В свою очередь супруг не обременял Дарью Михайловну служебными заботами. Из строк писем, адресованных ей, лишь в нескольких изложены поручения, к слову сказать, мелкие, носившие более частный, домашний, нежели служебный характер. Два поручения определяли судьбу арапов: одного из них Меншиков велел жене отдать посланцу гетмана Огинского, предварительно «зделав на него платье и челму турецкую»; другого арапа князь распорядился «женить на большой арапке», причем жениха тоже надлежало нарядить в «хорошее платье». В другой раз Дарья Михайловна должна была проследить за изготовлением одеяла для царя. «И как совсем будет готово, тогда извольте оное прослать в дом государев», – писал Меншиков в 1718 году. Летом того же года, когда светлейший с царем плавал в водах Балтики, Дарье Михайловне было поручено наблюдать за отделкой на Ямбурском хрустальном заводе кубка, предназначавшегося в подарок прусскому королю, а также принять в доме шведского генерал-фельдмаршала Рейншильда. «И когда оной Рейншильд у вас будет, – наставлял князь супругу, – или так случится, примите ево ласково».[381]
Едва ли не самое серьезное задание Дарья Михайловна получила в мае 1709 года, когда Меншиков отправил к ней из-под Полтавы в Харьков, где она находилась вместе с сестрой и сыном, захваченные у шведов трофеи: две пушки и знамя. «Извольте, – велел князь, – любезнейшему нашему сыну приказать, чтобы по пришествии его царского величества с ними встретил».[382]
Затея светлейшему показалась столь привлекательной, что он проявил к ее исполнению живейший интерес и настойчивость. Что мог выиграть князь от церемонии, в которой главными действующими лицами были царь, ехавший из Троицкого в лагерь под Полтавой, и его крестник, сын Меншикова Лука-Петр, грудной ребенок, родившийся в феврале того же 1709 года?
Эпизод, на первый взгляд ничтожный, высвечивал множество намерений князя: и его желание польстить царю торжественной встречей, и стремление в деликатной форме подчеркнуть собственную удачу на театре военных действий, выразившуюся в захвате трофеев, и надежду на то, что церемония не будет забыта царем и будет напоминать ему о существовании Луки-Петра, – отец его был человеком предусмотрительным.
Малозаметная в сфере служебных дел князя, Дарья Михайловна становилась настойчивой и энергичной, когда дело касалось его безопасности и здоровья. Зная горячность своего Александра Даниловича, его стремление быть в гуще событий, где бы они ни происходили: на театре войны, в столичном городе Петербурге или в часы застолья с безмерным употреблением горячительных напитков, Дарья Михайловна свою задачу видела в том, чтобы предостеречь не знавшего меры супруга от беды: шальной пули, укола шпаги во время стычки с неприятелем, бесшабашного пьянства, наконец, невзгод походной жизни. Послания Дарьи Михайловны похожи на мольбы-заклинания, в каждом из которых она не уставала просить супруга беречься. Просьбы были тем настойчивее и громче, чем большим опасностям подвергался князь, находясь в пылу сражений.
В 1708 году неприятель вторгся в пределы России, наступило время, полное тревог и опасностей. «Слезно прошу для самого Бога, ежели в каких случаях, изволь быть поопаснее. Пожалуй, батюшка, не прогневись, что так дерзновенно пишу», – писала Дарья Михайловна в феврале. В августе того же года: «А паче всего прошу для самова Бога, пожалуй, побереги своево здоровья».[383]
Мольбы Дарьи Михайловны: «Изволь ездить поопаснее», «не изволь быть блиско неприятеля» – звучали в каждом письме, адресованном князю накануне битвы у Лесной.[384]
Здесь уместно напомнить о трогательной заботе супругов, стремлении оберегать покой друг друга, скрывая подлинную меру опасности, не останавливаясь при этом перед обманом. Известно, например, что Александр Данилович находился в гуще Калишского сражения. Это, однако, не помешало ему утешить супругу. Накануне сражения, 15 октября 1706 года, он отправил ей две «грамотки»; в одной из них писал: «Для Бога обо мне не сумневайтесь, воистинно, в баталии сам не буду, и о том не печальтесь»; в другой: «А от неприятеля опасаться нам нечего, понеже между нами и ими река немалая».[385]
Еще больше опасений за жизнь князя у Дарьи Михайловны было накануне Полтавской битвы. Ответы Александра Даниловича были такими же успокаивающими. Он не уставал повторять: «Опасности никакой нет и во оной не бываем», «Никуда во опасные места не ездим».
Заверения находились в вопиющем противоречии с подлинными поступками Меншикова, с его отважными, а порою и безрассудными действиями в памятный день 27 июня 1709 года у валов Полтавы. Об этом догадывалась и жена, душевное равновесие которой все время подвергалось испытаниям. Тогда Меншиков призывал на помощь свою сестру Анну Даниловну и свояченицу Варвару Михайловну.
«Анна Даниловна и Варвара Михайловна, – обращался князь к ним 25 января 1708 года, – унимайте того, кто трусит, чтоб больше не трусила». Или 15 июня того же года: «Анна Даниловна и Варвара Михайловна, для Бога берегите и унимайте, чтоб не плакала и не печалилась об нас, понеже мы никогда надлежащей осторожности иметь не оставим». Иногда просьба перемежается с выговором за неприлежное исполнение его просьб. «Уведомился я от Антона (Девиера. – Н.П.), – писал светлейший в январе 1709 года, – что вы печалуетесь, что вам не надлежало бы делать, а надобно скакать да плясать и княгиню забавлять, дабы не печалилась. И печалиться вам не о чем, понеже за помощью Божиею и за вашими молитвами в добром обретаемся мы здравии и чаю к вам вскоре буду».[386]
Кстати, Дарья Михайловна знала цену заверениям Александра Даниловича и, отчаявшись в успехе своих заклинаний, решалась обратиться за помощью к царю. Петр откликнулся на просьбу Дарьи Михайловны; 14 февраля 1708 года он отвечал: «А чтоб мне писать господину князю Меншикову, чтоб оный себя поберег, о том я, как мог, так ему при прощании в Вильне говорил; а когда увижусь, говорить не оставлю».[387]
К уловкам, призванным оберегать покой князя, прибегала и Дарья Михайловна. 31 мая 1709 года царь, направлявшийся к войскам под Полтавой, писал Меншикову из Змеева, что под Харьковом: «Жена ваша и сын в добром здравии». Это была святая ложь, сказанная Петром, надо полагать, по настоятельной просьбе Дарьи Михайловны.
4 июня царь, встретившись с Меншиковым, сообщил ему подлинные сведения о состоянии здоровья княгини, из которых следовало, что она серьезно недомогала. Из-под Полтавы Александр Данилович писал жене: «Не о ином о чем есть мне сумнение, токмо о том, что вы болезнуете, о чем я подлинно неизвестен, но не могу вам в том веры иметь, ежели б царское величество мне не сказал».
Дарья Михайловна была убеждена, что, окажись она рядом с Данилычем, ей удалось бы уберечь его от всех опасностей. Отсюда настойчивые просьбы, чтобы он вызвал ее к себе: «Прикажи нам быть, хотя на малое время видеть тебя. Ей, зело печально, что от милости твоей отлучны».[388]
В годы, когда муж находился при войсках, Дарья Михайловна жила не в Москве или Петербурге, а в Смоленске, Брянске или Харькове, то есть поближе к Данилычу.
Александр Данилович, разумеется, был рад приездам жены, но давал согласие на свидание только в том случае, когда был полностью уверен в безопасности как пути, так и пребывания ее в войсках. В январе 1708 года он согласился на приезд Дарьи Михайловны в Минск, но обстановка на театре менялась в худшую сторону с калейдоскопической быстротой. Путь был безопасным до 21 января, но уже на следующий день ситуация изменилась, что вынудило князя предупредить жену, чтобы та ехала «как скоро возможно», день и ночь, так как неприятель сдвинулся с места. 23 января обстановка стала еще тревожнее, и курьер доставил новое предписание: «Поезжай до Минска немедленно, дабы каким способом вас не отрезали». Наконец, Меншиков велел ей изменить маршрут, повернуть в противоположную сторону – к Смоленску, где и довелось почти месяц ожидать прояснения обстановки. Судя по перерыву в переписке, свидание супругов продолжалось примерно с 28 февраля по 12 марта.
В августе 1708 года Дарья Михайловна возобновила хлопоты о свидании, но супруг превыше всего ставил ее безопасность и поэтому отказал. 17 мая 1709 года князь писал: «А ныне сами изволите разсудить, что тому старатца неможно, понеже и другие здесь бывшие принуждены в Харьков ехать».[389]
В переписке супругов можно обнаружить множество свидетельств взаимного внимания, заботливости и желания доставить удовольствие пусть мелкой, но приятной услугой. В 1708 году Меншиков отправил Дарье Михайловне «в презент двух шляхтянок-девок, ис которых одна, маленькая, может вам за попугая быть – такая словесница, какой еще ис таких младенцов мало видал и может вас больше увеселить, нежели попугай». В июне того же года Александр Данилович, будучи в Могилеве, получил в подарок шестьдесят огурцов. Сам он их есть не стал, а переправил жене: «Дай Боже, на здоровье кушать и при том веселиться, а не плакать». Полезны при дворе Меншикова могли быть и два шведа перебежчика – один из них паж, другой – камердинер. Обоих их князь переправил к Дарье Михайловне. «Вчерашнего дня послал к вам два цука лошадей: один к сыну, другой к вам», – писал светлейший 22 мая. И тут же ирония в адрес назадачливого шведского генерал-майора Круза, который, по словам князя, оказывается, «подарил нас» лошадьми. В октябре 1709 года князь, находясь в Мариенвердене, получил в подарок от Голштинского герцога шкатулку. Александр Данилович не замедлил ее передарить жене. Как-то довелось светлейшему оказаться в своих ижорских владениях, где он позабавился ловлей рыбы. Улов отправил домой, сопроводив подарок посланием: «И что здесь на ваше счастье своими руками наловил рыбы, и ныне все к вам отсылаем». Трогательно выглядит судьба яблока, которым князя одарил в Петергофе царь в 1723 году: «Его императорское величество пожаловал мне здешнаго саду одно яблоко, которое с сим денщиком к вам посылаем».