о, вялокровного англосакса именно необходимо тонизирует в бытии и в его работе по самосделыванию себя (self-made-man) проекция на природу динамической ситуации войны всех против всех, борьбы-спорта (тоже, кстати, английское изобретение) и усилия.
Противостоя кинематической физике романского гения (Галилей, Декарт), ньютонова волево-динамическая физика силы противостоит, с другой стороны, эллинской физике геометрической формы и фигуры. «Вся трудность физики, – провозглашает Ньютон в начале «Начал», – состоит в том, чтобы по явлениям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления»[7].
Это совсем другая пара понятий, нежели эллино-германские: сущность и явление, идея и видимость, субстанция=подстанция и форма… У них – фигуры и формы статические: вглядывайся в них, остановленные, и себя остановя, в созерцании, – они и растают, «файномена», и проникнешь в статические идеи, склад Космоса. Эллины по фигурам представляют бытийственные сущности: Шар-«Сфайрос», квадрат-Тетрада, треугольник, крест… Платон в «Тимее» четыре стихии к фигурам приурочил: земля – куб, огонь – тетраэдр, воздух – икосаэдр, вода – октаэдр. Но зримость мало говорит уму и сердцу англосакса, напротив, уводит от интимного прикосновения к ему присущей ипостаси Истины: в силах и движениях. И Ньютон, истинно английский теолог и евангелист, создает способ постигать Бога в силах (а не в формах и видах) – чрез исследование движений. Кстати, не случайно к математическому анализу на материке подходили от фигуры (проблема нахождения касательной в точке кривой), а в Англии – от нахождения мгновенной скорости и силы…
Показательно последующее восприятие ньютоновых «Начал» на континенте. Операциональную, ургийную истинность ньютоновой системы мира тут попытались трактовать как субстанциальную, гонийную истинность. Сам Ньютон в письме к нему Бентлея учуял эту возможную приписку ему субстанциональности тяготения и так ответил ему в письме от 25 февраля 1692 года: «Я хотел бы, чтобы Вы мне не приписывали врожденную гравитацию (innate gravity)… Тяготение должно быть причиняемо агентом, действующим постоянно согласно определенным законам, но судить, является ли этот агент материальным или имматериальным, я оставил разумению моих читателей».
То есть законы Ньютона положены им так, что они инвариантны относительно материалистических и идеалистических преобразований – то, что невозможно для континентальцев-материкатов, для которых или – или: служба сыновняя или Матери-и-земле, или «Отцу»-Небу, Духу.
Ньютон так же решительно отвергает врожденность гравитации в материи, как Локк – врожденность в нас идей, духовный априоризм. А именно априоризм принципиален для континенталов: верующее наделение Материи иль Духа силами и качествами. Тут никуда не деться от дихотомии. А островитянин в Небогеане – андрогинен, мыслит Целым, есть к нему в той же пропорции фаворит и приближенный, в какой тело острова его менее Материка Евразии. И в тенденции ньютоновой и пределе – вообще массу свести к математической точке, а континуум Декартова протяжения – выпотрошить и создать вакуум, где бы силами играть беспомешно с математическими точками – как с шарами в крокет (тоже, кстати, издевательские над эллинским божественным Сферосом в Англии придумали игрища: шар мяча – в параллелограмм ворот загоняют и биют орудиями разными, пинают: крокет, гольф, футбол, волейбол, баскетбол, регби…).
И – несколько слов о языке Ньютона. Академик Крылов, переводчик «Начал», так пишет: «Вообще латынь Ньютона отличается силою выражений: так, тут (в формулировке закона инерции. – Г. Г.) сказано “perseverare” – “упорно пребывать”, а не “manere” – «пребывать или оставаться»; когда говорится, что какое-либо тело действием силы отклоняется от прямолинейного пути, то употребляется не просто слово “deviatur” – “отклоняется”, a “retrahitur” – “оттягивается”; про силу не говорится просто, что она прикладывается, “applicatur”, к телу, а “imprimitur”, т. е. “вдавливается” или “втискивается” в тело и т. п.»[8]
Imprimitur – совсем аналогично основному философскому понятию у Локка и Юма: impression – от «пресс», «вдавливать», «впечатывать» – отсюда «пэттерн», что есть «идея» по-английски: не от вида она, а от нажима руки.
«В переводе, – заключает А. Н. Крылов, – принята менее выразительная, но общеупотребительная теперь терминология»[9].
А – жаль: ибо перевод с языка на язык – это с Космоса на Космос. И не только на другой, словесный – русский язык, что уже есть целое иное миросозерцание, – но и на иное отношение ума к миру, что отличает современного частного специалиста, ученого физика, от тотального мыслителя, теолога Творения, состязающегося умом с Целым бытия, с Богом самим. В языке Ньютона – тот же раджас кипит, воля и страсть, – что и у Шекспира.
Америка
Общая концепция Космо-Психо-Логоса США такова. Это мир ургии без гонии, т. е. искусственно сотворенный переселенцами, а не естественно выросший из Матери(и) Природины, как все культуры народов Евразии, где ургия (труд, история) продолжает гонию в своих формах и где культура натуральна, а население = народ. Здесь же население не на-род (нарожденность), а съезд, собирательность иммигрантов ex pluribus unum (девиз США: «Из многих – одно»), но вначале именно не единое, а самостоятельность индивидов (ср. соборность России, где формула «Один за всех, и все за одного», с собирательностью Соединенных Штатов и особей, где формула «Каждый и все» – Each and All – стихотворение Эмерсона). И поэма Уитмена «Листья травы» – это обозрение-соединение штатов=состояний человека, это собирательность USA в Myself (Я), – но нет тут «мы» и «наше». Отсюда вечные жалобы американцев на недостаток чувства общности, единства в стране.
Переселение через Атлантику – это для человека как пересечение Леты в ладье Харона: смерть и новое рождение. Иммигранты – «дважды рожденные», как брахманы в Индии. Пересечение Атлантики – акт перекрещения (анабаптизм!), инициации в Америку и забвения прежней жизни. Потому такую роль в американской символике играют Левиафан, Иона во чреве кита, кит Моби Дик, «Корабль дураков» – фильм Стэнли Крамера, где тоже «всякой твари по паре», да и плот Гека Финна – ковчег…
Америка растет как бы сверху и сбоку, а не из земли, без пуповинной связи с нею, которую здесь имели индейцы, кого пришельцы истребили, а не смешались, в отличие от Космоса Латинской Америки, более в этом смысле натурального. Если бы они хотя б подчинили туземцев и превратили в рабов, а потом потихоньку смешались в ходе истории, – как это было в Евразии: многие ведь там, почти все народы, сложились из смешения завоевателей с аборигенами (итальянцы, болгары, англичане – и не счесть всех…), то совершился бы привой-подвой к Матери(и) Природине и к народу-породе местной – и культура последующая проросла бы натуральною. Но демократические переселенцы из низов Старого Света хотели работать сами и вырубили индейцев, как деревья. Даже национально-расовый сюжет и конфликт тут не натуральные, а ввезенные: негры ведь тоже переселенцы, а не туземцы…
Истребление индейцев – первородный грех «отцов-пилигримов» и залегает в основании Американской цивилизации. Ныне, когда совесть проснулась и американское общество становится более гуманным, долг к краснокожим платится, за почти отсутствием уже таковых… – чернокожим.
США – это Ноев ковчег микронародов, первая составная внеземная цивилизация – из высадившихся на чужую планету сильных – хищных и исходно свободных индивидов, порвавших со своими Матерями-Природинами (в Старом Свете) и начавших тотально новую жизнь. В Европе – Эдипов комплекс типичен: Сын убивает Отца и женится на Матери. Отсюда динамизм молодости в почете, культ НОВОГО, «новостей», роман-novel, ПРО-гресс в истории. Для Азии и России типично обратное: Отец убивает Сына – старое сильнее, традиция, былина. Это я называю РУСТАМОВ КОМПЛЕКС по имени героя поэмы Фирдоуси «Шах-Наме» Рустама, кто в поединке убивает своего сына – Сохраба. То же Илья Муромец – Сокольника. Иван Грозный и Петр Великий убивают своих сыновей, Тарас Бульба… Тут еще и снохачество: в «Деле Артамоновых» Горького, да и сам любил жену сына. А советская история – это интерференция Эдипова и Рустамова комплексов. Революция 17 года – после контакта с Европой в Первой мировой войне – по Эдипову комплексу: молодчики-революционеры убили царя-батюшку и женились на Матери-Родине. Но далее они же, став отцами – когда сыновья их подросли и могли бы их вытеснить, – довели страну до войны ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, где руками немцев сыны были истреблены, а отцы-кащеи остались, – и после войны безмужние невесты поступили в их распоряжение. Тогда рядом с кащеевым царством развилось бабье царство: социально активная женщина везде…
Для бытия США типичен «комплекс Ореста» (так назовем его): матереубийство – причем ее убивают дважды: покидая старую матерь-родину и обращаясь с новой землей без пиетета: не как с матерью, но как со шлюхой. Потому ее разизнасиловали вдрызг, загрязнили окружающую среду – и первые взвыли-открыли проблему экологии, в чем объявилась мстительность гонии чересчур уж прыткой трудово-индустриальной ургии.
Если европейский дух мучительно прорывался из Природы к Свободе, выискивая себе самоопору и собственную субстанцию – в Труде, Идее, Мышлении, «Я» (Декарт, Кант, Гегель, Маркс), то в Америке первична субстанция свободы (= переселенцы, со всем порвавшие), а инстанция Природы вначале в иммигрантах ничтожно по смыслу мала: она тут чужая = в ней видится нуль смысла, есть чисто неорганический бездуховный объект завоевания и труда; не Матерь и не материя даже, но материал-сырье труду в переработку, – и лишь с течением времени тут приходят к открытию понятия Природины как Матери(и) и ценности женского начала. Американцы – герои и мученики свободы, не умеряемой природой. Теперь алчут сотворить себе Мать – ургией гонию добыть… Слабость женского и материнского начал характерна для американской цивилизации: отсутствуют тут и куртуазность-галантность, и ars amandi, которые так уж выпестовали и утончили евразийского индивида от Китая до Франции; нет и любовно-психологического романа европейского типа, вместо которого брутальный секс.