Мальчик отпустил тормоза, и одно колесо медленно повернулось. Кончики пальцев до сих пор были влажными от темно-синей краски, но мальчика это не беспокоило. Мама прикрыла ладонью рот.
Ей понравилось, на этот счет можно было не беспокоиться. И это было еще не все. Одна из стенок ящика осталась некрашеной. Зато к ней была приклеена бумажка: «Зарезервировано для Лас-Вегаса».
— Не иначе как я была святой в прошлой жизни, — прошептала мама, утирая слезы в уголках глаз. — Иначе чем я могла заслужить такого сына?
Она взяла кисточку и приступила к покраске оставшейся стенки. Когда управилась, спросила:
— И как это работает? Ты ведь расскажешь мне, правда?
На этот раз мама все-таки нарисовала звезды.
— Я буду вынужден сделать это, если ты согласишься быть моей ассистенткой, — ответил он и открыл ящик. — Не боишься?
— Нет, нет! Подумать только… Я буду ассистировать настоящему иллюзионисту!
От запаха краски у мальчика закружилась голова. Наверное, все-таки не следовало закрывать дверь. Но эта была их с мамой тайна, не для посторонних глаз. Не то чтобы они ждали кого-то в гости, и тем не менее…
— Сначала ты залезешь в ящик, — сказал мальчик. — Собственно, я должен надеть на тебя наручники и посадить в мешок, но у меня нет ни того ни другого.
— Слава богу, — рассмеялась мама.
— Я закрою ящик на висячий замок и встану на крышку. А потом ты вылезешь из потайной дверцы и…
— Но я не вижу здесь никакой потайной дверцы. — Голос мамы звучал обеспокоенно.
— Это часть трюка, — мальчик улыбнулся. — Дверца спрятана в рисунке.
Он ткнул пальцем в клетчатый узор на задней стенке ящика.
— Я наброшу ткань на это кольцо, — продолжал мальчик, показывая на кольцо, которое лежало на крышке, — и сам встану на ящик, в кольцо. А потом подниму его над собой так, что со всех сторон буду занавешен тканью. Ты вылезешь из потайной дверцы, встанешь рядом со мной и возьмешь у меня кольцо. Я пролезу через потайную дверцу в ящик вместо тебя. Потом ты опустишь кольцо, и получится, будто мы поменялись местами или же превратились ты в меня, а я в тебя. Потому что ты окажешься на моем месте, сверху ящика, а я — на твоем, внутри его. Как будто это я мама, а тебе семь лет.
Мама провела рукой по потайной дверце.
— Замечательно сделано, — похвалила она.
— У меня были настоящие чертежи. Но нам придется много тренироваться, потому что все надо делать быстро. Яне не должна понять, в чем здесь дело.
Тень набежала на лицо мамы, и он прикусил губу.
Не нужно было упоминать имени сестры. Глупый, глупый мальчишка… Мама все еще расстроена тем, что Яне переехала к подруге в Даларну. Два дня после ее отъезда тянулись целую вечность, поэтому мальчик и придумал это развлечение.
И теперь мама, вместо того чтобы печалиться, будет вместе с ним отрабатывать трюк.
— Боюсь, здесь тесновато, — озабоченно заметила она. — Ты уверен, что я в нем помещусь?
— И это тоже часть иллюзии. На самом деле он больше, чем кажется.
Мальчик показал на чертежи, беззвучно повторяя про себя: «Яне». Три буквы. Сестра будет отсутствовать четырнадцать дней. Три плюс четырнадцать — семнадцать. Они должны семнадцать раз отработать этот трюк, и тогда Яне вернется и мама снова будет счастлива.
— Ты пробудешь там не больше полминуты, а потом вылезешь, и мы поменяемся местами.
— Полминуты, ты сказал?
— Да, самое большее.
Винсент сидел на диване в гримерной. Мужской голос из телефонной трубки не давал ему покоя ни на минуту все время после прослушивания.
Вечернее шоу проходило в концертном зале «Мальмё Лив». Выступать в таких местах — всегда маленький квест. Задние ряды слишком далеки от сцены, поэтому их приходится отгораживать и оставлять пустыми. Но даже с учетом этого присутствовало около шести сотен зрителей, что очень неплохо для конца мая, когда артистам приходится конкурировать с уличными кафе.
«Не шесть сотен, — поправил себя он. — Пятьсот восемьдесят шесть человек». Винсент чувствовал, как его мозг хочет убежать от этой мысли, и позволил ему это сделать, разглядывая неоткрытые бутылки на ночном столике. Все этикетки смотрели в одну сторону. Винсент подавил искушение отправить Умберто снимок за подписью: «Вода из-под крана».
Пятьсот восемьдесят шесть человек. 5+8+6 = 19, 1+9 = 10, 1+0 = 1.
Кроме того, «586» — песня из второго альбома «Нью ордер»[26]. Она странная, с вставками из «Blue Monday», и единственное, что можно слушать у этой группы. А Monday — это вообще-то понедельник, первый день недели. То есть опять единица.
Согласно нумерологии единица — это творчество и самое точное описание его нынешнего состояния. Если Винсент не льстит себе, конечно. Кроме того, это мужская цифра, прямая, как фаллос, что лишний раз доказывает, что нумерология — мужское изобретение. В большей степени мужской можно считать разве подвешенную девятку. И вместе они составляют 19, что опять-таки сумма 5+8+6, пятьсот восемьдесят шесть.
Но единица всегда держится особняком, как отдельный индивидуум. Примерно такой, что развалился сейчас на просиженном диване в Мальмё. И страшно скучает по Мине.
По Мине? Не Марии?
Конечно, и по детям тоже, по своей семье. Но по странной женщине из полиции, пожалуй, даже больше. А ведь так и не спросил, собрала ли она свой кубик Рубика… Настолько увлекся головоломкой, которую предложил убийца по телефону.
Вы ведь знаете, когда он умер. Или в самом деле не поняли, зачем там разбитые часы?
Ясное дело, они показывают время смерти. Но Винсента не оставляла мысль, что убийца имел в виду что-то еще. Три часа. Три жертвы. Две женщины и один мужчина. 3321 — Винсент рассмеялся. Если он не ошибается, это телефон какой-то службы банка «Нордеа». Вряд ли убийца имел в виду это. Зато у Винсента есть материал для анализа — тон голоса и выбор слов.
Он пообещал Юлии отчитаться перед группой сразу по возвращении в Стокгольм. Винсент понимал, что в полиции он все еще на птичьих правах. В лучшем случае они еще раз снизойдут до того, чтобы его выслушать.
Он встал, подошел к раковине, повернул кран. Дождался, пока вода не станет совсем холодной, и плеснул на лицо. Хватит на сегодня рассеянных мыслей. Сосредоточиться получается все с бо́льшим трудом, даже во время шоу. Женщина из зала назвала его Дамблдором, чем вызвала громовой хохот. Это напомнило Винсенту допрос Даниэля, чья ближайшая ассоциация с магией была «Гарри Поттер». Даниэль — менее вероятный убийца, чем Раск. Но он сказал кое-что, на что Винсент поначалу не обратил внимания и что теперь болталось у него на задворках сознания, словно острый камушек в ботинке.
Он промокнул лицо полотенцем и посмотрелся в зеркало. Как будто попытался заглянуть внутрь черепной коробки, игнорируя выражение глаз. Безусловно, там что-то было. Что-то очень важное, что Винсенту только предстояло себе уяснить. И для этого нужно было еще раз встретиться с Даниэлем Баргабриэлем.
Даниэль стоит у подъезда Эвелин и смотрит на фасад. Уже поздно, и на улице темно, но окно ее кухни на втором этаже светится. Даниэль думает, что это выглядит как открытка — желтый фасад рубежа девятнадцатого-двадцатого веков и одинокое светящееся окошко. Даниэль понимает, что влип. С другой стороны, что удивительного в том, что он старается держаться подальше от полиции? Знает ведь, как оно бывает. Если ты недостаточно чист для них, на тебя навесят по полной. Спроси Самира. И не имеет значения, что ты делал, а чего не делал.
Угол зрения не позволяет Даниэлю видеть, что происходит за окном, но он знает, что Эвелин сидит на кухне и ждет его. Они не виделись слишком давно. Даниэль хотел, чтобы полиция потеряла к нему всякий интерес, но этот Винсент… от него ничего не утаишь.
Очень может быть, что Даниэль стал первым подозреваемым лишь потому, что хотел избежать худшего. И теперь ему нужна помощь Эвелин, пока все окончательно не расстроилось. Страх — вот все, в чем он виноват. Но никто не может осуждать его за это. В общем, спроси Самира.
Ему нужна не только помощь Эвелин, но и она сама. Даниэль соскучился. Обычно они проводили вечера на ее кухне, где за вином или пивом говорили обо всем на свете. Эвелин курила в открытое окно. Вообще-то она не курит, но после пары бокалов может высунуться с сигаретой в окно на кухне. В полосатой блузке с таким большим вырезом, что ткань соскальзывает с голого плеча.
Эвелин говорила, что в такие минуты ей кажется, будто она курит у окна в Париже или Риме, а не в каком-то там тоскливом Стокгольме. Особенно весной, когда она согласна переместиться куда угодно из этого невыносимо «правильного» города.
Даниэль никогда не понимал этого — он любил весенний Стокгольм. С другой стороны, никогда не был ни в Париже, ни в Риме. Обычно после этих слов взгляд Эвелин становился загадочным, и она уводила Даниэля в спальню. Или же все происходило прямо здесь, на кухне. У Эвелин был вкус дыма, вина и весенней тоски. И все предсказуемо с точностью до мелочей, что тем не менее нравилось Даниэлю. В этом порядке ощущается что-то правильное. Возможно, то, что и называют романтикой.
Собственно, почему бы и не Париж? Сбежав из кафе, Даниэль сжег за собой мосты. Теперь только и остается, что исчезнуть. Если он снимет со счета все деньги, этого должно хватить на выходные вдвоем.
Почему он до сих пор этого не делал? Эвелин была бы счастлива.
Но для начала нужно кое-что прояснить. Почему он исчез. Почему не отвечал на ее эсэмэски. И насчет Тувы тоже… Даниэль надеется, что Эвелин простит ему отлучку. Поймет, что просто испугался полиции, и не перестанет его любить. Слишком много неоправданных надежд.
Он представляет себе, как на ее лбу обозначится морщинка. Может быть, Эвелин даже сожмет губы. И тогда он поцелует ее в уголок рта, обхватив за виски обеими руками. Он глубоко вздыхает, идет к двери и уже набирает код, когда слышит сзади голос: