«Если че» не происходит. Грузовик спокойно стоит, светя габаритами, в его кабине горит свет, а наружу по-прежнему никто не идет. Наклонив затекшую от напряжения шею, я смотрю на мобильник и понимаю, что прошло уже двадцать минут. В это же время тетя Лена неуверенно говорит:
— Варь, слышь… А может, они не бандиты?
«Как это не бандиты?» — удивляется мамин голос во мне, но я сама понимаю, что такая вероятность есть, и молчу.
— Может, мы у них тогда фонарик попросим, чтоб дальше чинить-то? Или покушать? — продолжает тетя извиняющимся тоном. — А то я прям ничего с голоду не соображаю уже…
— А что будем делать, если они все-таки… — я боюсь даже докончить.
Мы сидим еще минут двадцать. Проклятый грузовик и не шевелится, и не уезжает. Потом одна его дверь вдруг распахивается, на землю спрыгивает щуплая фигурка и скрывается в темноте.
— О! — оживляется тетя Лена и начинает вылезать из Ласточки. — Варьк! Пошли, пошли! Смотри, какой плюгавый-то! Да мы его втроем отделаем с вами! Давай, давай, вылазь, возьми только что-нить тяжеленькое…
«Тяжеленького» у меня нет, но я продолжаю сжимать в руках отвинченную контактную группу и отвертку, потому что не знаю, куда их положить. Тетя Леня, кряхтя, возглавляет нашу процессию. Только сейчас, при свете грузовика, я вижу, что в руках у нее, оказывается, огнетушитель, и она крутит его, видимо, примеряясь, если что, облить водителя грузовика пеной. Следом иду я, а за мной маленькими шажочками перемещается Илья, вооружившийся большой длинной отверткой… Действительно, мою отвертку тоже можно использовать как оружие!
На этой мысли наш путь и путь щуплой фигурки, снова вынырнувшей из темноты, пересекается. Жмуря один глаз от света, водитель грузовика с интересом смотрит на нас. Он ростом примерно с тетю Лену, очень тощий, морщинистый и седоватый. На нем аккуратные черные брюки и светлая полосатая рубашка с коротким рукавом. Воротник рубашки тщательно отглажен, из кармашка торчит платок…
— Здравствуйте, — говорит он негромко. — Вы что-то хотели?
Тетя Лена молча, видимо, в качестве приветствия, встряхивает огнетушителем. Я моргаю и не нахожу слов: никогда не думала, что дальнобойщик может выглядеть таким образом. Только Илья не теряется:
— Мы все хотели! У нас одни проблемы!
Дверь грузовика распахивается, на нас падает свет и веет застоявшимся теплом. Оказывается, за рулем сидит еще один человек, и вот он как раз — в точности классический дальнобойщик. У него бычья шея, небритая широкая физиономия, волосы торчат клоками, волосатые ручищи — в татуировках, а большой живот обтягивает засаленная сетчатая майка.
— Че там такое? — урчит он грубым басом и вперивает в нас неприветливый взгляд из-под лохматых бровей. Под глазами у него мешки: надо полагать, от алкоголизма.
Тетя Лена так и не приобретает дар речи, только молча взмахивает огнетушителем, и он вдруг участливо спрашивает:
— Ну, че такое-то, тетка? Горите? Пожар где?
— Нет-нет, — отвечаю я за тетю Лену и дальше, обращаясь к щуплому седому, говорю с решимостью отчаяния:
— Извините… Я вас, возможно, отвлекаю… У вас лишнего фонарика не найдется? И, может быть, бутерброда ребенку? Я заплачу.
— Че это ты гришь?! Какому ребенку?! Тебе, что ли?! — грохает пузатый дальнобойщик. Я вдруг понимаю, что устала бояться и тревожиться, и почти спокойно объясняю:
— Нет, мне необязательно, это брату… Мне нужнее фонарик. У нас машина не заводится, я вынула замок зажигания, надо зачистить контакты, а мне ничего не видно, мобильный разрядился. У вас не найдется…
Оба дальнобойщика, аккуратный и неаккуратный, уставляются на меня, как на привидение. Наконец пузатый издает звук, похожий на бульканье и щелчок одновременно, и рычит:
— Ниче се бабы пошли! Слышь, давайте все в кабину, щас разберемся. Залазьте. Тетка, залазь.
Тетя Лена не заставляет себя долго просить и вперед меня взбирается на подножку. Следом лезет Илья. Мы с щуплым дальнобойщиком заходим последними, причем он пропускает меня вперед и аккуратно прикрывает дверь.
Кабина похожа не столько на машину, сколько на маленький дом. На серых ворсистых стенах висят какие-то открытки, иконы и календарь, почему-то за 2010 год. Между высокими сиденьями стоит столик с отверстиями, в которые воткнуты громадные стаканы, судя по запаху, с кофе, а рядом лежат откусанные бутерброды в бумажках. Дальнобойщики садятся на свои места и проталкивают нас назад: оказывается, там, отгороженная красной занавесочкой, есть целая комната с двумя кроватями-полками: одна аккуратно заправлена, на другой сбился комом клетчатый синий плед. Перед занавеской — вешалка с одеждой, а над кроватями — углубления-полки, заложенные всякой пестрой всячиной от бутылок с чистящими средствами до печенья. В углу я замечаю двухкомфорочную плитку с чайником поверх нее, а у противоположной стены стоит маленький блестящий холодильник.
— Ух-ты-же! — с расстановкой говорит Илья. Его глаза в буквальном смысле разбегаются: ползут в разные стороны. Я подталкиваю его в бок и представляюсь:
— Меня зовут Варвара, а это моя тетя Лена и брат Илья…
— Садитесь давайте вон туда, — пузатый дальнобойщик кивает на кровать с клетчатым пледом и представляется: — Я Вова, будем знакомы!
Я перевожу взгляд на седого отглаженного Вовиного напарника. Тот тоже кивает и говорит:
— Станислав Рэмович, очень приятно.
— Станислав Ремонтович? — удивляется Илья. Интеллигентный дальнобойщик сдержанно качает головой и негромко поправляет: — Рэмович. Было такое имя раньше, в советское время… Между прочим, весьма популярное.
— Угу, — Илья понимающе кивает. — У нас тоже в классе Августина, Эммелина, Виталия, Иона…
— Иона? — закатывается Вова. — Ну, повезло девке!
— Это мальчик, — вздыхает Илья, а Станислав Рэмович поясняет:
— Вова, Иона — мужское имя, вероятно, в честь пророка Ионы, который был в брюхе кита.
— Е-мое, — бормочет Вова, почему-то поглядев на свой живот, и поворачивается ко мне: — Ну, давай, рассказывай, показывай, что там у тебя?
Я еще раз, подробнее, рассказываю о наших злоключениях, в доказательство демонстрируя на ладони разобранную контактную группу. Пока я говорю, Вова успевает невежливо похохотать, почесать волосатым пальцем в волосатых ушах и уйти к Илье и тете Лене ставить им чайник и хлопать холодильником, где, по его словам, «колбасы еще осталось дохрена». Я усаживаюсь на нагретое Вовино место, и дослушивает меня Станислав Рэмович, не перебивая и задумчиво потирая сухие руки, будто он их моет. Наконец он говорит «позвольте», вежливо вынимает у меня контактную группу и разглядывает на свет кабинной лампочки:
— Да, вы совершенно правы. Контакты слегка окислились: видимо, от сырости. Неудивительно, в такой-то дождь. Позвольте отверточку, надо все-таки зачистить. А вы пока поешьте. Вон, Вова чайник поставил.
— Да… — соглашаюсь я и остаюсь на месте, глядя, как Станислав Рэмович ловко орудует плоской отверткой. От тепла у меня начинают дремотно закрываться глаза. В грузовике негромко играет радио: как ни странно, вроде бы не шансон. Периодически шипит какой-то черный приборчик на панели: видимо, рация. Из нее раздаются разнообразные голоса:
— Засада на шестисотом километре!
— Веткинский мост ремонтируют, объезжайте, ребят, а то встрянете, как мы…
— Мотель «Тюльпан» не работает, затопило у них там все…
— Стихийное бедствие, — светски замечает Станислав Рэмович, продолжая изящно полировать контактную группу. — Никогда раньше такого не наблюдал…
— Че ж вы, прям одни в Анапу поехали? — Вова подходит ко мне и сует кружку с чаем и тарелку с бутербродами: скользкая колбаса на сером квадратном хлебе. — Мне тетка, вон, сказала, что вы одни поперлись.
— А что в этом такого? — выпрямляюсь я.
— Действительно, Вова: в наше время женщины вершины покоряют, а Анапа — никак не вершина, — улыбается тонкими губами его напарник. Вова недовольно глядит на него:
— А я че? Я говорю: уважаю. Тебе сколько? Моя вот дочка такая же сопля, как ты. Мозгов, как у курицы. А ты, вон, всю машину свою сама нафиг раскурочила, — он смеется, тряся животом и подбородками.
— И правильно сделала, — замечает Станислав Рэмович. — Действительно, контакты окислились. Дочистим, поставим, покушаете и поедете.
— Мы не хотели вас задерживать, — поспешно вставляю я. — Вы можете дать нам фонарь, а замок я обратно уже сама…
— Ну что вы будете возиться, сами посудите, — взмахивает рукой дальнобойщик. — Там пружина тугая: давайте уж мы силу применим свою. Вы нас нисколько не задерживаете, мы все равно на отдых остановились.
— Да чем плыть по такому этому самому, лучше покемарить! — рявкает Вова. Я, внутренне с ним соглашаясь, откидываю голову и проваливаюсь в потертое матерчатое сиденье. Когда я расслабляюсь, вдруг оказывается, что мне ужасно хочется есть, и я начинаю обкусывать свои бутерброды. Тетя Лена с пронзительным хлюпаньем тянет чай и обменивается репликами с Вовой, а Илья в углу, как удав, вытянув шею и выпучив глаза, заглатывает целую сардельку…
Дальнобойщики нас не стесняются, и, кажется, мы им даже не мешаем. Вова, периодически похаркивая и вытираясь тыльной стороной руки, рассказывает тете Лене:
— Я вообще так романтичный. Я своей знаешь какие сюрпризы устраиваю, как из дальняка вернусь?! Как-то она приходит, а я ей весь половик, ну, в сенях, лепестками шиповника завалил. Входит по лепесткам в комнату — там магнитофон я включил на романтическую коллекцию, из свечек красных сердечко, а посредине этого сердечка на полу я лежу! Она не ожидала, думала, я только через неделю… Обрадовалась… — он прочувствованно вздыхает.
Я неожиданно для себя улыбаюсь. Станислав Рэмович косится на меня и тоже усмехается:
— Да, Вова у нас романтик, мне не в пример. Я-то скорее аккуратист.
— И один живешь в своем музее! — кричит Вова. — Я грю ему: Стас, давай тебя с кем познакомлю, тебя оторвут, грю, с руками, обычно мы, мужики-то, нормальные такие свиньи, а он во… Нет, грит, не надо, привык, грит, один…