Впрочем, генерал-аудитор Центарович за пять дней пребывания в Митаве то ли не сумел разобраться в обстановке, то ли сознательно лгал, подыгрывая честолюбию светлейшего, но 7 июня он отправил Меншикову письмо, вселявшее надежду: «Граф Мориц, хотя имеет и многих от своей стороны ему доброжелательных, однако же довольно есть и противных…» Автор письма утешал, что все «по желанию вашей светлости зделается».[334]
Финал кампании наступил 18 июня, когда депутаты ландтага единогласно избрали герцогом графа Морица.
О случившемся Меншиков узнал только 24 июня, когда он находился в восьмидесяти пяти верстах от Петербурга. Супруге он писал: «Дорогою встретили курьера от Бестужева с реляциею, ис которой усмотрели, что курлянское дело совсем окончилось, и все оберраты и депутаты Морица поздравили».[335]
По получении известия Меншикову, казалось бы, следовало угомониться, посчитать дело безнадежно проигранным и отказаться от продолжения борьбы. Положение князя усугублялось еще тем, что, когда карета катила Меншикова в Ригу, в Петербурге произошло событие, ставившее князя в ложное положение: именной указ 25 июня 1726 года вновь называл первым кандидатом брата герцога Голштинского. «Того ради вам напоминаем, – читаем в указе Екатерины В. Л. Долгорукому, – дабы вы имели старание о князе Голштинском. А если на то не будут склонны, то представьте на то им двух братьев Гессен-Гомбургских князей, дабы они из них которого себе избрали». О Меншикове, как видим, ни слова.
Мы не знаем причин, почему этот указ не фигурирует в переписке лиц, причастных к эпопее, – на него не ссылаются ни Меншиков, ни Долгорукий, ни Бестужев. Во всяком случае, Александр Данилович вел себя так, словно такого указа не было. А так как не в его правилах было складывать оружие, полностью не исчерпав всех ресурсов, то он, видимо, полагал, что осталась еще одна возможность поправить свои дела – лично окунуться в свалку. Именно поэтому он, будучи полон самых радужных надежд, ибо без этих надежд в Курляндии ему делать было нечего, продолжал свой путь в Прибалтику.
Официальная цель поездки Александра Даниловича – инспектирование войск, расположенных в прибалтийских крепостях.[336] Подлинная цель – «отвращение» избрания неугодных России кандидатов в герцоги курляндские, и прежде всего Морица Саксонского.
Упреждая события, скажем, что Александр Данилович действовал в Курляндии не лучшим образом, еще раз продемонстрировав отсутствие дипломатических талантов. Он не проявлял изворотливости, не заключал сделок, не шел на компромисс, всецело полагаясь на грубую силу, угрозы и деньги.
Накануне отъезда из Петербурга Меншиков получил письмо от Анны Иоанновны. Герцогиня не решалась выходить замуж за графа Морица без санкции русского двора и просила у светлейшего ходатайства перед императрицей: «Прилежно вашу светлость в том моем деле, по древней вашей ко мне склонности, у ее императорского величества предстательствовать и то мое полезное дело совершить».[337] Меншиков, однако, отправлялся в Курляндию не для того, чтобы «полезное дело совершить» в интересах Анны Иоанновны, а, напротив, действовать наперекор этим интересам.
27 июня князь прибыл в Ригу, а ранним утром следующего дня туда же приехала налегке, в сопровождении одной служанки Анна Иоанновна и сразу же пригласила Меншикова на беседу. О содержании разговора мы узнаем из двух писем, отправленных в один день – 29 июня. В письме к супруге Дарье Михайловне Меншиков нисколько не сомневался в безоговорочной поддержке его затеи Анной Иоанновной: «Оная, кажется, с великою охотою паче всех желает, чтоб в Курляндии князем быть мне, и обещала на то всех курляндских управителей и депутатов склонить».[338] Другое письмо, адресованное императрице, приоткрывает завесу над тем, какими способами князю удалось склонить Анну Иоанновну к «великой охоте» и как она отказалась от льстившей ей возможности стать супругой красавца графа Морица. Анна Иоанновна, писал Меншиков, «с великою слезною прозьбою» умоляла князя ходатайствовать перед императрицей, чтобы та разрешила ей выйти замуж за Морица Саксонского. В своей просьбе она ссылалась на опостылую вдовью жизнь – «уже сколько лет как вдовствует». Упомянула она и о том, что еще Петр I «имел об ней попечение, уже о ее супружестве с некоторыми особами трактаты были написаны, но не допустил того некоторый случай».
Наступил черед для монолога Меншикова. Князь «со учтивостью» возражал, и если верить ему, то с такой убедительностью, что его собеседница была сразу же обезоружена доводами и тут же решила «все то свое намерение оставить».
Какие же аргументы Меншикова вынудили Анну Иоанновну отказаться от планов, которые она лелеяла неделями?
Светлейший заявил, что утверждение Морица на герцогском троне противно интересам России. Брачному союзу не быть еще и потому, что «ее высочеству в супружество с ним вступать неприлично, понеже тот рожден от метресы», а не от законной жены. Про запас у светлейшего был еще один аргумент: если герцогом будет избран он, Меншиков, то он гарантирует права Анны Иоанновны на ее курляндские владения: «Ежели же другой кто избран будет, то она не может знать, ласково ль с ней поступать будет и дабы не лишил ее вдовствующего пропитания».
Герцогиня тут же выразила желание, «дабы в Курляндии герцогом быть мне». Более того, она обещала приказать канцлеру Кайзерлингу отменить постановление сейма об избрании герцогом графа Морица. В таком интимном и доверительном ключе, если верить Меншикову, протекала беседа: ни выкручивания рук, ни вдовьих слез, ни истерик, ни угроз, ни стремления выторговать какие-то уступки. В действительности все поведение князя в Риге не оставляет сомнений в том, что главный аргумент, на который он уповал, была сила. Нажиму Меншикова вдова могла противопоставить только слезы. Ей ничего не оставалось, как принять условия и даже пообещать свою помощь.
Но победой Меншиков тешил себя недолго. В первом часу ночи из Митавы в Ригу прибыли Долгорукий и Бестужев с обескуражившим известием, решительно перечеркивавшим все успехи князя: курляндцы отклонили кандидатуру как его, Меншикова, так и принца Голштинского. «Меня, – доносил светлейшей императрице 29 июня, – для веры, а принца Голштинского, что еще молод». Сколько ни уговаривал оберратов и как ни угрожал им Долгорукий отступиться от своего постановления – все его усилия оказались тщетными, оберраты стояли на своем.[339]
К такому афронту Александр Данилович не привык – он велит закладывать карету, чтобы мчаться туда, где лежала корона, – в Митаву. Приехал он в столицу герцогства 29 июня и провел там четыре беспокойных дня, в течение которых у него было несколько важных встреч.
Если бы Александр Данилович обладал достаточной проницательностью, он бы легко убедился, что ни Анна Иоанновна, ни граф Мориц, ни оберраты не склонны к уступкам и готовы решительно противодействовать его намерениям. Но Меншиков уже привык, чтобы ему все повиновались, что он полудержавный властелин огромной империи и что стоит ему проявить твердость, как все, кто стоял к нему спиной, повернутся лицом и с заискивающей улыбкой будут ждать его повелений. 2 июля он извещал Дарью Михайловну: «Здешние дела, кажется, порядочно следуют, а так ли окончаются, как ее величеству угодно – не знаю. А по обращению здешней шляхты многим о Морице быть отменам».
Не исключено и другое объяснение странной настойчивости Александра Даниловича: у Меншикова были все основания участвовать в курляндской эпопее – напомним, что он отправился к границам Курляндии, а потом и в Митаву или для того, чтобы самому овладеть герцогской короной, или не допустить, чтобы она оказалась на голове графа Морица. Вторая половина задачи приобрела еще большую злободневность после избрания Морица герцогом.
Граф Мориц навестил Александра Даниловича в первый же день приезда его в Митаву. До этого им встречаться, похоже, не доводилось, но заочно они были знакомы. Еще 1 июня Мориц Саксонский обратился к Меншикову с посланием, в котором просил светлейшего помочь заручиться поддержкой императрицы, без которой, как он писал, «все мое дело может быть уничтожено». Взамен этой услуги Мориц соблазнял князя какимито заманчивыми обещаниями: «Я без замедления в Санкт-Питербурх прибуду и, прибыв, вашей светлости проект сообщу, который будет к пользе вашей светлости, моей и еще двух особ. Сей проект гораздо полезным, нежели курлянский».[340] Александр Данилович, видимо, на приманку не клюнул.
Очное знакомство соперников сопровождалось беседой, не доставившей обоим удовольствия. Князь сообщает императрице в донесении от 3 июля об этом разговоре. Меншиков без обиняков объявил собеседнику, что его утверждение герцогом императрица не допустит «и чтоб оной ис Курляндии выехал».
Мориц: «Никогда того не надеялся, чтобы то вашему величеству было противно, понеже то избрание учинено в вольной элекции курлянской по правам, и при том мене просил, чтоб я предстательством своим к вашему величеству его в Курляндии удержал и утвердил».
Меншиков: «Я об нем иметь старания готов, но заподлинно знаю, что ваше величество тому будет противиться».
Мориц обещал князю «знатную сумму», если тот будет ему помогать. Князь ответил готовностью уплатить такую же сумму Морицу, если тот будет ему помогать в избрании. «И хотя оной, – продолжал Меншиков, – весьма упорствовал, но видя такие ко опровержению ево представляем резоны, склонился, что он тою суммою будет доволен и ис Курляндии выедет, и о утверждении моем Курлянским герцогом будет чрез короля и своих приятелей искать способу».[341]