Еще Генри Адамс горько сетовал на это, восхищаясь ролью Матери-Девы и культом Прекрасной дамы в цивилизации Европы. Его «Воспитание Генри Адамса» – как «Исповедь» Руссо, и полезно сопоставить бы ментальность француза и американца по этим книгам. Американский Логос отчетливо проступает в главе XXV его книги – «Динамо и Дева». Само уравнение этих двух символов характерно: Деву, как нечто более далекое, он приводит к более себе понятному – принципу энергии. Посетив Всемирную выставку в Париже в 1900 году (рубеж столетий!), он восхищен лошадиными силами Динамомашины – и все же бросает их в подножие образу Девы, что вдохновлял строителей Шартрского собора. «Пар со всего света не смог бы, как Дева, построить Шартр… СИЛА Девы до сих пор чувствуется в Лурде и кажется столь же мощной (potent), как и Х-лучи; но в Америке ни Венера, ни Дева не имели когда-либо ЦЕНУ как СИЛА (value as force), в лучшем случае – как чувство. Ни один американец не испытывал когда-либо СТРАХА всерьез перед той или другой». Какая шкала ценностей и категорий для понимания! Сила. Потенция (Мощность). Х-лучи (электричество, излучение). Страх. Чтобы оправдать роль образа Девы в истории европейской культуры, искусства, ему требуется приравнять ее к тому, что естественно внятно Американской душе и духу. И вот – критерии Силы и Энергии (при презрении к «Чувству»), Динамики – наиболее говорящи не только простому американскому механику (как, например, другой Генри – Форд, кстати, в это же время конструировавший свою «безлошадную повозку», что вослед за Америкой преобразовала быт мира в XX веке), но и такому просвещенному аристократу духа из потомственных лидеров Америки (его дед – из первых президентов САСШ) и джентльмену, как Генри Адамс.
Эта проблема в динамике серьезно озадачила американского историка. (Это сам Генри Адамс. Он, пуританин, не отваживается говорить о себе от первого лица, как Руссо в «Исповеди», чтущий расхристанность эмоциональной жизни, но скрывается, целомудренный, под «он». Но тут я прозреваю еще и инструментальный подход американца к самому себе – как к прибору опытов и познания, в данном случае. Себя ценит американец как хорошее или не очень орудие того или иного производства. – Г. Г.). Некогда Женщина была возвышена (supreme); во Франции она до сих пор кажется могущественной – не только как чувство, но и как сила. Почему она была неведома в Америке? Очевидно, Америка стыдилась ее, и она стыдилась себя, иначе б не покрывали ее в таком изобилии фиговыми листками. Когда она была истинной силой, она не ведала о фиговых листках; но выделанная ежемесячными журналами мод американская женщина не имела ни одной черты, которую бы узнал Адам… Во все предыдущие века пол был силой… Восточная богиня была божеством благодаря своей силе: она была ОДУШЕВЛЕННЫМ ДИНАМО (animated dynamo)… Адамс снова обратился от Девы к Динамо, словно он был Брэнли-когерер (опять технический термин, некий счетчик, дабы быть понятным американцу как инженеру. Кстати, сталинское определение писателя как «инженера человеческих душ» – из оперы модной тогда «американской деловитости» и ее Логоса. – Г. Г.). С одной стороны, в Лувре и Шартре, как он знал по отчету о работе (record of work – перевожу намеренно буквально, чтобы не спрятался Логос американца под русификацией и метафорами, заради «гладкости». И вот он, наш «рекорд» любимый, стахановский, столь звучно-манящий – всего лишь сухой «протокол» в Логосе американской деловитости, ихней «ургии». – Г. Г.), действительно сделанной и что до сих пор перед его глазами, была величайшая энергия, когда-либо знаемая человеком, творец четырех пятых (просчитал! – Г. Г.) его благороднейшего искусства, упражняющая неизмеримо большую притягательность человеческому уму (exercising… attraction – косноязычием перевода сохраняю исходные технические термины, что пропали б в выражении «оказывающая влияние», что естественно в Русском Космосе «мати-сырой земли» = водо-земли. – Г. Г.), нежели все паровые машины и динамо когда-либо могли мечтать, – и все же эта энергия была неизвестна американскому духу… Символ, или энергия Девы, действовал как величайшая сила, которую Западный мир когда-либо чувствовал и притягивал деятельность (activities – труды) человека к себе сильнее, чем какая-либо другая власть (power – тоже сила, мощь), естественная или сверхъестественная, это когда-либо делала.
Эта сила – не «секс», но сакральный Эрос, космическая энергия между Отцом-Небом и Матерью-Землей, между Духом и Материей (тоже от корня «мать»), и ее не ведает американский мир. Эрос тут перетек в «Ургос» – в Труд, что делается тут столь же эросно-яростно, как чувственная страсть в Евразии.
Но в общем Америка – не Мать-Родина чадам-сынам своим, но фактория своим жителям-трудягам. И философскую категорию «материи» здесь бы присущее назвать «патерией» (мужской архетип Отца тут важнее) и даже «факторией»: вещественность бытия здесь вся изготовительна, а не вырастающа, – и так, сверху, как конфекция из кошелки рога ургии, засыпается «манной» этой весь мир… Не отцово, а творцово тут житье-бытье, а страна – и не родина-мать, и не отчизна, но «творчизна».
Американец чужд вертикали растения как принципа бытия (а вместе с этим и идее корней, и долготерпению: дай срок! – не дают здесь срока, но все ускоряют) и уподобляет себя Животному хищному («Белый клык»), и в почете здесь челюсть и оскал зубов (на рекламных улыбках). Растение – дело долгое, а тут все некогда: нет времени выращивать своих гениев в науке и искусстве – давайте-ка переселим их, переманим-пригласим из Старого Света, и будет у нас все «самое лучшее»: Эйнштейн, Чаплин, Стравинский, Тосканини и т. п.
Тут все молодо-зелено: не успевает естественным путем набухания своей субстанции дорастать до зрелости, но форсируется – как свиньи на чикагскую бойню, так и урожай удобрениями химическими. Тут из травы (а не из дерева) – листья: в американском евангелии «Листья травы» Уитмена не модель Мирового Древа, характерная для всех культур Евразии (под древом Бодхи пришло Будде озарение, и Христос распят на кресте – схеме дерева): некогда тут дереву вырасти – ни одно уважающее себя дерево и достойное уважения не выросло за 360 лет со времени первых пуританских переселений (до модели Мирового Древа не дослужились еще!), но зато характерно самоуподобление с травой: у Уитмена и у Сэндберга стихотворения от лица травы, у которой корни не глубоки и расти может не из Материи-природы, а из платформы плиты: Форд писал в «Моей жизни и работе», что в Америке взрыхлен лишь верхний покров…
Стихотворение Карла Сэндберга «Трава» – архетипично для американской Психеи:
Громоздите тела высоко при Аустерлице и Ватерлоо,
Закапывайте их вниз – и дайте мне работать.
Я – трава, я покрываю все.
Это общее место в американской поэзии – выражать пренебрежение к военным ценностям и гордостям европейской истории, к доблестям ее героев и полководцев, как Наполеон и Веллингтон, – с точки зрения добродетелей труженика. Найдем это и у Эмерсона, и у Уитмена. Но что самое поразительное в этом стихотворении, это находка выражения:
I am the grass,
Let me work!
Я – трава,
Дайте мне работать! —
не расти, как это естественно! Даже Природа работает здесь, в Америке! Гония замещена Ургией.
Отрочески опрометчивый дух царит в американской цивилизации: тут национальные герои – Том Сойер и Гек Финн, и никто не достиг возраста возмужалости, тем более – статуса мудрого старца. И добродетели их – потасовочные, как у отроков-щенков, что все цапаются (супермены вестернов, ковбои). Дивлюсь я американцам: такие они бодренькие, словно не отягощены сознанием первородного греха. Чувствуют себя невинными, хоть и жестоки порой… И хотя и подхватывают в нынешней Америке новомодные европейские теории (экзистенциализм, «новые левые» и проч.) и до пес plus ultra доводят рассуждения о «закате западной цивилизации», – в их устах несерьезно все это (автор так чувствует), лепет с чужих слов, чужие это все им маски-проблемы. Свои же и трудные у них вот: экология, робот-компьютер против человека, первооткрытие женского начала и dolce far niente, созерцание вместо ургии (хиппи, дзен, Сэлинджер…), ибо в Космосе прагмы созерцательное отношение к бытию есть трудность и ересь. Но все равно Космо-Психо-Логос здесь подростковый – оттого и впросак так часто попадают в политике и на посмешище. Наивность и сентиментальность американцев сказалась хотя бы в недавнем Уотергейтском деле: подумаешь, не могли примириться с тем, что президент матерился; вся Америка ахала, слушая магнитофонные записи. В Евразии давно понято и принято, что и царь на троне – человек, снисходительнее к такому…
Невоспитанные дети, непринужденные, фамильярные. Страна «тинейджеров».
В Евразии в людях сильно торможение: рефлексия германца, сдержанность англичанина, застенчивость русского, французский страх быть смешным, китайские и японские церемонии, индийская дхарма (от dhar – держать) и т. п. Гравитация Матери-земли проявляется в этом, и она подавляет и частично парализует людей: священна ведь Природа, к которой они подходят в труде! Американец же этих задержек не имеет и наслаждается внутренней и внешней свободой – для труда и изобретения. Выглядеть дураком рядом с ученым – это не смущает Форда, и в этом отношении он близок европейскому архетипу «естественного человека», enfant terrible, или к русскому Ивану-дураку.
Преобладающие состояния психики в Америке – возбуждение, раскованность, быстрота моментальной реакции шофера (как в дзен-буддизме). Недаром и вид музыки «джаз» тут привился (от негритянского слова, означающего «будоражить», «торопить»), тогда как в музыке Европы, еще с пифагорейцев, цель – гармонизировать, укрощать животное начало в человеке. Здесь же при преизбыточной ургии и гонию надо стимулировать соответственно.