Мина вздрогнула. Это был не тот ответ, которого она ожидала. Сразу появился интерес к беседе. Кеннет продолжал, глядя на дорогу:
— Я нашел Яне на улице. Жизнь не баловала ее. Меня тоже. И так уж получилось на этот раз, что два минуса дали плюс. Что-то щелкнуло во мне, когда я увидел, как она там лежит. Челюсть выбита. Одного глаза не видно за опухшим веком. У нее были сломаны несколько ребер, правая рука и нога. Кто-то так сильно пнул ее, что повредил позвоночник.
Мина кивнула.
— То есть это не сколиоз?
Кеннет покачал головой.
— Нам скоро сворачивать, — сказала она, и Кеннет включил правый поворотник.
— Людям не нужна правда. Поэтому мы лжем, так проще.
— Понимаю. — Мина вздохнула и отвернулась к окну.
Она делала так же — лгала. Потому что так всегда было проще.
— Я позвонил в «Скорую», сопровождал ее в больницу. С тех пор мы вместе.
— А потом вы обратились в клуб анонимных алкоголиков. Вам это помогает?
— Помогает. — Кеннет вздохнул. — Это и еще кое-что, что мы делаем сами. Иногда полезно проявить инициативу, вместо того чтобы ждать у моря погоды. Только так и можно справиться с жизнью — взять дело в свои руки.
— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. — На этот раз Мина сказала чистую правду. — А вы местные? Из Стокгольма?
— И да, и нет.
Это был его ответ, и Мина оставила эту тему.
— Сколько тебе осталось? — спросила она вместо этого.
Кеннет вздрогнул, и Мина сразу же прикусила язык. У нее как будто отсутствовал фильтр между мозгом и ртом — то, что имеют все нормальные люди. И это была одна из причин, по которым Мина избегала разговоров на личные темы. Так легко незаметно для себя обидеть человека…
— Откуда ты знаешь? — спросил Кеннет, так же не отрывая взгляда от дороги.
— Я и не знала, пока ты не подтвердил. Это было всего лишь мое преположение. У тебя желтоватые глаза и такой же оттенок кожи. У моего дедушки, который умер от рака печени, было то же самое. У тебя в машине «Нексавар», — Мина показала ногой на пузырек на полу. — Дедушка тоже его покупал.
— Несколько месяцев, если повезет, — ответил Кеннет. — Слишком далеко зашло с метастазами. Я больше не принимаю «Нексавар».
— Мне жаль, — ответила Мина.
Некоторое время они ехали молча.
— Я должен сделать для Яне все, что в моих силах, — сказал вдруг Кеннет. — Это единственное, что мне осталось в жизни — дать Яне все, что ей нужно.
— Хорошо, — сказала Мина.
Она развернулась, опершись ладонями на сиденье. Разговор становился уж слишком личным. Что-то прилипло к ее руке — конфетный фантик. Мина попыталась его стряхнуть, но он словно присосался к ее пальцам. К горлу уже поднималась тошнота. Наконец Мина освободилась от бумажки и посмотрела в окно.
— Ты пропустил поворот. — Она показала рукой назад.
Но Кеннет, вместо того чтобы притормозить, прибавил скорость.
— Ты пропустил поворот. — Мина повернулась к нему и нахмурила брови.
Кеннет не отвечал и только жал на педаль газа. Спидометр показывал почти сто пятьдесят километров в час.
— Что ты делаешь? — Мина выпучила глаза.
Наконец Кеннет повернулся к ней и спокойно ответил:
— Ты должна побывать у меня дома.
И снова сосредоточился на дороге. Мина заерзала на сиденье и достала телефон, который Кеннет выхватил у нее из рук и выбросил в окно, прежде чем она успела отреагировать. В этот момент Мина поняла, что совершила ошибку.
Непростительную ошибку.
Квибилле, 1982 год
Брат влез на диван с ногами и плакал, уткнувшись лицом в колени. Его рубашка и диванная подушка были мокрыми от слез. Слов его Яне почти не разбирала.
— Она залезла в ящик, — всхлипывал он. — Я повесил замок, а потом вспомнил, что забыл взять плащ. Тот, который ты мне сшила. Я побежал в дом. Потом захотел есть. Съел три бутерброда, с ломтиком сыра и половиной ломтика ветчины на каждом, и выпил…
— Меня не интересует, что ты выпил! — не выдержала Яне.
— Ну и пусть! — в тон ей закричал брат. — По радио выступал этот… ну, которого любит мама… И я его слушал. Потом приехали Малла, Йесси и Лотта и позвали меня на пикник. Я взял велосипед и отправился с ними на озеро. Мы купались, а потом все вместе обедали у Йесси.
Яне почувствовала, что ее скоро вырвет. Черт дернул ее сшить ему этот плащ… Не будь его, брат остался бы в хлеву и ничего этого не было бы. Это она во всем виновата. Или нет… «Брось, Яне, — уговаривала она себя, — только не на этот раз».
— И они ни разу так и не поинтересовались, где твоя мама?
— Нет, они спросили, и я вспомнил, что она в хлеву, но мы решили ускользнуть незаметно, чтобы она не заметила.
Чтобы она не заметила… Яне была готова растерзать этих девчонок.
— И когда же ты в следующий раз вспомнил, что она в ящике?
Яне старалась держаться как можно спокойнее. Она села на диван рядом с братом; тот спрятал лицо в коленях.
— Вечером. Когда я должен был уже ложиться.
— Вечером? Но как ты мог снова об этом забыть, как?!
— Я и не забыл. Просто там было так темно и страшно…
Наконец он поднял на нее глаза. Но в его взгляде не было ничего, кроме упрямства.
— И потом, она могла и сама вылезти, — продолжал брат. — Там же есть этот, как его… в общем, я говорил, что фокусники никогда не открывают свои секреты.
— Я тебя ударю.
— Там есть потайная дверь. Мама должна была выбраться через потайную дверь, в этом и состоит секрет фокуса. И я думал, что ее давно нет в ящике. Что она у приятелей или еще где-нибудь… пропалывает одуванчики, например. Я не знал, правда.
Яне сглотнула. В конце концов, брату всего семь лет. И он не такой, как его ровесники, о чем тоже следует помнить. Тем не менее всему есть предел.
— Но почему ты просто не пошел в хлев и не проверил? — спросила она. — Почему не забеспокоился, когда она не вернулась домой?
— Я испугался, что она накричит на меня. Она ведь так долго просидела в ящике… Я не хотел, чтобы меня ругали. Я не понимаю, Яне, почему она не вылезла…
— Потому что твоя потайная дверь не сработала.
Брат вздрогнул, а потом нахмурился.
— Не сработала, — повторил он. — Я думал, что все рассчитал правильно. Но тогда почему она не стучала?
Иногда брат бывал на удивление глупым. Удивительно только, как он не запутался в своем плаще и не удавился в дверях.
— Откуда ты знаешь, что она не стучала? — набросилась на него Яне. — Тебя там не было. Ты обходил хлев стороной почти две недели, потому что боялся, что тебя отругают. Ты ведь это только что сказал? А она, может быть, много часов подряд стучала в стенки твоего ящика. Или много дней.
Какой-то частью мозга Яне понимала, что не все так просто. Или вина и вправду целиком и полностью лежит на брате? Мама на расстеленном на траве одеяле — эта картина слишком отчетливо врезалась в память. Яне слышала эти слова, словно они были произнесены секунду назад.
Если ты уедешь, я наложу на себя руки.
Но насмерть заморить себя голодом — это слишком даже для мамы. Не говоря уже о духоте и жаре, которая в этом ящике наверняка посильней, чем в сауне. Нет, это не было ее сознательным планом. Мама не могла проигнорировать потайную дверь, если та работала. Но когда поняла, что заперта, неужели так сразу сдалась? Или внутренний голос сказал ей, что все образуется и без ее участия, что надо просто сидеть и ждать?
Яне затрясла головой так сильно, что заболела шея. Эта мысль показалась ей совершенно бесчеловечной. Яне посмотрела на брата — и тут же все для себя решила. Это его вина, целиком и полностью. Если б он только не был так глуп и пошел в хлев посмотреть, у этой истории был бы совсем другой конец. Но все получилось так, как получилось…
В дверь позвонили.
— Кто это, как ты думаешь? — спросил, всхлипывая, брат.
Яне посмотрела в потолок и несколько раз сморгнула, прогоняя слезы. Это брат разрушил ее жизнь, и теперь не будет никакой гимназии в Муре.
Теперь они попадут в детский дом, и дальнейшее известно. Если годы жизни в Квибилле и научили чему-то Яне, так это тому, что она не похожа на других. Учителя закатывали глаза, когда она слишком быстро справлялась с их заданиями и задавала вопросы, на которые у них не было ответов. Никто из мальчиков не добивался ее внимания, и девочки, бывало, замолкали в ее присутствии, словно не знали, на каком языке с ней говорить. Разве она была виновата в том, что пошла дальше всех?
В Муре все было бы иначе. Там умные дети — норма, и Яне не выглядела бы белой вороной. Ивла рассказывала. В Муре отпала бы необходимость притворяться и подстраиваться, и Яне показала бы, на что способна. Совсем другая жизнь…
Яне вскочила с дивана и пошла открыть полицейским, которым звонила час назад. Новая жизнь закончилась, так и не начавшись, и этим Яне обязана младшему брату и его приятельницам.
Кеннет свернул на гравийную площадку перед большим зданием. Примерно такие Мина видела на фотографиях, когда они пытались выяснить, откуда взялся кетамин. Предположение подтвердилось: это была норковая ферма.
Кеннет выключил мотор, повернулся к ней и неожиданно влепил громкую пощечину. Обычный прием запугивания и верное средство сделать жертву сговорчивее. Главное здесь — эффект непредсказуемости. Мине это было известно, тем не менее сработало. Кортизол и адреналин буквально взорвали тело изнутри. Мину парализовал ужас.
— Жди здесь. — Он открыл дверцу со своей стороны и вышел.
Мина боролась с адреналином и страхом, которые мешали ясно мыслить. «Доверяй инстинктам», — убеждал внутренний голос, и на его стороне был весь ее долгий опыт работы в полиции.
Он обошел капот, чтобы открыть ее дверцу. Мине пришла было мысль выскочить из машины со стороны водительского сиденья, но Кеннет настиг бы ее в один момент. Поэтому Мина расстегнула страховочный пояс, подтянула ноги к животу и ударила ими в дверцу изо всей силы, как только Кеннет взялся за ручку. Дверца отлетела. Кеннет закричал и повалился навзничь на гравий. Мина надеялась, что причинила ему сильную боль.