проходит много времени, прежде чем кто-то отзывается. Наконец Ким открывает дверь. Она одета в обтягивающие потертые джинсы, высокие кожаные ботинки, белую майку; курит косяк. Затянувшись, перед тем как обнять нас, говорит: «С Новым годом», ведет в холл с высоким потолком, говорит, что въехала лишь три дня назад, что «мать в Англии с Мило» и времени обставиться не было. Но на полах ковры, говорит она, и это хорошо, а я не спрашиваю почему. Она говорит, что дом довольно старый, человек, которому он принадлежал раньше, был наци. Во внутреннем дворике стоят огромные горшки с маленькими деревьями и нарисованными на них свастиками.
– Их называют наци-горшками, – поясняет Ким.
Мы идем за ней вниз. Там всего человек двенадцать-тринадцать. Ким говорит, что сегодня вечером должны играть Fear. Ома представляет Блер и меня Спиту, другу барабанщика. У Спита очень бледная кожа, бледнее, чем у Мюриэль, короткие жирные волосы, серьги в ушах и темные крути под глазами. Спит в бешенстве; поздоровавшись, он требует у Ким, пусть что-нибудь сделает с Мюриэль.
– Почему? – спрашивает Ким, затягиваясь.
– Эта сука сказала, что я похож на мертвеца, – жалуется, выкатив глаза, Спит.
– О, Спит, – говорит Ким.
– Она говорит, от меня несет мертвечиной.
– Ну ладно, Спит, кончай, – просит Ким.
– Ты знаешь, я больше не держу дохлятины у себя в комнате. – Он смотрит на Мюриэль со стаканом пунша, смеющуюся в конце длинного бара.
– Ой, она замечательная, Спит, – говорит Ким. – Просто сегодня приняла шестьдесят миллиграммов литиума. Она устала. – Ким поворачивается ко мне и Блер. – Ее мать только-только купила ей за пятьдесят пять тысяч «порш». – Опять смотрит на Спита. – Можешь поверить?
Спит говорит, что не может, что постарается успокоиться, обдумывает, какую поставить музыку.
Ким говорит ему:
– Ну же, – а потом, прежде чем он успевает двинуться к стерео: – Слушай, Спит, не опускай Мюриэль. Просто молчи. Она только вышла из «Седарз-Синай» и как только выпьет, все будет в порядке. Она просто немного напрягается.
Спит пропускает это мимо ушей, достает старую пластинку Oingo Boingo.
– Могу я поставить эту?
– Слушай, давай попозже, а?
– Ким-бер-ли, мне становится скучно, – цедит он сквозь зубы.
Ким вынимает из заднего кармана косяк, протягивает ему.
– Остынь, Спит.
Спит благодарит, садится па кушетку возле камина, задрапированного гигантским американским флагом, и долго глядит на косяк, прежде чем закурить.
– Да, вы двое отлично выглядите, – говорит Ким.
– Ты тоже, – отвечает Блер.
Я киваю. Я усталый, немного удолбанный, на самом деле не хотел идти, но Блер заехала ко мне, мы пошли купаться, затем в постель, и тут позвонила Ким.
– А Алана придет? – спрашивает Блер.
– Нет, она не может. – Качая головой, Ким делает еще одну затяжку. – Собирается в Спрингс.
– А Джулиан? – спрашивает Блер.
– Не-а. Слишком занят, все время ебется за деньги с адвокатами с Беверли-Хиллз, – вздыхает Ким, затем смеется.
Я собираюсь спросить, что она имеет в виду, но внезапно ее кто-то зовет, и Ким, сказав: «Ой, черт, алкоголь прибыл», выходит, я смотрю за большой освещенный бассейн на Голливуд; под неоновым малиновым небом покрываю огней, Блер спрашивает, все ли со мной в порядке, я отвечаю: «Конечно».
Молодой парень, лет восемнадцати-девятнадцати, вносит большую картонную коробку, ставит на стойку бара, Ким что-то подписывает, дает ему чаевые, он говорит: «С Новым годом, чуваки» – и уходит. Ким вынимает из ящика бутылку шампанского, со знанием дела открывает ее.
– Все берите бутылки. Это «Перье-Жуэ». Охлажденное.
– Ты убедила меня, крысюга, – подбегает Мюриэль, обнимает Ким, Ким дает ей бутылку.
– Спит обиделся на меня? Я только сказала, что он похож на мертвеца, – говорит Мюриэль, открывая бутылку. – Привет, Блер, привет, Клей.
– Он рвет и мечет, – говорит Ким. – Погода такая или еще что-то.
– Он просто слабоумный. Говорит мне: «Я раньше хорошо учился в школе, до того как меня вышибли». А? Ну что это, блядь, значит? – спрашивает Мюриэль. – Кроме того, этот идиот прикуривает от паяльной лампы.
Ким пожимает плечами, делает еще глоток.
– Мюриэль, ты выглядишь превосходно, – отмечает Блер.
– О, Блер, ты выглядишь изумительно, как всегда, – говорит Мюриэль, делая глоток. – Ой, господи, Клей, ты должен дать мне поносить эту жилетку.
Открывая бутылку, я смотрю вниз. Жилетка всего-навсего в серо-белую клетку, один из ее квадратиков темно-красный.
– Похоже, что тебя пырнули. Пожалуйста, дай поносить, – умоляет Мюриэль, дотрагиваясь до жилетки.
Я улыбаюсь, глядя на нее, потом понимаю, что она абсолютно серьезна. Слишком усталый, чтобы отказывать, я стягиваю жилетку и передаю ей, а она, смеясь, надевает:
– Я отдам, отдам, не волнуйся.
Назойливый фотограф снимает всех в комнате. Он подходит к каждому, наставляет камеру в лицо, делает два-три кадра, потом приближается ко мне, вспышка на секунду ослепляет, я делаю еще глоток из бутылки. Ким принимается зажигать по всей комнате свечи, Спит ставит альбом X, кто-то к одной из голых стен пришпиливает воздушные шары, и те, полунадутые, висят, словно прилипнув. Дверь, ведущая к бассейну и на веранду, открыта, к ней тоже приколота пара шариков; мы выходим наружу, к бассейну.
– Чем занимается твоя мать? – спрашивает Блер. – Она больше не гуляет с Томом?
– А ты где это слышала? В «Инкуайере»? – смеется Ким.
– Нет. Я видела их фото в «Голливуд-репортере».
– Она в Англии с Мило, я же сказала тебе, – говорит Ким; мы подходим к освещенному бассейну. – По крайней мере, я читала это в «Верайети».
– А ты? – спрашивает Блер, улыбаясь. – Ты с кем видишься?
– Moi? [28]- смеется Ким, называя какого-то известного молодого актера, с которым я, кажется, учился в школе; не помню.
– Я слышала об этом. Хотела всего лишь удостовериться.
– Это правда.
– Он не был на твоем рождественском вечере, – замечает Блер.
– Не был? – Ким кажется обеспокоенной. – Ты уверена?
– Он не был, – говорит Блер. – Ты его видел, Клей?
– Нет, не видел, – отвечаю я, не уверенный в этом.
– Это странно, – говорит Ким. – Наверное, был на съемках.
– И как он?
– Очень милый, он действительно милый.
– А Димитрий?
– Ой, ну и что, – говорит Ким.
– Он знает? – спрашивает Блер.
– Возможно. Я не уверена.
– Ты думаешь, он огорчен?
– Послушай, Джефф – это времяпрепровождение. Мне нравится Димитрий.
Димитрий возле бассейна играет на гитаре; сильно загорелый, с короткими светлыми волосами, он сидит в шезлонге и берет странные, жутковатые аккорды, а потом принимается снова и снова пилить один и тот же рифф, и Ким смотрит на него, ничего не говоря. Внутри звонит телефон, Мюриэль, маша рукой, зовет:
– Тебя, Ким.
Ким возвращается в дом, я собираюсь спросить Блер, не хочет ли она уйти, но Спит, все еще куря косяк, подходит с каким-то серфингистом к Димитрию и говорит:
– У Хестона есть отличная кислота.
Серфингист со Спитом смотрят на Блер, подмигивают, она поглаживает мой зад, закуривает сигарету.
– А где Ким? – спрашивает Спит. Димитрий не отвечает, он, бренча на гитаре, уставился в бассейн. Потом смотрит на нас четверых, стоящих вокруг, минуту кажется, что он собирается что-то сказать. Но он ничего не говорит и, вздохнув, опять смотрит на воду.
Подходят молодая актриса с известным режиссером, которого я однажды встречал на вечере у отца Блер, они оценивают расклад и уходят к Ким, только что закончившей говорить по телефону, она сообщает им, что мать в Англии с Мило, и режиссер говорит – последнее, мол, что он слышал, это что она была на Гавайях, а еще может заехать Томас Ногути; когда же актриса и режиссер уходят, Ким подплывает к нам с Блер и говорит, что звонил Джефф.
– Что он сказал? – спрашивает Блер.
– Он мудак. Он в Малибу с каким-то серфингистом, они там зависли в его доме.
– А чего он хотел?
– Пожелать мне счастливого Нового года, – Ким выглядит огорченной.
– Ну, это же замечательно, – с надеждой говорит Блер.
– Он сказал: «С Новым годом, пизда».
Ким закуривает сигарету, бутылка шампанского в ее руке почти пуста. Она едва не плачет, собирается сказать еще что-то, но подходит Спит и говорит, что Мюриэль заперлась в комнате Ким, поэтому Ким, Спит, Блер и я идем в дом, наверх, по коридору, к двери Ким; Ким пытается открыть ее, но та заперта.
– Мюриэль, – зовет она, стучась. Никто не отвечает.
Спит барабанит по двери, потом пинает ее.
– Не разъеби дверь, Спит, – говорит Ким, затем кричит: – Мюриэль, выходи!
Я смотрю на Блер, она выглядит обеспокоенной.
– Как ты думаешь, с ней все нормально?
– Не знаю, – говорит Ким.
– Что она делает? – интересуется Спит.
– Мюриэль? – снова зовет Ким.
Спит, прислонившись к стене, закуривает еще один косяк. Приходит фотограф, снимает нас. Дверь медленно открывается, за ней стоит Мюриэль; похоже, она плакала. Она впускает в комнату Спита, Ким, Блер, фотографа и меня, закрывает дверь, запирает ее.
– Ты как? – спрашивает Ким.
– Со мной все отлично, – говорит она, вытирая лицо.
В комнате темно, только в углах горит пара свечей. Мюриэль садится рядом с одной из них, с ложкой и шприцем, с ваткой, небольшим кусочком сложенной бумажки с коричневатым порошком. В ложке уже есть немного порошка. Мюриэль мочит малюсенький кусочек ваты, кладет его в ложку, затем тычет в ватку иглой и набирает шприц. Закатав рукав, вынимает в темноте ремень и затягивает его выше локтя. Я замечаю дорожку уколов, смотрю на Блер, не отрывающую глаз от руки.