Не вяжется одно с другим. Я этой мыслью был так занят, что позабыл на время о дороге и превратился, наверное, в помеху для других участников движения. Водитель допотопной «Волги» обогнал меня и зло подрезал, даже не задумываясь о возможных печальных последствиях. Здорово, наверное, я его рассердил. Только тогда я очнулся.
Не вяжется одно с другим… Так не бывает… А этот-то меня подрезал… А мы хотели розыгрыш снимать… Про «подставлял»… А оно одно с другим не вяжется…
Я наконец понял, как это надо делать. Нашел то, чего нам так не хватало. И сразу позвонил Светлане.
– Свет! Ты помнишь, мы все голову ломали, как нам «подставу» снять, чтобы получилось необычно и смешно?
– Ты что-то придумал?
– Да.
– В чем суть?
– Я расскажу, – пообещал я. – Сразу по приезде. У тебя кандидатура на примете есть? Кого разыгрывать мы будем.
– Есть.
– Тогда готовься. Как дашь отмашку – сразу же снимаем.
Я заехал в музей, чтобы поговорить с директором.
– Не взглянете на фотографию? – предложил я ей. – Может быть, узнаете кого-то…
Я извлек из конверта фотографию, на которой радовались жизни и обществу друг друга Вероника Лапто и красавец Ростопчин. Директор взяла карточку в руки и долго ее разглядывала. Я терпеливо ждал.
– Нет, – покачала она головой. – Эти люди мне не знакомы. А кого из них я должна знать, простите?
Я и сам не знал этого твердо, если честно.
– Они могли заезжать в ваш музей вместе, – не слишком уверенно предположил я. – Или по отдельности.
Директор еще раз добросовестно изучила снимок. И снова безрезультатно.
– Мужчину этого я точно бы запомнила, – сказала она. – Уж больно красив.
Она засмеялась.
– А женщину тут так сфотографировали, что не определишь, – сказала с сожалением.
У меня в конверте была еще одна фотография. Та, где Веронику сфотографировали рядом с Андреем Михайловичем. И я показал ее директору.
– Тут другое дело, – одобрила она. – Тут уже можно рассмотреть.
Она всматривалась долго и вдруг подняла голову и сказала мне:
– Мне кажется, я ее видела.
– Правда? – воодушевился я.
– И не один раз, по-моему. Я даже с нею разговаривала. Она интересовалась Воронцовой.
– Правильно! – обмер я.
Жило во мне подозрение, что должно быть еще какое-то звено в этой удивительной цепочке необъяснимых и очень странных обстоятельств. Было что-то такое в судьбе несчастной Вероники, что загадочным образом поддерживало ее связь с судьбой людей, умерших двести лет тому назад, и не могло такого быть, чтобы она сама об этой связи не подозревала. Она или знала что-то, или догадывалась, или просто беспричинно верила – но неспроста ведь в последний день ее короткой жизни на ней оказалось платье, в котором двести лет назад неизвестный художник нарисовал графиню Воронцову. А если Вероника знала или даже просто догадывалась, она не могла не искать следов графини Воронцовой.
– Когда это было? – спросил я, боясь спугнуть удачу.
– Давно уже.
– Так! – подбодрил я ее.
– Полгода или год назад. Хотя погодите-ка…
Она задумалась и вдруг чему-то сильно удивилась.
– А знаете, ведь больше года! – произнесла женщина, округлив глаза. – Больше! Как летит время! Не замечаешь его даже.
Я не позволил ей отвлечься.
– Одна она была? Или с кем-то?
– Мне помнится – одна, – сказала директор.
– Интересовалась именно Воронцовой? Или чем-то еще?
– Графиней Воронцовой, это точно.
– Почему вам так запомнилось?
– Потому и запомнилось. У нас не Эрмитаж, экспозиция довольно скромная, посетителей бывает немного, а если кто зайдет, так пройдется по залам быстро и уходит. А тут женщина пришла, проявила интерес, долго расспрашивала…
– Вас? – быстро уточнил я.
– Да.
– Что спрашивала?
– Вопросов я не помню, – сказала директор, будто извиняясь. – Но я рассказывала ей много. Про Воронцову. По Ростопчина.
– Про Ростопчина? – встрепенулся я.
– Да.
Я придвинул ей фотографию, ткнул пальцем в изображение молодого красавца.
– Это вот Ростопчин, – сказал я.
Надо было видеть, как она заинтересовалась. Буквально вцепилась в фотокарточку.
– Ой, правда? Тот самый, что землями тут владеет? – запричитала она и стала баба бабой. – Ну надо же! Красавец! Я сразу сказала! Но он тогда не приезжал, я помню точно! А знаете что? Вы не могли бы мне эти фотографии оставить хотя бы на время?
– Зачем?
– Я девочкам нашим покажу. Сотрудницам. Может, кто и вспомнит.
Ей очень хотелось, чтобы я фотографии оставил. Не столько для того, чтобы мне помочь, сколько чтобы девочкам показать. Я был не против. Пусть посплетничают. А вдруг действительно кто-то что-то вспомнит.
Платон Порфирьевич Гуликов, владелец автомобиля «Запорожец» производства одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, был выбран Светланой в герои нашей передачи давным-давно, хотя он этого не знал, конечно. И одной из главных причин, по которым мы заприметили Гуликова, был как раз его автомобиль. Не то чтобы Платон Порфирьевич был ярым фанатом этой марки, ему деваться просто было некуда, потому что не с его смешной зарплатой было мечтать о том, чтобы купить себе, к примеру, «Ладу» или другой какой шедевр отечественного автопрома, и Гуликов, все это понимая, относился к своему сокровищу с бережливостью рачительного хозяина. Мы не собирались покушаться на святое и не хотели превратить в ходе съемок автомашину Гуликова в груду металлолома, но нам хотелось, чтобы «Запорожец» тоже в съемках участвовал, поскольку давно стал героем многочисленных анекдотов, и это тоже мы могли бы обыграть.
В один из дней Платон Порфирьевич вышел из подъезда своего дома, сел в «Запорожец», намереваясь отправиться по каким-то своим делам, но даже двигатель еще не успел завести, как вдруг к его машине подошел какой-то мужчина с картонной папочкой в руках и принялся внимательно разглядывать гуликовский «Запорожец», самого сидящего за рулем Гуликова в упор не замечая.
Мужчина не производил впечатления опасного криминального элемента и вообще имел вид заморыша в очках, жертвы бумажно-бухгалтерской работы, но папочки в его руках Платон Порфирьевич почему-то испугался, и отчего-то тревожно Гуликову сделалось.
Разволновавшийся Платон Порфирьевич даже вышел из машины, встал рядом с незнакомцем и тоже на свой «Запорожец» посмотрел. Ничего он необычного и подозрительного не увидел. А очкарик с папочкой все так же молча обошел машину и теперь с другой стороны ее разглядывал. Гуликов последовал за ним. Но и с той стороны все было как обычно. Никто на боковое зеркало не покусился и бранных слов на дверке гвоздиком не нацарапал. И тем более теперь непонятен был Гуликову интерес, проявляемый очкариком к его машине. Не знал Платон Порфирьевич, что мы его уже снимаем и быть ему теперь героем нашей передачи.
– М-да, – вдруг произнес товарищ с папочкой и посмотрел на Гуликова скорбно.
Гуликов мгновенно присмирел, как пациент на приеме у врача.
– Застрахована? – с печалью в голосе осведомился очкарик.
– А как же! – ответил Гуликов, отчего-то сильно испугавшись.
– Так у вас, наверное, по обязательной страховке, – предположил владелец папочки. – Гражданская ответственность. Да?
Он посмотрел так, что Гуликов вдруг заподозрил – бесполезная страховка оказалась и не поможет она ему ничем.
– Обязательная, – признал упавшим голосом Платон Порфирьевич.
– Плохо дело, – вздохнул незнакомец, и лицо у него такое скорбное сделалось, будто мимо них сейчас покойника проносили.
Разволновавшийся Гуликов еще раз обошел вокруг своей машины.
– Что там за выплаты по обязательной страховке? – сказал незнакомец. – Тьфу! Плюнуть и растереть! Слезы одни! Случись что – так денег на выплаты не хватит.
Платон Порфирьевич слушал, недоумевая.
– Нужна нормальная страховка! – сказал очкарик с убежденностью, свойственной продавцам витаминных добавок, бабушкам, всучивающим горожанам на улицах буклеты с информацией о наступающем в аккурат на следующей неделе конце света, и еще…
– Вы из страховой компании? – осенило Гуликова.
– Да! Но это ничего не значит! – торопливо произнес разоблаченный очкарик.
Гуликов нервно сжал и разжал кулаки и, легко перейдя на «ты», сказал доброжелательно:
– Ты меня не зли, мужик! А не то я тебе из твоего пенсне быстро стеклышки повыковыриваю!
– Вы не так меня поняли! – засуетился страховой агент. – Ведь дело добровольное! Разве кто заставит вас, если вы сами того не пожелаете?
– Ты мне мозги не пудри! Дураков тут нету, чтобы с лишними деньгами распрощаться. И лишних денег тоже нету. Так что вали отсюда, я спешу.
Гуликов уже понял, что напрасно пугался, и теперь он стремительно возвращался в исходное состояние душевного равновесия.
– У нас сегодня скидки! – затараторил агент. – Рекордно низкие тарифы! Многие даже удивляются и нас благодарят потом! Никто не верит, что так дешево! Желаете взглянуть?
А сам уже совал в руки Гуликову листок с расценками. Гуликов заглянул и сильно удивился.
– Это что за цифры? – спросил он. – Цены на автомобили?
– Нет, это тарифы в долларах, – сказал упавшим голосом агент.
Вот тут наш Гуликов неприятно удивился.
– Слушай сюда, родной, – сказал он, до сих пор недоумевая. – Эту машину, – он бережно погладил ржавое крыло «Запорожца», – я три года назад купил у соседа за пятьдесят долларов. Улавливаешь смысл моих от сердца идущих слов? Я за твой тариф, – ткнул пальцем в бумажный листок, – могу еще пять таких купить и каждый день менять, как трусики-недельки.
– Вы меня не поняли, – упорствовал агент.
– Я тебя понял, – не согласился Платон Порфирьевич. – Ты добровольно от машины отойдешь или я тебя прямиком отправлю в «Оптику» твои очочки ремонтировать?
Агент нервно поправил свои оказавшиеся в опасности очки и благоразумно отступил на шаг.