Попыткой, пока не до конца удавшейся, создать такой ритуал преодоления Смуты стало учреждение праздника народного единства 4 ноября в день Казанской иконы Божией Матери. Впрочем, эта попытка рано или поздно может оказаться и вполне успешной. Это произойдет тогда, когда будет снято продиктованное политическими интригами противоречие между празднованием 4 и 7 ноября. Нагнетание этого противоречия внутри политических элит было признаком того, что для многих из наших политиков руководством к действию были вовсе не русские цивилизационные коды, а скорее антикоды Раскола, Гражданской войны, Мести и Злопамятства, блокирующие созревание подлинного народного единства.
Наш эксперт Т. Фадеева обратила внимание на такой важный элемент национальной картины мира, как архитектурный стилевой код[55]. В частности, речь идет о таком значимом аспекте традиционной архитектуры, как русские маковки и купола луковичной формы («сфера с пучиной»). Эта форма дает символический образ рая, однако не в статике, а в динамике, связанной с нерайским стартовым состоянием человека. Иными словами, в этой форме запечатлено отправление, отправка в сторону рая, вытягивание человеческого духа, жест его обращения к раю. Это символ полярной ориентации не просто как пребывания под знаком полюса, но и как взаимодействия с ним. Ту же форму имел и шелом русского воина. Что поразительно, он перекочевал и в советскую эпоху в виде буденовки, изготовленной, как известно, еще при царе ввиду подготовки победного парада в мировой войне (парада, не состоявшегося в 1918 году, когда и самого царя не стало).
Другое выражение той же идеи – более прямолинейное – шатровая архитектура. Русский шатровый стиль ближе к западноевропейской готике, являясь чем-то промежуточным между луковично-маковичным куполом и готическим шпилем. В этих стилевых формах просматривается не абстрактный, а конкретный космизм русской духовной интуиции.
Обращает на себя внимание и русское многоглавие как архитектурное отражение кода соборности. Как мне уже приходилось ранее писать, эта черта связана с халкидонским догматом Церкви и отражает одновременно мистический опыт православного праздника Пятидесятницы (Троицы), а также идеал полифонии и симфонии разных народов и культур внутри Русской цивилизации[56]. Иными словами, традиционная архитектура дает чрезвычайно важные решения и подсказки для визуального воплощения в будущем русских кодов.
Особого внимания в нашем контексте заслуживали бы и другие архитектурные и декоративные моменты традиционного русского стиля (форма зубцов, крыльев и навершия колонн, изразцы, коньки на крышах, резные наличники, геометрия и планиметрия русского деревянного зодчества и многое другое).
Излишне говорить о том, что это лишь один пример – и целый кладезь премудрости русских кодов откроется нам, если мы углубимся в русскую музыку, живопись и иконопись, вышивку, многие другие искусства и практики.
Внутри русского духовного генокода исследователей ждут многочисленные и неожиданные открытия. Но главное – сам факт, что «периодическая таблица» кодов уже создается, осмысляется, – это признак зрелости Русской цивилизации. Мы находимся в плане самосознания совсем недалеко от нового подъема, нового большого стиля. Можно сказать, рукой подать.
Очень важно нам сейчас дотянуться до новой эпохи, не допуская обвала в еще одну Смуту, которая может оказаться самой опасной и разрушительной в истории.
Жизнь понятий(цикл семинаров в Институте динамического консерватизма)[57]
1. О перевальном времени или эпохе смены имен
«Перевальное время», «переломное время», «седловинное время» – период, когда происходит мутация и сдвижка понятий, модернизация понятийных систем. (О нем писали, в частности, Отто Брунер и Райнхарт Козеллек.) Исторически происходит терминологизация одних понятий и нагрузка новыми смысловыми признаками – других, а также освобождение понятий от метафорики.
Сегодня мы проводим первый семинар из очень важного для нашего Института по смыслу и содержанию цикла. Речь в нем пойдет о системе понятий не только как языковом феномене, но как о феномене вообще смысловом, содержательном. Феномене, который определяет в том числе и научный, и творческий дискурс, и вообще любую человеческую деятельность.
Уже сейчас дифференциация и специализация знания зашли настолько далеко, что даже хорошо образованный ученый с трудом представляет себе эту находящуюся на стыке разных дисциплин проблематику. В ней больше всего разбираются лингвисты, и «понятие» чаще всего трактуется как категория лингвистическая. Но и лингвисты тоже находятся под властью некоей аберрации, связанной с их профессиональной деятельностью. Допустим, открываем мы лингвистический словарь на статье «Понятие», и что мы видим? С точки зрения не лингвистической, а просто здравого смысла, мы там видим картину ужасающую. Как можно увидеть, лингвисты разделили понятие на массу аспектов: сигнификат, десигнат, компрегенсия, интенсионал, экстенсионал и так далее. Причем различные школы лингвистов одни и те же термины толкуют иногда не только по-разному, но даже и диаметрально противоположным образом. В этой связи возникает желание отбросить все эти термины. В конце концов, мы можем объяснить жизнь понятий на нормальном русском языке, или, как говорил Пушкин, «нормальным русским языком».
Актуальность темы, которую мы сегодня будем разбирать, связана с тем, что принято называть среди историков идей «перевальным временем» или «переломным временем». Этот термин предложили европейские мыслители, хотя понятия «время перемен» и «смена имен» есть и у китайцев, и для них они весьма значимы. Наступает эпоха, когда старые понятия становятся неадекватными, перестают отражать жизнь, перестают отвечать тем концептуальным задачам, которые встают перед человеком и обществом в новой ситуации. Есть предположение, что мы живем именно в такую эпоху.
Теперь несколько слов о предпосылках «времени перемен» или «эпохи перемен». Китайцы говорили о том, что эпоха перемен наступает закономерно и время от времени, а также о том, что пересмотр имен в государстве характерен для каждой новой династии императоров. Европейцы смотрели на это не столь циклично, они полагали, что в данном случае с ними происходит что-то необычное, уникальное, то, чего никогда раньше не случалось. Они очень болезненно переживали девальвацию слов, например когда стало терять свой первоначальный смысл понятие «схоластика». До этого схоластика была в принципе очень продуктивным научным методом. «Схоластика» переводится как «школьная наука», наука, которая так или иначе помещается в школы. А наука, вообще-то говоря, – это не дело одиночек, она и не живет вне школ. Тем не менее схоластика, как и любая система знания, со временем деградировала и на финальном своем этапе превратилась в то, что все сегодня понимают под этим словом. Оно стало именем нарицательным. Фрэнсис Бэкон писал о схоластической культуре мышления: «…Слова насилуют разум. Они смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям». Вслед за ним многие европейские мыслители говорили о том, что язык – это тюрьма для человеческого мышления, что его нужно постоянно «взрывать», для того чтобы что-то менять в жизни, для того чтобы бросить свет разума на происходящее.
В то же время уже в XX веке известный физик-теоретик Нильс Бор заметил, что «всякое новое знание является нам в оболочке старых понятий, приспособленных для объяснения прежнего опыта». Такого рода оболочка, говорит он, может оказаться узкой, но само по себе это не отменяет того, что до поры до времени люди пользуются старыми понятиями, поскольку новых понятий у них еще нет. Это довольно спорная постановка вопроса, потому что историки и теоретики понятий – а есть даже несколько научных школ, занимавшихся такого рода штудиями, – полагают, что понятия зарождаются еще до того, как найдены слова, которые эти понятия будут выражать. Иными словами, понятия как смысловые структуры или сгустки опережают слова, история понятий опережает историю слов.
Вот, к примеру, Джамбаттиста Вико – известный итальянский мыслитель, автор очень интересной концепции истории. В его работе уже вызрело то, что сейчас называют термином «цивилизация». Сам он это понятие не употреблял, обходился без него. Он употреблял такие понятия, как человечество, человечность – по-итальянски «umanità», а для высвечивания динамического аспекта развития общества употреблял термины вроде «степень развития человечности». Но когда рассматривается весь контекст его знаменитого произведения, понятно, что он говорит примерно о том же, о чем позднее стали говорить как о цивилизации.
В начале XX века немецкие ученые создали журнал, который назывался «Слова и вещи». В нем выступала целая плеяда специалистов, в основном консервативной ориентации, которые подробно разрабатывали лингвистические теории и теории понятий, а также исследовали историю понятий. Сегодня мы подробно остановимся на одном из них. Это Лео Вайсгербер, который оказался гениальным не только как лингвист. Он фактически заложил основу такого эвристически важного и ценного подхода в науке, как «картина мира», поскольку на примере «языковой картины мира» глубоко его разработал. Этот подход фактически определил очень многие направления гуманитарных наук в XX веке[58]. Но самое любопытное, что при этом мало кто на Лео Вайсгербера ссылается. Чаще называются вторичные имена. Дело тут в том, что ученых, которые сотрудничали с Третьим рейхом, традиционно стараются «задвинуть». Но наука – это не идеология, она не терпит фальши. И поэтому на Вайсгербере нам сегодня имеет смысл остановиться подробно.
Итак, Лео Вайсгербер предложил понятие «языковая картина мира», и это стало первым опытом столь продуктивного использования данной модели понимания. До Вайсгербера его употребляли физики, говоря о научной картине мира, а после Вайсгербера его начали проецировать во все другие гуманитарные науки. А подошел он к нему, потому что тогда в Германии очень активно разрабатывалась такая тема, как язык глухонемых и – шире – вообще понятийное мышление глухонемых, изучалась проблема того, как они могут понимать мир. Оказалось, что они воспринимают мир через визуальный образ. Отсюда и само понятие – «картина мира». Но потом, когда стали глубже в этот вопрос забираться, выяснилось, что через эту тему можно вытащить очень много о смысле понятий, об их происхождении – безотносительно глухонемых.