Еще посравним с другими моделями.
Шар и Круг, столь совершенные в эллинстве, отвергаются Мицкевичем: лимоны Италии – мертвенные шары из золота (в «Тадеуше»); и «прусский король начертал КРУГ и сказал: «вот Бог новый» (в «Польском пилигриме»). Также и квадрат и куб германства – отвратная для польской эстетики фигура; и орнаменты преобладают тут лиственные, а не геометрические.
Чужд и Итальянский Космос атома-камня-индивида в сияющей пустоте. Ближе французская milieu – среда, значащая полнота: тут тоже из четырех стихий не крайние – земля и огонь, а посреднические – вода и воздух – значащи; также и носовые звуки, и роль женщины. Но нет в Польше симметрии и баланса, а вспыльчивость: прорвать облегание рывком – таков ритм тут: всполох!
Также и русские символы здесь оспариваются: если у нас Свет («белый свет»), то тут Цвет почтеннее, радуга – Ядвига! А Путь-Дорога тоже в минусе: в Польше вертикаль важнее горизонтали, и этим ближе к германству. «Дорога в Россию» Мицкевича – ужас, кошмар бесконечности и белизны. И у Марии Павликовской-Ясножевской «Придорожная Верба» (Wierzba przydrożna) – при дороге = при чуждом себе месте, отвернута от нее руками – вверх! У нас Гоголь-Яновский, кто чуток к тому, чего в Польше нет, по контрасту восславил и Бесконечный простор, и Дорогу (Русь-тройка). И внес идею «мертвых душ» – как живых…
Чуждо и германское древо готическое – ель, кипарис: как он, чопорный, в сравнении с березой, в «Пане Тадеуше» отвергнут!
Теперь начнем пробираться к Польскому Логосу, т. е. складу мышления и важным в нем категориям.
В польских образах Пространства и Времени вот что замечаем. «Для выражения места в русском языке употребляются наречия “где”, “там”, “здесь”, “нигде”, “везде” и др., а для выражения направления в сторону предмета (с глаголами движения) – “куда”, “туда”, “сюда”, “никуда” и др. В польском языке такого различия нет. В обоих случаях употребляются одни и те же наречия»[17]. Но это значит, что не так важны и проработаны тут в понятии пространственные векторы и страны света, что, напротив, так важно в ориентированном на горизонталь (даль-ширь) мира Русском Космосе. Большая аморфность внешнего Пространства – ибо оно стянуто внутрь, ко мне, при-сут-ствует здесь и теперь, как и во Времени: Прошлое и Будущее стянуто ко мне, в сие существование. И потому оно так пышно и насыщенно цветуще – как Липа! Так ощущается текущая жизнь человека.
А Время?… Акценты в нем выдает язык: «почему» здесь – dlaczego (= для чего) и «потому» – dlatego (= для того), то есть взгляд не назад, в причину, происхождение вещи, в прошлое (как в германстве), но ближе к французскому подходу спереди, из цели («почему» – pour-quoi – то же самое «для чего»), к чему вещь?.. Финализм и предопределение, характерные для многих французских мыслителей, перекликаются с польским мессианизмом…
Но еще точнее: любит поляк рассуждать так: «Ах, если бы тогда все произошло иначе?!» – под Рацлавицами в 1794-м, или в Варшаве в 1831-м… То есть, по модусу, так сказать, future in the past – возможного иного будущего в прошедшем…
Из трех точек: причина (прошлое), центр (настоящее), цель (будущее) здесь привилегированнее центр, где сердце(вина) бытия. Об этом говорит и фиксированное ударение на предпоследнем слоге – в центре слова обычно; и амфибрахий – польская стопа в шаге на 3 (мазурка, полонез…).
Поляку важно: как себя вести в миг настоящего времени и как выглядеть (а не победа): умирать красиво (и Броневский «Смерть революционера», и Пушкин в письме к Вяземскому 1 июня 1831 г. о декоративно-рыцарской смерти польского командующего Скрженецкого и всей свиты с ним, с гимном «Еще Польска не згинела» на устах).
Мицкевич в своих лекциях о славянских литературах, сравнивая Горация и Кохановского, отмечает у первого горловой голос и вдохновение, идущее от головы, а у второго – голос грудной и из глубины сердца. Тут топография важна: Рим = Голова, и головное, капитолийское вдохновение у Горация: рассудок и мера. Польша – грудь, сердце… Значит, идея «головного» и «начальства» здесь отступает в ценности перед принципом Центра, где сердце. (То же и в фонетике: «о» носовое съедает «а» = высь и «у» = глубь.) А грудь – полость влаго-воздуха, обитель легких. Так соответствие устанавливается между Космосом (водо-воз-дух) и Антропосом (грудь), и Психеей (сердце), и Логосом (центр, настоящее). Также и в Социуме польском: важна срединная фигура шляхтича, который психикой – дворянин, магнат, а бытом – мужик, однодворец. Во времена Мицкевича 18 % населения – шляхта… Значит, чувство личного достоинства: Я сам! я пан! – демократично в Польше, массово. Об этом же вежливая форма тут – на 3-е лицо (как и в атомарно-дискретном италианстве – Lei): pan, panstwo, pani есть акт объективизации, создание дистанции между индивидами – против их фамильярного соприкасания в «ты» и утопления во множественности «Вы» и «Мы». Учтивость, уважение к отдельности и самости другого. Неслиянность «Я» и «He-Я», индивида и Целого. Если Рок России – Единое, нечленораздельность, то Рок Польши – множественность, неслиянность… Отсюда – отсутствие эпоса; вместо него лиро-эпический жанр баллады, а также емкость здесь малой формы: фрашки Кохановского, мазурки Шопена: каждая – микрокосмос…
В поэме Словацкого «Ян Белецкий» пан Бжезани так рассуждает: «Наш польский край – готическая башня: В ней тысяча колонн – подпора в храме; Пусть выпадет одна – какою силой Ты сдержишь храм? Все ляжет грудой праха! Я выпаду!..» (перев. А. Коваленского). Тут уравнение 1 = 1000: значимость Одного! Все от его свободной воли зависит. Отсюда – «либерум вето»: Один имеет право преградить путь всем! (Ср. русское: «Один за всех, все – за одного».)
Кохановский: «Верно, что деды (не отцы – авторитет, а деды! – Г. Г.) богатств не имели, больше иметь они их не хотели»[18]. То есть не по нужде бедны, а по неохоте убиваться в труде, понимая, что качество жизни – не в количестве материй, а в ценностях души: свобода, честь, радость жизни. В германстве и американстве, напротив: ургийная, трудовая добродетель ценится. И бытом становится человек барин (нувориш), а душою – хлоп, тогда как в Польше обратная картина: шляхтич бытом – хлоп, а душою – аристократ, рыцарь, артистичен, беспечен. Такое создается впечатление, что тут постоянно пируют и танцуют и весело жизнь препровождают. Немногозаботливость. Бесшабашность. Радость бытия вкушается сразу, а не откладывается на потом, про запас… Недаром и гимн Польши – это мазурка Добровского: плясовой ритм, не марш. И кто-то там заметил: «Проплясали поляки свободу Польши»…
Самодостаточность в Психее (отсутствие застенчивости, «комплекса неполноценности», польский «гонор») – координируется и с отсутствием опосредования в Логосе, которое – от неуверенности: перелагает на иное, отсылает от себя подальше, не берет на себя ответственность. Здесь же – решительность как в отрицании, так и в утверждении. Если формула эллинской и западноевропейской логики: «это есть то-то» («Сократ есть человек»), а формула русской логики: «не то, а… что?» («Нет, я не Байрон, я другой…»; «Не то, что мните вы, природа…»), то формула польской логики: «не это, а вот что!» Она близка к русской тем, что начинается с негации, отталкивательно, реактивно, но близка к западноевропейской – своей утвердительностью в итоге, тогда как русская – разомкнута в бесконечность вопрошения и исследования, есть отсыл в даль…
Вот схема логического построения у Мицкевича:
На каких людей отчизна наша возлагала… надежды?…
Не на людей, одевавшихся всех красивее…
И не на людей, воевавших где-то…
Но на людей, которых вы назвали добрыми поляками…
(«Книги Польского пилигримства», VI)
Польский Логос выявляется и из особенностей вклада поляков в мировую Науку. Он – в отрыве и одолении Земли (Коперник и наш Циолковский, открывший реактивный принцип: ракета летит самоотталкивательно, как и мысль разгоняется по логике «не то, а…»); в развеществлении тверди: открытие Марией Склодовской-Кюри (опять французское склонение, как и у Шопена…) радиоактивности – ведь тем она гранит атома-камня (стихия земли) раскрыла как марево-истечение, радугу, влаго-воздух, поле, континуум…
Подобно и у Юлиана Пшибоса в стихотворении «Материк» – тут весь польский Космо-Психо-Логос! И одухотворение вещества, и взмах-порыв; и Листва, и Тень; и волновая теория строения всего в мире; и кривая-лукавая, женская линия…
В общем, получилась у меня, так сказать, «романтическая» модель Польскости. Но недаром в дополнительности к ней возникла и «позитивистская» модель. Ее raison d’être столь же бесспорен. Ведь История, Культура находятся в диалогическом отношении к национальному Космосу и Этносу и антропосу: то, что не дано последним от Природы, естественно, первые призваны восполнить, произвести искусственно: через труд и воспитание в Обществе. Национальная целостность поэтому есть нечто принципиально открытое, незавершенное.
Но подобно и в оркестре человечества каждый народ, как инструмент, ценен незаместимостью своего ума-умения: гобой дорог скрипке тем, что он умеет то, чего она не умеет. Так что не унификация, а уникальность – вот верный курс. За что мужчина любит женщину? За то ли, что она похожа на него? Напротив – за диво совершенной непохожести. Так и соседнюю или дальнюю нам национальную целостность: ее возлюбленную непохожесть – вот что да восценим и чем будем дорожить!
Балканский Космо-Психо-Логос
Балканский менталитет я попробую охарактеризовать на материале знакомых мне культур Эллады и Болгарии.
Балканы – регион материка Евразии, представляющий собой диалог горного массива и полуострова (еще и с островами в море). С одной стороны, с севера – вздутие земли на небо, ее тяжкая гордыня. С другой, с юга – погружение земли в море, самоумаление тверди перед водой, мужского начала перед женским. (Хотя тут – амбивалентно: море – Посейдон, а земля – Гея и гора – ее грудь).