В истории Анны наглядно видно, как работает психологический механизм вытеснения. Конечно, она не понимала, что использует его, ведь такие вещи проявляются бессознательно. Психологические защиты снижают уровень невыносимой тревоги и нужны нам для ощущения цельности образа личности. Но для более эффективного проживания собственной жизни важно понимать, что происходит: какие реакции проявляются и как их можно изменить.
Вытеснение работает так: изначально событие осознается, но спустя некоторое время вытесняется из сознания, потому что у психики оказывается недостаточно ресурсов для его проживания. Именно так забываются травматические ситуации из прошлого, мысли, внутриличностные конфликты. Однако вытесненная энергия не теряет своей активности. Она проявляется в отсутствии сил и энергии, которую нужно затрачивать, чтобы удерживать импульсы.
Наша героиня Анна старательно пыталась забыть невыносимую для нее часть личной истории – то, что произошло с бабушкой, и то, как она отправила ее в пансионат и больше не навещала. Но забвение не делало ее жизнь эффективной, плодотворной и цельной. Скорее наоборот: стремление забыть ситуацию с бабушкой и ту роль, которую она в ней сыграла, подписав документы на помещение в пансион, не давало ей покоя и подтачивало и без того скудные силы. В итоге ее жизнь словно замерла; движение к ней создавали только меняющиеся сериальные картинки.
Как же помочь Ане? Дорога освобождения от власти трех «З» состоит из трех же шагов:
Чтобы выйти из-под заклятия первой «З» – Забыть – нужно сделать противоположное действие: вспомнить.
Чтобы выйти из-под заклятия второй «З» – Замолчать – нужно сделать противоположное действие: заговорить.
Чтобы выйти из-под заклятия третьей «З» – Замереть – нужно сделать противоположное действие: принять решение действовать.
Получается настоящий алгоритм спасения для Ани:
Вспомнить – Заговорить – Принять решение действовать.
Вспомнить – значит дать произошедшему событию место. Если оно случилось, было частью реальности, то попытки искоренить его из своей памяти порождают лакуны в личной истории человека. Его представление о самом себе становится хаотичным, неполным, прерывистым. Вспомнить – значит, признав, что это было, построить непротиворечивый образ самого себя.
Заговорить – необходимое действие для того, чтобы дать произошедшему правдивое имя. Назвать ситуацию тем словом, которое соответствует реальности. Когда человек называет сложное событие или тяжелое внутреннее переживание, он ограничивает его влияние. Теперь с этим явлением что-то можно сделать, с ним как-то можно обходиться. Оно больше не всесильно и не всемогуще. Оно имеет определенные границы, форму и подчиняется понятным и четким законам. Пока мы молчим, власть произошедшего довлеет над нами.
Принять решение действовать – важное условие для выхода из ступора. При этом нет необходимости подрываться и действовать сию же секунду. Нужно определить зону ответственности и прислушаться к своим ресурсам. Что вы можете сделать в данный момент, а что – не в ваших силах?
Аня сделала три этих шага.
Во время наших психологических сессий она, наконец, заговорила о заболевании бабушки и о том, что поместила ее в пансионат для пожилых. Она смогла проговорить свои переживания и обозначила чувство вины. Рассказала, что ненавидела себя за этот поступок настолько, что не могла даже думать о случившемся. Определила, что взять бабушку обратно и ухаживать за ней у нее не хватит ресурсов, но приняла решение навещать ее в пансионате раз в неделю.
Но главное – она сформулировала для себя новое убеждение: быть взрослым – значит видеть свои ограничения и жить с ними в ладу.
А на нашей заключительной встрече Аня рассказала мне:
– Вчера, когда шел дождь, я забежала в кофейню. Вид у меня был не самый презентабельный: тушь потекла, мокрые волосы облепили лицо. Несмотря на это, ко мне подошел молодой человек. Мы познакомились. И знаете, что? Я назвала свой реальный возраст. Сказала, что мне тридцать четыре года, а не двадцать два, как привыкла. И после этих слов я ощутила, что наконец-то могу дышать полной грудью. За эти двенадцать лет много чего произошло, но и я стала сильнее, мудрее, взрослее. Я больше не хочу возвращаться в двадцать два, мне нравится мой возраст. Спасибо.
Даниил молчал и смотрел в угол. По его лицу нельзя было ничего прочитать. Он не хмурился, не покашливал, не улыбался, не зевал. Было непонятно, нравится ли ему в кабинете, что он чувствует от необходимости находиться здесь со мной, удобно ли ему сидеть в кресле.
Ничего. Никаких намеков, из которых я могла бы составить хоть какое-то представление о нем. Наконец, он заговорил:
– Мне сегодня снился сон. Я торопился в супермаркет «Пятерочка» верхом на страусе. Этот негодяй бежал медленно, и мне хотелось сделать ему выговор за неподобающее поведение. Ведь страусы обязаны бежать со скоростью 70 километров в час…
Рассказывая, он словно открыл дверь в свой сон и позволил мне заглянуть туда. Я наблюдала, как молодой человек в вельветовом пиджаке с дизайнерскими заплатками на локтях взгромождается на быстроногую птицу…
Картина казалась столь реальной, что, не дождавшись конца истории, я расхохоталась. Обычно я так не делаю, сохраняя нейтральность. Но в этот раз профессиональная этика не выдержала острых и точных слов нового клиента. Треснула и разбежалась морщинками вокруг глаз в безудержном смехе.
– Да, это моя проблема, – говорит Даниил. Его голос по-прежнему беспристрастен. Как и лицо.
Я осеклась, будто с размаху налетела на бетонную стену.
– Теперь вы понимаете, в чем дело, – продолжает он, не моргая.
Но нет, я не понимала. Пришлось тщательно подбирать слова.
– Скорее ощущаю. Сейчас я растеряна и смущена, ведь я ничего не знаю о ваших чувствах. Как вы восприняли мой смех – был ли он для вас непозволительным, оскорбительным, или вы рассчитывали произвести такой эффект? Вы не даете обратную связь, поэтому мне трудно сориентироваться. Я не могу увидеть этого ни по вашей мимике, ни услышать в голосе.
Три дня назад Даниилу исполнилось девятнадцать. На день рождения он пригласил ребят из института. Всех, кому давал списывать лабораторные по физике, всех, с кем стоял в очереди в столовую. Никто не пришел. После проведенного в одиночестве праздника он записался ко мне на прием.
История с днем рождения не стала исключением из правил, она логично встроилась в давно уже происходившие события. Даня прекрасно играл в баскетбол, имел спортивное телосложение, щелкал сложные задачки, как орешки. Но начиная с третьего класса его почему-то перестали брать в командные игры. Друзья перешли в разряд бывших. Даже приятель, с которым они прежде были не разлей вода и вместе пуляли жеваной бумагой из развинченной ручки, – пересел за другую парту.
Как раз в то время родители Даниила начали бракоразводный процесс. Вместе с имуществом они делили и девятилетнего сына. Отец страдал клинической депрессией. Мать работала в театре.
«О, неужели, ты отца любишь больше, чем меня, если собираешься жить с ним?! Я этого не перенесу!..» – мама вычурно заламывала руки, бледнела, и ее тонкие черты лица искажались в неподдельном страдании.
Отец, напротив, смотрел молча. Он выискивал во взгляде сына что-то, известное лишь ему. И, не найдя, закрывал глаза и трясся в беззвучных рыданиях.
Театральность матери и болезненное, подавленное состояние отца не оставляли Дане выбора. Он не мог разорваться между двумя дорогими ему людьми и жил в интенсивном напряжении. Его организм приспособился к невыносимым условиям и просто перестал подавать эмоциональные сигналы окружающим.
Говоря профессиональными терминами, у мальчика нарушилась адаптация к внешней среде. Обычно после кратковременного стресса человек возвращается к равновесию. Но все меняется, если события не типичные и проходящие, а экстремальные по интенсивности и длительные по времени. При чрезмерной стимуляции подавляются процессы адаптации к стрессу. Нарушаются механизмы распознавания социальных сигналов.
Даниил любил обоих родителей и страдал за них двоих. Вдвойне. Но он был умным мальчиком и быстро научился не показывать это. По его лицу теперь никто ничего не мог прочесть, а значит, никто – главное, ни мама, ни папа – не мог назвать его предателем и изменником. Он превратился в tabula rasa – чистый лист, с которого стерли всю информацию. И даже под микроскопом стало невозможно прочитать, кого он любит больше и кому симпатизирует.
Из-за того, что мать была постоянно в разъездах, мальчик стал жить с отцом и его клинической депрессией. Жизнь с человеком в таком состоянии не может не наложить отпечаток на становящуюся личность. В случае Дани отпечаток этот и вовсе стал чрезмерным, наслоившись на сопутствующие сложности. В двенадцать лет он готовил еду для себя и для отца, проверял, чтобы тот по расписанию принимал таблетки, оплачивал коммунальные услуги. Те, кто знал о ситуации, поражались его ответственности, называли «умницей» и гладили по голове. Он же делал то, что ему говорят, кивал в нужных местах, прекрасно разбирался в радиофизике. Но был как будто неживой.
В расшатанном мире Даниила не было кого-то, на кого он мог бы опереться, кто был бы устойчив и предсказуем. Отец его не был ни тем, ни другим.
Пару раз Даня снимал папу с подоконника двенадцатого этажа. Три раза вызывал скорую помощь, обнаружив пустые упаковки из-под лекарств. Мальчик прекрасно ориентировался в алгоритмах и знал, что и в каких случаях делать. Папа без сознания – надо звонить в неотложку. Приступ – синяя таблетка, запить большим количеством воды. Не спит ночами – красная под язык. Он знал это как памятку по основам безопасности. Выучил, зазубрил, мог наощупь отличить один блистер с лекарством от другого. Единственное, что ему было недоступно, – это то, что происходит с ним самим.