— Павел жив.
Женщины одновременно вздрогнули и повернулись к дверям, в проеме которых стояла Настя. Бледность лица и красные, но абсолютно сухие глаза все еще хранили следы вчерашнего потрясения. Но голос девушки был абсолютно спокоен, а в одежде — ни малейшего намека на траур.
— Павел жив, — повторила она. — Если бы он погиб, я бы обязательно это почувствовала. Ясно, мама?
Эмма Павловна мгновенно смешалась и вернулась за стол с видом провинившейся девочки: от уверенной, взрослой женщины, которую всего секунду назад наблюдала Мария Петровна, не осталось и следа.
— Я забыла у тебя спросить, — все так же спокойно продолжила Настя, — как тебе папа спустя двадцать лет?
— Девятнадцать… — машинально поправила дочь Эмма. — Ну как? Да никак… Не люблю, когда люди самоуничижаются и наглеют одновременно.
Мария Петровна опустила глаза. Она вчера была единственной свидетельницей встречи Настиных родителей и понимала, что имеет в виду Эмма Павловна. И сказанное ею по поводу Петрова показалось учительнице на редкость точным: потрясение первых секунд, когда он узнал Эмму, сменилось бурным и публичным приступом раскаяния, которое показалось учительнице насквозь фальшивым… За несколько минут до того, как раздался ужасный Настин крик, Мария Петровна выглянула на балкон, и, к своему ужасу, в самый неподходящий момент: Эмма Павловна влепила Петрову пощечину — явно за попытку со стороны художника обнять ее. Когда по распоряжению Дона Антонио все вернулись к столу, а Мария Петровна с Настей получили возможность остаться вдвоем, для учительницы этот вечер завершился.
Вернувшись к себе спустя два часа, она уже не застала Петрова. А Эмма Павловна с Кедычем сидели на кухне, тихо, но оживленно о чем-то говорили, все еще не находя в себе сил расстаться…
Между тем Настя продолжала стоять в дверях и вопросительно смотреть на Эмму Павловну.
— Твой сюрприз, доча, не удался… — решительно заявила она. — Я была вынуждена попросить Петрова уйти. И совсем не из-за того, что мне стало стыдно за его драные носки! А за… Он повел себя непозволительно!
— Ясно… — Настя вздохнула и с сожалением посмотрела на мать. — А я думала…
— Думать каждый должен за себя сам! — оборвала ее Эмма Павловна.
Мария Петровна промолчала, подтвердив тем самым свое внутреннее согласие с Настиной мамой. Поняв, что осталась в меньшинстве, девушка, не попрощавшись, двинулась в сторону прихожей.
— Настя, а завтрак? — спохватилась учительница.
— Спасибо, я опаздываю, поем на работе!
Дверь хлопнула, и женщины остались вдвоем.
— Эммочка. — Мария Петровна нерешительно посмотрела на нее. — Вам не кажется, что вы с ней немного жестковато? С учетом ситуации?..
— Не кажется. — Голос Эммы вновь обрел уверенность. — Поверьте, Марьюшка Петровна, я очень хорошо знаю свою дочь, сантименты сейчас с ней разводить нельзя, будет только хуже… А я хочу, чтобы она пережила это все как можно скорее…
— Знаете что? — Учительница ощутила раздражение, закипающее где-то в глубине души. — А я согласна с Настей: Паша жив! И нечего хоронить его заранее, даже по телевидению сказали, что он считается без вести пропавшим! Разве мало было случаев, еще во время Второй мировой и после нее, когда без вести пропавшие оказывались живы?!
— Господи… — Эмма Павловна вздохнула вдруг по-бабьи горько и прерывисто. — И кто только ее выдумал, войну эту проклятущую?!
Московские улицы со свойственным им безразличием приняли Настю в свои бетонные желобы и понесли, как несут они ежедневно миллионы людей, сливая воедино на недолгие минуты или часы их жизни, судьбы, само их человеческое естество, столь хрупкое и так легко уязвимое. У нее больше не было слез, и именно поэтому мир приглушил свои тона. Что, как не слезы, таящиеся в глубине души, преломляют лучи солнца и краски вселенной, делая их яркими и насыщенными?.. Уходят слезы — уходит и разноцветное сияние. В этом приглушенном, лишенном блеска мире человеку, как ни странно, легче выжить, может быть, потому, что чем слабее чувства, тем сильнее воля…
Перед мысленным взором Насти всплыло лицо Людмилы Завьяловой. Телевидение… Вот где должны знать точно и достоверно все о случившемся!
И первой, кого она увидела, переступив порог салона, была Людмила Александровна, о чем-то весело болтающая со Светланой.
— Привет, Настена, — Завьялова с улыбкой повернулась к девушке, — где рисунки?..
— Я принесу… Здравствуйте. — Настя нетерпеливо повлекла Завьялову от стойки администратора.
— Людмила Александровна. — Она посмотрела на женщину умоляюще. — Я хотела спросить…
— Что-то случилось? — Завьялова доброжелательно улыбнулась и обняла Настю за плечи.
— У вас ведь муж на телевидении работает?
— Есть такое дело!
— Там вчера в новостях передали… Вы знаете…
Людмила Александровна почувствовала Настино состояние и мгновенно посерьезнела.
— Девочка, что-то случилось?
— Да. Вчера в Чечне упал вертолет, в котором был мой жених…
— О господи!..
— Они сказали, что его не нашли… Неужели больше ничего не известно?! Ну хоть что-нибудь?!
— Настенька… Какой им смысл скрывать информацию? Успокойся, девочка…
— Но ведь как-то их находят?
— Это бывает очень редко, — печально заявила Людмила.
— Я не знаю, к кому обратиться, у вас такие связи…
— Связи тут не могут помочь, Настенька… Остается только надеяться.
— Но я чувствую, что он жив! — сказала Настя упрямо.
— Тогда жди его. Если что-нибудь узнаю, клянусь, скажу сразу же, Независимо от того, что именно станет известно… А теперь извини, меня Вика ждет в кафе. А тебя, если не ошибаюсь, клиентка.
Настя взглянула в сторону своей кабинки и слабо улыбнулась:
— А-а… Она уже второй раз, вчера была… Правда хорошенькая?
— Пожалуй…
Совсем юная девушка внешне чем-то напоминала Настю: такая же хрупкая, длинноногая и глазастая. Только «выполненная» совсем в других тонах. Вопреки нежной смуглости кожи — белокурая и голубоглазая.
— Всего неделю в Москве. Охрана — как у президента… — сообщила Настя.
— А кто она? — рассеянно поинтересовалась Людмила, так как уже увидела Вику за одним из столиков кафе.
— Жена алюминиевого короля какого-то… Недавно поженились, она еще ни к чему не привыкла, нервничает, сомневается во всем… Не может выбрать подходящие процедуры.
— Кто?
Настя вздрогнула и повернулась к своей собеседнице. И едва не засмеялась: Людмилы рядом с ней уже не было, а вопрос исходил от Лизы.
— Это ты?
— Нет, не я! — Лиза надула губки. — Ты чего это сама с собой разговариваешь?
— Откуда я знала, что сама с собой? Тут только что Людмила была.
— Людмила — вон она, в кафе с Викторией сплетничает! А у тебя, видимо, глюки начались… Слушай, а что это ты сегодня какая-то измученная?
— Спала плохо… Думала почти всю ночь…
— Ты это дело брось! Беременным женщинам думать запрещено. Хочешь кусочек пирожного? Я вообще-то направлялась кофе пить.
— Подождешь меня? Я только клиентку отпущу. Да это быстро! — добавила Настя, увидев, что Лиза смотрит на «алюминиевую королеву» с сомнением. — Я точно знаю, что она ничего не будет делать, поговорит о том о сем и уедет…
И, не дожидаясь Лизиного ответа, Настя поспешила к своей кабинке. Девушка, о которой шла речь, уже проявляла признаки нетерпения. За ее спиной маячили два здоровенных мрачных охранника с рациями.
— Ну, надумали что-нибудь? — Настя доброжелательно встретила неуверенный взгляд голубых глазищ.
— Не знаю, — вздохнула девушка. — А что такое э-лек-тро-мио-сти-му-ля-ци-я?..
Чувствовалось, что длиннющее слова запомнилось и далось ей с трудом. И, проверяя себя, она открыла врученный ей вчера Настей проспект, который вертела в руках.
— Это такая гимнастика для ленивых, — улыбнулась Настя. — На проблемные места наносят специальный гель и подключают ток… Двадцатиминутная процедура равна двум тысячам приседаний…
— А током не убьет?..
— Если не засовывать пальцы в розетку, то нет. А боитесь — попробуйте талассотерапию: это когда на тело наносится кашица из зеленых водорослей…
— Исключено! Ненавижу их запах!
— Они без запаха.
— Значит, это уже не водоросли… Можно, я еще подумаю?
— Конечно, можно! Тем более я не уверена, что такого рода процедуры вам вообще нужны.
— Почему? — Голубые глаза уставились на Настю с любопытством.
— У вас чудесная фигура и замечательная кожа, а значит, никаких причин для самоистязаний!
— Правда?
— Конечно! Просто вам нужно расслабиться и успокоиться. Хотите, запишу вас на очень приятную процедуру — релаксационный массаж?..
— Кажется, хочу… — Девушка внимательно посмотрела на Настю. — Я вам верю, вы такая милая и терпеливая… Записывайте!
Спустя минуту Настя уже была свободна и с облегчением направилась в кафе, где Лиза успела взять две чашки кофе и целую гору пирожных.
Вопреки ожиданиям пирожные не вызвали у Насти никакого отвращения, напротив: ей захотелось съесть их немедленно и все сразу… Однако с трапезой пришлось повременить, поскольку завершившая свой разговор с Людмилой хозяйка салона перед тем, как покинуть кафе, подошла к столику девушек.
Сегодня Виктория была непривычно мягкой, а сквозь маску невозмутимости, словно навечно приросшую к ее лицу, проступала вполне человеческая печаль.
— Здравствуй, Настя. — Она слабо улыбнулась. — Хотела тебя похвалить, клиентки очень хорошо о тебе отзываются… Позавтракаешь — зайди ко мне, есть разговор.
— Хорошо…
— Да, и прими мои соболезнования… Мне Люда рассказала. Ты молодец, не скисла…
Перехватив Лизин взгляд, Настя поняла, что, услышав последнюю фразу Вики, по-видимому, изменилась в лице.
— Что-то случилось? — с тревогой спросила Лиза.
— Вертолет, в котором был Паша, сбили.
— Боже мой… И что же теперь? — В голосе Лизы звучала растерянность.
— Теперь я буду его ждать.
— Он… жив?