ЦВЕТ в Америке – идеологичен: белые, чернокожие, краснокожие, желтые (расы) – и категориален в познании и самосознании. От него мне и переход к важной в каждом космосе иерархии четырех стихий наклевывается. Система цветов в «Песне о самом себе» Уитмена тоже тут в помощь.
ОГОНЬ как жар (энергия, динамика «я», электричество).
ВОЗ-ДУХ (Небо, Бог как Творец, не Отец).
ВОДА (кровь, жизненная сила, Океан вовне и в груди).
ОГОНЬ как свет (теория, созерцания, идея-вид).
ЗЕМЛЯ.
Как видим, все надземно, небоскребно бытие в Космосе США на плоской плите Земли. Да и небоскребы тут не как Вавилонский столп вырастают: из похоти черного солнца недр блудницы вавилонской, в чем МАТЬМА земли посягает на небо, – но как бы сверху НАДставляются на плиту земли.
И это не случайно, что ПТИЦА была избрана американской душой как символ, чтобы представлять себя среди существ. «К водяной птице» – хрестоматийное стихотворение Вильяма Брайанта, «Ворон» Эдгара По… И орел взят как символ «экспресс-почты» (thunder-mail – гром, напоминает о надземном воздушном пространстве, о молнии, об электричестве) и пророчит аэропланы и воздушные линии поверх обширной земли Америки, чтобы не чувствовать ее гравитации, преодолеть земное притяжение – опять же корней, природы, матери-и… И птица избирается крупная – не то, что английский милый и малый Робин (Робин Гуд, Робин-зон…). Robin – малиновка, уютная птица, напоминающая о home – доме, моей крепости.
Иерархия же чувств, как мне представляется, может выглядеть здесь следующим образом.
ЗРЕНИЕ (самое важное для человека-в-машине и для птицы-самолета).
СЛУХ (не для мелодии-музыки, но для ритма труда и ходьбы).
ОСЯЗАНИЕ (руки, чтоб держать инструмент труда, но не чтоб обнимать и ласкать чувственную кожу, как это во Франции).
ВКУС (чтоб восклицать в рекламах: «Как это вкусно!» «It tastes delicious!»)
ОБОНЯНИЕ.
Существует предание, что белые переселенцы были прокляты и наказаны божествами местного Космоса за истребление индейцев – тем, что у них отныне отнимутся запахи, и пища и вода им будут безвкусны. И в самом деле, кажется, что Природа не пахнет тут так разнообразно и тонко, как в странах Евразии, но более абстрактна она, словно дистиллированная в ургии.
Спросили меня однажды там: как я думаю, отчего американцы так любят класть лед в напитки? Я полагаю, лед служит, как радиатор в автомашине: охлаждать мотор, раскаленность психеи американца на труд. А с другой стороны, пристрастие к крепкому кофе целит, чтоб ускоренно заводить двигатель человека, как подпитка огненной в нем субстанции, как стартер.
У Эмили Дикинсон, поэтессы, аналогичные находим идеи и образы. «Когда я читаю книгу, и она делает мое тело таким холодным, что никакой огонь не сможет меня согреть, я знаю – это поэзия. Если я физически чувствую, будто верх моей головы снят (как скальп индейцем. – Г. Г.), я знаю – это поэзия»[11]. Шок от художнического потрясения выражается оппозицией льда и огня. Или как разряд молнии в громоотвод головы, как колпак на электрическом стуле. А вот какою силою она носит свое тело: «Как могут большинство людей жить без мыслей?.. Как они находят силу надевать одежду по утрам?..» Мысль – как топливо, чтоб завести органы – колеса машины.
Эмили Дикинсон – женская ипостась американской Психеи, подобно тому, как Уитмен – ее мужская ипостась.
Вот мое письмо к миру,
Который никогда не писал ко мне, —
начинает она одно из стихотворений с проблемы коммуникации, как и Лонгфелло: «Если вы спросите меня…» или как Уитмен, приглашая на диалог.
Я проживаю в Возможности…
И за вечную крышу —
Мне двускатность неба.
И у нее – чувство страны открытых возможностей, пища духа в кредит из будущего. Но не земля и корни, а небо – ее крепость, и рост сверху вниз.
Успех считается сладчайшим
Теми, кто никогда не успевал, —
как она, писавшая стихи в неизвестности и без отклика, естественно. Но даже в полемике своего стоицизма она имеет в виду американский принцип «успеха». То же самое – как она противостоит тирании большинства, демократии, которую так славит Уитмен:
Во многом безумии – божественнейший смысл
Для проницательного глаза;
Во многом смысле – полнейшее безумие.
Большинство и в этом, как во всем, преобладает.
Согласись – и ты здоров,
Возрази – и ты прямо опасен
И с тобой обращаются цепями.
В американской концепции души, Психеи, принцип ургии, работы – доминирует. Иметь работу и успех в ней – главный стимул в существовании. Безработица – катастрофа для американца. Как писал в своем реферате мой студент Роберт Рич: «Во время Великой депрессии люди без работы страдали больше из-за бездеятельности, нежели от бедности, более от стыда и самонеуважения, причиняемых праздностью, чем от того, что им труднее стало кормить свои семьи».
В Евразии человек знает, как распорядиться свободным временем, умеет наслаждаться им. Он заполнит его dolce far niente – «сладким ничегонеделаньем» (итальянец), любовной игрой, ars amandi – «искусством любви», «наукой страсти нежной», пересудами, сплетнями (как «Веселые Виндзорские кумушки» или в «Школе злословия»…). Но американцу неведома ars amandi, куртуазная галантность: тратить на это время, которое – деньги?!
Американские рабочие берут более короткий отпуск, чем рабочие других стран. А ведь свободное время справедливо трактовалось Марксом как критерий развития личности и счастливой жизни. Американец же стремится сузить свое свободное время, работая на 2–3 работах или используя его для подготовки к завтрашней лучшей работе: релаксация, спорт, сидение у ТВ с пивом и т. п. И как моя студентка Бернадетта Бак писала: «Многие американцы исповедуют принцип work hard, play hard (“работай здорово, играй здорово”), причем занятия, которыми они занимают время досуга, тоже заставляют их вставать рано и могут быть столь же изнурительными, как и работа».
Душа американца одержима работой, озабочена проблемой занятости и беззащитна против стрессов и неврозов на этой почве. Однако высадившаяся в Новый Свет пуританская душа прибыла с сильным оружием и лекарством против этих недугов – религией Бога-Творца. В протестантской этике Богом благословлен именно homo faber, человек работающий. Я читал книгу интересных воспоминаний о своей жизни Конрада Хилтона (чья сеть отелей покрывает мир)«Будь моим гостем». От своих родителей он унаследовал две главные заповеди: pray and work – «молись и трудись». И его обыкновение было: в 6 утра входить в церковь, молиться там и затем приступать к работе, исполнив душу Богом, и развивать бешеную трудовую энергию, что и принесла ему успех. Не могу удержаться, чтобы не процитировать те единственные стихи, что он приводит в книге, не помня, чьи они, но врезались они ему в сознание как модель американца и девиз на жизнь:
The man who wins is an average man,
Not built on any particular plan;
Not blessed with any particular luck —
Just steady and earnest and full of pluck.
The man who wins is the man who works,
Who neither labor nor trouble shirks;
Who uses his hands, his head, his eyes —
The man who wins is the man who tries[12].
Буду переводить буквально, заботясь не о гладкости, а чтоб не потерять оттенков смысла (хотя все равно, конечно, отпадут многие).
Человек, который выигрывает, – это рядовой человек:
Не то, чтоб построен по особому плану,
Не благословлен какой-либо особой удачей —
Но как раз упорный и серьезный, и полный мужества.
Человек, который выигрывает, – это человек, который работает;
Который не увиливает ни от труда, ни от беды;
Кто применяет свои руки, голову и глаза —
Человек, который выигрывает, – это человек, который пытается.
Вот она – игровая ургия американца! Выигрывает – через труд, но не «побеждает» (как воин, европейский идеал и евразийский), а через упорство и изобретательность, терпение и труд, и не как шулер, а честно – выигрывает. Американец = игрок: важно этот эстетический момент иметь в виду в характеристике его труда и бизнеса, и психики его: не уныние повседневного труда, но – азарт! И потому – не увиливает от неудачи и проигрыша, но упорно снова – пытается, уповая, что ни одна ситуация не закрыта, а есть шансы и возможности открытые, только сумей умом (голова) и изобретательностью (руки), и воображением (глаза) – найти эти выходы.
И подчеркивается, что это – средний, обычный человек, каждый, без особой структуры тела и рода, и генеалогии («особый план»), и без особой удачи. То есть: ни родовитость, ни талант – против этих аристократизмов от «гонии», евразийских, восстает средний американец, упорно «ботая» по своей демократической «фене».
И характерна логика, по которой построено это определение идеального американца. Она сходна с формулой русской логики: «НЕ ТО, А… (ЧТО?)» – тем, что строится через отталкивание от чего-то, реактивно. От некоего готового образа и клише, традиционного и пришлого – в Россию, как правило, с Запада, а в Америку – из Старого Света представление. «Нет, я не Байрон, я другой…» – начинает самоопределение Лермонтов. «Не то, что мните вы, природа» – так приступает Тютчев к построению своей мысли. И т. п. Но есть и фундаментальная разница. В американском определении отрицания удерживаются внутри четких определений по логике «ДА!», среди утвердительных положений. С такого и начинается мысль – «ЭТО ЕСТЬ ТО-ТО» – то есть по классической формуле западноевропейской логики, и ею дело заканчивается. Внутри же – развертывание смысла также и при помощи диалектики отрицаний. Русская же мысль с этого начинает – с негации, потом долго и мучительно ищет: