— Вот тут снаряды, которыми расстреляли «Вандал», — начал рассказывать Буревой. — Вот обломки старого штурвала. Вот пистолет Ржевского с одной пулей…
— Не воспользовался?
— Как видишь, Василий Викторович. Кхм-кхм, — Еремей Львович пошёл дальше. — Вот сохранившийся от тех дней сервиз посуды, а вот судовой журнал. Тоже сохранившийся, да только его во время прорыва блокады никто не вёл, как ты понимаешь. Последняя запись о том-де, что судно реквизировано неким лейб-гвардейцем. Так… вот тут, значица, ташка самого Ржевского. Внутри флакон духов и письмо порнографического содержания от какой-то графини. А там на вешалках наряды прошмандовок, которых он набрал в команду.
— Во как…
Действительно, целая куча платьев. Мягко говоря вызывающих, а грубо говоря проститутошных. Из шёлка и бархата вырвиглазных цветов, сплошь в бантиках, рюшах и завязочках. Корсеты опять-таки, вырезы в самых неожиданных местах и кружевные чулки, — всё-таки работницы публичного дома знали толк в разврате ещё до изобретения латекса.
— А в следующей комнате что?
— Э-э-э, — отмахнулся Буревой. — Там у меня огородик.
— Огородик?
— Ну да. Я же немножечко друид, — как будто бы застеснялся Еремей Львович, но тут же продолжил: — А там окошко сохранилось. Душно в каюте, жарко, вот я по сезону там помидорки в кадках и выращиваю. Лучок там, горох, крыжовник.
— А можно посмотреть?
— Конечно! — оживился старичок. — Пойдёмте покажу!
Вслед за капитаном, мы с Солнцевым прошли в соседнюю каюту и ахнули. Действительно, Буревой устроил тут форменное буйство природы. Настоящие заросли на половину комнаты. А на другую половину, где-то там, за кустами, притаился…
— У вас там рояль что ли?
— Ну да, — кивнул Еремей Львович. — А точно же! Прошу простить, господа, рояль тоже часть экспозиции. Старинный, ещё со времён «Вандала». На нём Ржевский потаскухам свои песенки играл.
— Разрешите? — улыбнулся Солнцев и прохрустел пальцами. — Вспомню молодость, так сказать.
— Да пожалуйте, только он вряд ли настроенный. Это же когда дело было?
— Ничего страшного.
Я тоже заинтересовался. Играть-то я не умею, но прекрасно знаю насчёт ценника на подобного рода вещи. Рояль старинный, явно не фабричный, и в перспективе может стоить столько, что нам хватит на ремонт всего судна. Антиквариат же! Раритет! Повезло бы ещё с мастером, который приложил к нему руку.
Так что вперёд! Раздвигая кадки с помидорами, мы с Солнцевым продрались сквозь кусты к роялю. Я тут же начал фотографировать инструмент на предмет оценки, а Яков Саныч сел, открыл клавиши и принялся наигрывать кузнечика. Но уже спустя пару нот хмыкнул, сказал:
— Н-да, — и закрыл крышку обратно. — Совсем в чепуху расстроен.
— Слушай, Яков Саныч, а ты, получается, шаришь?
— Да не то, чтобы очень…
— Где на роялях стоит подпись мастера? Или как оно правильно называется? Клеймо? Автограф?
— Чего не знаю, Вась, того не знаю, — ответил Солнцев и почесал в затылке, а я начал искать.
Сбоку нет, с другого бока тоже. На крышке ничего, днище тоже пустое. Сзади, спереди — по всему получалось, что это рояль руки неизвестного мастера.
— А может быть внутри? — спросил я скорее у себя самого, попытался открыть крышку, но что-то как-то не преуспел. — Оно должно быть таким тугим?
— Нет.
— Эть! — я дёрнул посильнее, затем: — Эть! — ещё сильнее и: — Эть! — всё-таки выдрал эту заразу. Причём судя по деревянному треску аж с мясом. Внутри щёлкнуло. Струны дёрнулись и загудели, а потом что-то со стуком упало на пол.
Я тут же нагнулся и увидел под роялем книжицу в кожаном переплёте и раскрытый потайной отсек прямо в днище. Какой-то пружинный механизм сработал? Хм-м-м…
— А что это такое? — спросил я у Еремея.
— А я чёрт его знает, — честно ответил тот. — Я там особо не лазал.
— Понятно…
Занырнув под рояль, я дотянулся до книжицы. Достал, вылез обратно, сдул с неё слой пыли и открыл на рандомной странице. И судя по содержанию вкупе с рассказом от первого лица, у меня на руках сейчас было ничто иное, как:
— Дневник Ржевского, — ухмыльнулся я. — Представляешь, Яков Саныч?
— Ну а почему бы и нет? — развёл руками юрист. — В то время многие вели дневники.
— Посмо-о-о-трим, — протянул я.
Протянул, а у самого внутри опять чуйка заворочалась. Наверняка содержание будет не вполне объективным, но сейчас я отправлялся в путешествие по чужой памяти. Менталистский «вжух» в бумажном формате; ну просто сказка!
Оставив капитана наедине с Солнцевым, я поднялся в пустой зал-ресторан, устроился поудобней за угловым столиком и начал читать.
Разобраться в каракулях было не ахти как просто, плюс все эти твёрдые знаки к месту и ни к месту… но общий смысл до меня доходил. Будто просветлённая веганша, которая ездит на ретриты и зачитывает аффирмации, командир лейб-гвардии Дмитрий Иванович Ржевский вёл свои «утренние странички».
К слову, почерк автора сразу же прорезывался сквозь страницы. Задолго до появления смайликов и онлайн-переписок, Ржевский придумал записывать транскрипцию собственного смеха. И довольно сильно с этим частил. «Ах-ха-ха-ха-ха!» — повторялось чуть ли не в конце каждого абзаца.
Жизнерадостный, по всей видимости, человек был.
И явно пользовался успехом у женщин, ведь бОльшая часть текста описывала его эротические похождения. А ещё он собственную классификацию женской груди начал разрабатывать. «Мышиная мордочка», «титанические титюны», «распрекрасные бумбоны» и всё такое прочее… а иногда после очередной записи имелась зарисовка, чтобы случайно не забыть и не перепутать, как что называется.
Но вот, проматывая всю эротику, я постепенно приближался к последним записям, и тон прозы несколько сменился. Тут же начались упоминания князя Юсупова, Его Величества и напряжённой обстановки в Москве.
Ну а дальше…
— Охрене-е-е-еть, — протянул я.
Потому что дальше Дмитрий Иванович, опять через «ха-ха», размышлял про то, что в смуту настаёт самое благодатное время для мага его категории. «МедиумЪ». Сперва-то я не понял, что это значит, зато потом как понял… Ржевский описывал таланты менталиста. Управление мыслью, контроль и прочие наши с Агафонычем плюшки.
Жадно листая страницы, я читал всё дальше и дальше. И теперь вместо не-очень-романтической эротики моему вниманию предстал настоящий приключенческий боевик. Авантюрный, блин. Про великого комбинатора.
Итак… не стесняясь юзать менталку направо и налево, Ржевский первым делом реквизировал пароход «Вандал». Вместо официального документа вручил капитану судна лист подорожника, — что-то это мне напоминает, — а всем матросам внушил, что корабль проклят и в трюме живут призраки.
Дальше.
Гвардеец в одно лицо сумел подогнать пароход к стенам Кремля. По пути покорёжил два моста и потопил пришвартованную к берегу лодку. Комментарий к попутным разрушениям, конечно же: «Ах-ха-ха-ха-ха!»
Охрану Юсуповых, занявших Кремль, Ржевский заставил «драться меж собою на хранцузских багетах». А тех, кто находился непосредственно при хранилище золота, вообще подчинил собственной воле и определил в грузчики. После отметился в артели магов земли, — вот откуда взялась бронированная каюта, — и в качестве финального штриха увлёк за собой весь персонал одного из столичных публичных домов.
«Чтобы скучно не было! Ах-ха-ха-ха!»
Ну и всё на этом. Документировать события прорыва сквозь речную блокаду Юсуповых прямо во время этого самого прорыва Ржевский, ясное дело, не мог. Занят был.
Но вот что самое главное: в своих текстах Дмитрий Иванович предельно честно расписывал свои мотивы. Ничего он не спасал! И никому он, блин, не служил! Он просто заграбастал себе государственное золотишко и собирался с ним пропасть. Прямо так и писал, мол, пошли все в жопу, ах-ха-ха.
Дюже красочно фантазировал о новой жизни в Южной Америке, — вот только вместо бразильского Рио его почему-то влекла Французская Гвиана. А ещё очень нелестно отзывался об исторических персонах. Что князя Юсупова, что действующего Императора, Ржевский в своих мемуарах поливал такой грязью, и называл такими словами, что даже у Буревого уши завернулись бы в трубочку.
— Так, — захлопнув дневник, я сразу же взялся за телефон и начал искать информацию по наследникам Ржевского.
Которых, на моё счастье, не оказалось. Судя по записям, Дмитрий Иванович наплодил детей на целый полк, — не там, так здесь, — но официально при жизни никого не признал. То есть никто с его фамилии в данный момент не кормится, и нанести ущерб невинным людям просто невозможно. Нету их! Род прервался, а значит моя схема рабочая!
— Яков Са-а-а-аныч! — орал я, сбегая по лестнице на нижнюю палубу. — Яков Саныч, пляши!
— Зачем?
— Пляши, говорю!
— Да что случилось-то?
— А случилось то, что наше дорогое Министерство Культуры устроило музей имени предателя Родины. На вот, почитай.
Солнцев забрал у меня дневник и погрузился в текст. Постепенно улыбка на лице законника становилась всё шире и шире, шире и шире.
— Понял, — наконец сказал он, захлопнув мемуары Ржевского. — Прижмём ублюдков…
Глава 8
— Значит, я всё-таки был прав, — вздохнул Захар Палыч.
Сейчас мы с ним сидели на пирсе, за самым дальним столиком, — там, где никто не смог бы нас подслушать. Я пил чай, а тайник заказал себе молочный коктейль с мармеладными мишками. С мишками, целой горой взбитых сливок, разноцветными марципановыми посыпками, вафельной трубочкой и насаженной на край бокала печенькой. По идее это был напиток из детского меню, но ради такого дела пришлось сделать исключение.
Момент и так сложный — настала пора вскрываться.
Да, после совместных приключений в доме Безобразова только очень слепой или тупой человек мог бы не понять, что я менталист. Слепой, тупой или… предвзятый.
Как-то незаметно Захар Палыч стал для нас своим в доску и либо перестал выискивать что-то плохое, либо же обо всём догадался, но закрыл на это глаза. Даже после заветного повышения по службе, парень тянулся к нам, всячески искал общения и скидывал нам с пацанами смешные картинки. А смешные картинки ведь кому попало не скидывают, верно? Короче… Гачин-Мучинский реально влился в стаю. Или в прайд. Или в шоблу, как нас вполне могут называть злопыхатели.