мафия (ma fia = «моя вера») и «коза ностра» (= «наше дело»), что именно из Италии распространились по всему миру и в Америке получили наименование «гангстеров».
Я связываю это именно с юридическим сознанием, которое вынесло нравственность вовне человека – в право, во внешние установления гражданского законодательства, предав индивидуума своему индивидуализму антиобщественному.
Юридический подход к Бытию очевиден и в «Божественной комедии» Данте: он сам совершает Страшный суд грешникам в песне «Ад» и выносит очень детализованные приговоры и наказания, проявляя при этом чуть ли не казуистику законника.
Римская жестокость, садизм, с каким граждане Вечного города созерцали сражения гладиаторов в цирке Колизея, их кровь и смерти, а также истязания первых христиан, кого бросали на съедение львам, – не проступают ли они у Данте в тех пространных описаниях мук, каким подвергают грешников в разных кругах Ада? Данте Алигьери, сей поэт с вдохновенным воображением, явил себя и как мелочный судья с казуистическим умом рационалиста. А строя три царства загробного мира: Ад, Чистилище и Рай, – он обнаруживает математико-геометрический талант, расчисляя педантично пространственные меры разным кругам, мостам, стенам, озерам…
Подобный же синтез присущ и Леонардо да Винчи, кто сочетал художественный гений с изобретательностью в технике и математике. Огромные соборы с куполами, как небосводами, построенные великими архитекторами Италии: Браманте, Брунелески, Микеланджело… в частности, собор Св. Петра в Риме, было бы невозможно созидать без точного инженерно-математического расчета.
И вообще: Рим и Италия столь же первенствуют в архитектуре, как Греция – в скульптуре. И это тоже выдает разность их национальных образов мира. Человек мог быть «мерой всех вещей» (Протагор) в греческом Космосе малых обществ на островах, в полисах = городах-государствах. Человеческое тело было способно представлять собой универсум в гармонии между Духом и Материей. Однако эта мера не могла работать в Риме и Италии. Человеческое существо в огромной империи становилось или слишком мало значащим частным индивидуумом, важным только для себя самого, или слишком великим: императором, Цезарем, сверхчеловеком, которого возвеличивали как полубога. Октавиан Август даже повелел обожествить себя.
Отсюда две тенденции проступают в искусстве Рима. Первая – монументализм архитектурных сооружений, обслуживавших жизнь общества, нужды pec-публики (латинское слово res publica значит буквально «дело общественное») и ее учреждения, истеблишмент: Форум, Капитолий, цирки (среди них Колизей, буквально «Колоссеум», от слова «колосс»), термы (бани), арки в честь многочисленных побед и триумфов. Вторая тенденция, характерно римская в мировом искусстве, – это скульптурный портрет. В нем не тело как целое представлялось: оно покрывалось тогой и так уводилось в незначимость, в абстракцию, – но голова (сей «капитолий» тела, от caput, «капут» = «голова») и особенно лицо, которое передавало черты смертного человека во всех деталях, в его уникальности (так же, как в стихах Горация, Катулла или Марциала изображались подробности частной жизни римлянина): с безобразным носом, узкими губами, с жирной шеей… Реализм до натурализма в портретировании облика и характерности человека именно этого. Сравните с этим обобщенные гармонические головы, лица греческих скульптур, с их благородной, но нейтральной красотой.
Искусство Итальянского Ренессанса приняло эстафету как от греческой скульптуры, так и от римского портрета, но уже в ином роде искусства, а именно – в живописи. Живопись – вообще более абстрактное искусство, чем скульптура: в нем отсутствует объем, но это значит: в нем возросла степень свободы – от третьего измерения. Тенденция к абстрактному мышлению, которая прогрессировала в Риме, была таким образом продолжена в искусстве Италии: вспомним законы перспективы, разработанные здесь для живописи…
Слово «индивидуум», универсальное в Западной индивидуалистической цивилизации, – латинского происхождения: in-dividuum, то есть «то, что не делится» далее. То же самое значит и греческое слово «а-том» = «не делимое». Но в греческом мышлении это слово не применялось к человеку, а только к природе, к материи. И только в Риме эта идея: «далее не делимое» – была применена к человеческому существу. Это значит, что индивидуум понимался как последняя часть, частица социума, империи. Но это относилось – сей предел – лишь к гражданам Рима. И можно себе представить, как облизывали себе губы римляне в предвкушении разъятия человеческих тел, сидя в Колизее и созерцая бои гладиаторов (кого набирали из пленников, рабов…). Divide et impera! = «Разделяй и (таким образом) властвуй!» – это был девиз римских императоров в их военной политике, их стратегия в завоевании стран и народов. Но таков же принцип и рационального мышления, формальной логики, анализа: при этом всякая органическая живая целостность расчленяется на части, они рассматриваются по отдельности (в о-пре-дел-ениях), а затем собираются уже в новое, умственное целое – в синтезе. И недаром именно латинский язык стал универсальным языком для философии и науки при становлении западноевропейской цивилизации: он наиболее подходящ для абстрактного мышления и формальной логики – так же, как английский язык естественно выдвинулся как универсальный язык для обслуживания «ургийной», технической цивилизации индустриального общества, где уже даже не опыт (он, наблюдения научного на-учения – хорошо описываются на естественных национальных языках, и они процветали в науке «доброго старого времени» – XVIII–XIX вв.), а конструирование искусственных объектов выходит на первый план.
Каков же Космос Рима-Италии на языке четырех стихий? Гений камня обитает на Апеннинском полуострове. Стихия «земли» в Италии – это не аморфная «мать-сыра земля» (т. е. «водо-земля»), как в России, расползающаяся вширь плавнями рек по равнине, но жесткий камень Апеннинского хребта. Камень! Это хранитель формы! Вечность! (Недаром Рим именуется «Вечный город».) Определенность! В итальянской живописи – четкие очертания, а не расплывающиеся пятна, как во французской дымчатой акварели (от лат. aqua = «вода»). В итальянской музыке звук берется четко и упруго – в marcato, staccato, и слово произносится в четкой дикции – не то, как в плавном русском распеве, где звук, гласный тянется безразмерно, как и простор тут «бесконечный». Нет, в Риме-Италии принцип предела, определения суверенен. Недаром бог Термин – один из важнейших в Римской мифологии – от слова terminus = «граница», «предел». Так что принцип четкой границы обожествлен здесь.
Как принцип Меры, пропорции, гармонии в Элладе, – на тех же правах в ментальности Рима-Италии Термин. И недаром в науке нового времени первым делом устанавливают термины для каждого явления: как бы границы действия понятий, словоупотребления. И на конференциях ученые могут до бесконечности спорить и договариваться о терминах, их смысле и значениях – так же, как политики на международных конференциях – о границах стран. Тоже принцип «разделяй и властвуй!» – работает и там и сям.
Для нашей цели – характеристики национальной ментальности – полезно сопоставить греческую и римскую мифологии. Те же самые божества имеют в Риме иные имена: Зевс = Юпитер, Гера = Юнона, Афродита = Венера, Деметра = Церера, Арес = Марс, Артемида = Диана, Дионис = Вакх, Гефест = Вулкан и т. д. Однако тут нет своих мифов – историй о богах. Мифами обильна Греция, и оттуда они заимствованы и Римом. Римская душа и ум бедноваты воображением, слишком земны и конкретны – без испарений фантазии, в отличие от Греции, где земля так причудливо и орнаментально изрезана, выгравирована морем; в отличие и от Англии, где туман, влаговоздух, «фог» и «смог» («отец сырой воз-дух», так сказать, как у нас «мать-сыра земля»), и ветер наполняют души мужчин и женщин призраками, духами (как у Шекспира – в «Сне в летнюю ночь», например, или в «Гамлете» – призрак отца…). Ничего подобного в Риме-Италии. Почва Италии камениста, полуостров Апеннин – монолит без фантастической изрезанности берегов. Он лапидарен – подобно латинскому языку, который пословичен в «лаконичности» – в суровой густоте и точности выражения, без излишних словечек и частиц, которыми так обилен греческий язык – модальными (эмоциональными)«энклитиками» и «проклитиками». Хотя сам термин «лаконизм» – от Лаконики, где государство Спарта возникло, чей дух и весь стиль жизни отличался строгостью, суровостью и дисциплиной, а речи – немногословием, в отличие от богатых и изнеженных Афин, где и в словесности люди изобильны и избыточны…
Между прочим, термин «лапидарность» – от латинского lapis-lapidis, что означает именно «камень». Так что можно сказать, что латинский язык как бы выгравирован из камня, высечен. Как колонны, арки и купола…
Камень, как ипостась стихии «земли», благоприятствует принципу формы, идее строгого порядка: «ордер» и «орден» оттуда… Строгий порядок соблюдался в римских военных формированиях: «легионы», «когорты», «манипулы», «центурии»… – так же, как и в формулировках законов в римском праве, отчего и говорится: dura lex, sed lex = «суров закон, но – закон». Он тоже dura = «жесткий», как и камень. Кстати, именно латинский язык оказался наиболее продуктивен для формулировки афоризмов, сентенций, правил, изречений, максим, «крылатых выражений», которые вошли в мировой Логос и цитируются образованными людьми именно по латыни.
В Италии была выработана такая жесткая форма в поэзии, как сонет – жанр, в котором неотменная структура из 14 строк с совершенно определенным порядком рифм. Величайшим мастером сонета был Петрарка (XIV век), чье имя, кстати, восходит к греческому корню petra, что означает как раз «камень». И папа римский мыслится как наследник, держатель престола св. апостола Петра, о котором сам Христос сказал: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18). И главный собор в Риме посвящен Святому Камню = Святому Петру.