А в Небогеане – остров-корабль-самосделанный человек.
На материке мать-земля огромная держит человека в бытии, и ему тут – не усиливаться, а понимать формы, фигуры наличных тел. Когда же человек в Небогеане – собой всю твердь и образует, он усиливаться должен и себя, и все создать искусственно уметь: не в веществе, но в воле и энергии может он уравняться с бытием. Отсюда сила важнее формы и массы, и движения. Страсть и энергия выражений, динамика отличают героев и действие драм Шекспира от, в сравнении с ним, малодвижных и резонирующих драм французского классицизма иль драм для чтения Гёте и Шиллера. Если языком Бхагавадгиты выразиться, то тут в Космосе «тамаса», гуна «раджас» важнее «саттвы»: чтоб преодолеть инерцию – эту врожденную силу материи (так ее определяет Ньютон).
Человеку в Космосе невидали регулировка в жизни возможна не световая: идеями=видами эллинского Логоса, но на ощупь: опытно-инструментальная. Потому вместо эллинского термина «идея» тут impression Локка-Юма: «впечатыванье» силовое. Потому Англия – страна опыта и техники: тут опыт провозглашен Бэконом как принцип добычи знания, а техницизм и изобретательность англичанина и в русской песне прославлены:
Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь,
Изобрел за машиной машину…
В самом деле: где в двух шагах ничего не видно – какие тут идеи-виды как регуляторы возможны? И Бог – тут не Свет эллинского по духу Евангелия от Иоанна, но Сила, невидимо движущая и управляющая векторно, в направлении определенном – наподобие магнита, что англичанин Гильберт в 1600 г. исследовал досконально, а за ним и электромагнетизм Фарадея-Максвелла, – или тяготения всемирного Ньютона. И в этом Небогеане двигаться кораблю-человеку можно по силовым линиям поля бытия, компасно-векторно, но регулируясь самостоятельно, руками и ногами – как шатунами-кривошипами: «самосделанный» тут человек, а не «рожденный» матушкой-природою: тут Космос ургии, а не гонии.
Кстати, в английской религиозности – явный уклон в сторону Ветхого завета, где Бог – ургиен, есть Творец и сила, – а не в сторону Нового завета.
На материке материнском Евразии, где континент-континуум, – тут Логос дедуктивно-растительный: развить древо системы чрез непрерывность и ветвение логических выкладок. Логос в Евразии – Сын: Неба как тверди света и Матери-и-земли.
В Англии же мысль то движется шаг за шагом, цепь за цепью, бульдожьей хваткой – как в «Началах» Ньютона. А Оливер Лодж предлагал даже устройство электромагнитного поля и распространение волн в нем представить наподобие системы зубчатых шестерен. И вдруг – перескок и прыжок в фантастический домысел. Тут спиритизм, теософия (Анни Безант) и Энгельс высмеивал английское «Естествознание в мире духов». Да и Ньютон: в «Началах» архиточен и брезглив к домыслам, даже гипотезы отвергает («нон финго»!), – а каким еще домыслам предается в своих толкованиях на книгу пророка Даниила и Апокалипсис!.. И, кстати: как в Механике предмет его – силы, так и здесь: власти и царства – все из сферы мира как воли…
Если «гений – парадоксов друг», то английский Логос парадоксален по преимуществу (напомню парадоксы Рассела, Уайльда и Шоу).
Если на материке – монизм, дуализм, Троичность, то тут – плюрализм и терпимость к сосуществованию многого и разного. Если остров Япония – пролог Евразии, то остров Англия – ее эпилог. Все, что на материке возникало, развивалось, превращалось, – тут сохраняется, рядом. Повторяю образ: Британия – консервы Евразии. Ибо то Небогеан все нажитое в себе хранит-содержит, и одно вполне может не противоречить другому.
И это – тоже важнейший в логике момент: в Англии не боятся противоречия, и потому английские мыслители выглядят с континента как непоследовательные, ребячливые, не умеющие до конца свои же предпосылки довести, а оставляющие свои же принципы на полдороге, недодуманными. Тут открывают, а на континенте развивают в стройную теорию. Юм – и Кант, Резерфорд – и Бор. Ньютон открыл математический анализ и пределы, – но изящный аппарат предложил Лейбниц, а теорию пределов – Коши…
И, напротив, материковая логистика и схоластика и эллинская математика неперевариваемы в Англии. Рассказывают, что Ньютон, взяв «Начала» Евклида, «прочитав оглавление этой книги и пробежав до конца… не удостоил ее даже внимательного прочтения: истины, в ней изложенные, показались ему до того простыми и очевидными, что доказательства их как будто сами собою делались ясными»[5]. Понятно, что тут Ньютону показалось непонятным: зачем столько усилий ума тратится греком на доказательство само собой понятных вещей? Но для эллина, воспитанного на Логосе, надо сначала ему, посреднику, угодить и лишь через него можно общаться с Космосом и Истиной. А Логос – светов, идеен: не осязаем, а оче-виден. Грек угождает Пространству между небом и землей, где разлит свет, и все «в его свете» предстать должно.
Англичанин же живет средь невидали: небо начинается рядом. Тут волглость на месте Логоса. Истина не далеко, а вот она, тут, сумей схватить и впечатать в ум и сердце. Англичанин мыслит рукой и духовным осязанием впечатления – как слепой, ибо глаза ему здесь не нужны, обманчивы.
Страстный король Лир (этот аналог умно-логосного, разгадавшего загадку Сфинкса Царя Эдипа в Британии) ослепляется не логикой («саттвой»), а страстью («раджасом»), гневом, гордыней, сверхсилием своим.
«Математические начала натуральной философии» – это космология по-английски, так же, как «Начала» Евклида – эллинская. Суть последней – геометрия: землемерие. Суть первой – механика.
Mechanao по-гречески – изготовлять, замышлять, изобретать, строить. Главное, что механика – это искусственное орудие освоения бытия. И вот Ньютон вводит ее в высокие права геометрии. Он не согласен считать ее низшей, неточной, прикладной, ремеслом: «Так как ремесленники довольствуются в работе лишь малой степенью точности, то образовалось мнение, что механика тем отличается от геометрии, что все вполне точное принадлежит к геометрии, менее точное относится к механике»[6].
Здесь ведется подкоп – чтоб свергнуть с трона геометрию, эту царицу естественных наук в эллинстве, и водрузить на ее место механику. Геометрия – это глаз и свет, озирающий землю: взгляд с неба-Урана на землю-Гею. Прообраз прямой тут – луч, а круга и шара – солнце и небосвод. Геометрия – это логос по лучу. И как незначащее полагается низовое ручное дело проведения линий.
Меж тем в Космосе Англии не верный глаз, но верная рука – основа и опора мысли и суждения. Свет здесь влажен и ложен, и начать можно и нужно не сверху (озирание, гео-метрия), но снизу, от человека-тела, от шага-фута его и дюйма пальца (потому, кстати, так трудно расставались англосаксы со своей измерительной системой по конечностям тела как по естественным своим рычагам-шарнирам и переходили на материковую десятичную) – и далее воздвигаться в стороны и в небо. Так что если геометрия – наука сверху вниз, то механика – с земли на небо. Так что самосознание островитянина Земли дает в своей Механике Ньютон.
Возьмем далее трактовку движения. Сравним корабль Галилея, корабль Декарта и ведро Ньютона. Как всем помнится, Галилей брал систему: корабль, отдаленный берег и падение тел на палубе иль в трюме; если корабль движется прямолинейно и равномерно, то ничто нам в опыте не покажет: движется он или стоит, а движется берег? По Декарту, движение есть перемена соседства: соседствует борт корабля с этими вот каплями иль сменил на другие? То есть если Галилей в Итальянском дискретном Космосе атома и пустоты (вспомним Лукреция) не обращает внимания на среду, посредство, но исключает ее (как и в опытах со свободным падением тел в пустоте исключил трение) и рассматривает дистанционно корабль и берег, минуя море, – то Декарт, в континуально-волновом Французском Космосе непрерывности и близкодействия, исследует движение – как сенсуальное касание поверхностей. Так что в рассмотрении движения нереальна для него система: корабль и берег, ибо от борта до берега – мириады движущихся частиц надо принять в расчет. Идея молекулярной механики Лапласа – из той же французской оперы сплошности и близкодействия.
Ньютон же вообще отводит взгляд от всякой внешности: будь то Галилеевых относительно друг друга передвижений на расстоянии (которое – реальность и видно, и необманно в средиземноморском лазурном Космосе) иль галльских чувственных касаний-трений тела об тело – и ставит вопрос о внутреннем усилии: если мышца иль динамометр испытывают усилие, то именно я, данное тело, пребываю в абсолютном движении; когда в раскрученном ведре частицы воды в центробежном стремлении наползают на борта (в противоречии с относительным движением ведра и всей массы воды в нем), по силам и их векторам можно заключить о том, что движется в абсолютном смысле, а что – нет.
Если Декарт сводит массу и объем к поверхностям, на ее язык их переводит, то аскетический Ньютон редуцирует материк массы до математической точки (= самосделанного острова), при которой зато прозрачнее проступают силы, их векторы, сложения и разложения, параллелограммы и равнодействующие…
Основное понятие Механики Ньютона – сила. А у Декарта – отказ от применения силы в физике: во французском континууме полноты всякое малое действие отзываемо повсюду, и не шевельнуться ни человеку, ни вещи, чтоб через облегающую среду социального рондо не произвести переворота во вселенной (ср. и фатальный детерминизм Гольбаха и мировой Интеграл Лапласа). Если мы припомним также, что для английских социальных теорий характерно постулирование войны и борьбы в естественном состоянии (Гоббс – «Левиафан»: «человек человеку – волк» (= почти «долг»); иль Адам Смит – теория свободной конкуренции-соперничества; иль Дарвин и Спенсер: борьба за существование), а для французских социальных теорий характерно постулирование, что человек рождается добрым и свободным (Руссо-Дидро) от благой Матери-природы, – то тут тоже нельзя не подметить некоего национального априоризма в миропониманиях. И в том, что аскетический Ньютон так императивно вводит понятие силы в физику, а откожный француз-эпикуреец Декарт расслабляет ее, растворяет, сращивая и сводя к разного рода движениям, – есть некое пристрастие и склонность Психеи местного Космоса. Французу желанно представлять-чувствовать себя в покое и гарантии на материнском лоне-ложе природы «Дус Франс» = «сладкой Франции» (тоже не случайный эпитет, так же, как для Англии постоянен эпитет: «старая, веселая» – old merry England), где можно довериться, расслабиться в неге, забыться от кесарева мира социально-наполеоновских насилий, где ты должен быть постоянно начеку. А островно-туманног