— Тетя Лена, позвоните своей подруге! — наконец устало говорю я. — У меня уже сил нет искать! Два часа ночи!
— А у меня ее телефона нет. Раньше был, теперь потерялся, — безмятежно выдает тетя.
— Так, — не удивляясь, отвечаю я. — Еще раз проедем, и, если не найдем, ищем другую гостиницу.
Как будто по волшебству, эти мои слова как-то смещают странную расплывчатую реальность, которая царит вокруг: при последнем проезде через подозрительную лесную чащу Илья замечает проблеск света. Я торможу, подаю назад и вижу узкую дорогу, которая уходит еще дальше в лес, а в конце ее светится ряд желтых окошек. Не очень охотно я веду Ласточку к этому домику Бабы-яги, и вдруг попадаю на стоянку, куда тесно-тесно напихано несколько машин. Над стоянкой нависает наклонный забор, а над забором — длинный двухэтажный деревянный дом, похожий на вагон поезда. Под крышей я вижу окруженную мигающей гирляндой белую табличку: «Частный мотель «Отдыхастик». Название, конечно, дурацкое, но я так устала, что у меня нет сил даже рассмеяться.
Мы выходим из Ласточки в сырое тепло, запах зелени и чириканье. Калитка «Отдыхастика» приоткрыта, и мы, чавкая по невидимой мокрой траве, идем к дому.
Дом начинается обычными светлыми сенями. На полу — линолеум с рисунком паркета, а вдоль стены — что-то вроде школьной парты, крашенной белой краской. За партой дремлет девчонка лет 14, утонувшая в огромной, ярко-зеленой шерстяной кофте.
— Здравствуйте, — говорю я.
— Здрасьте, — бормочет она, моргая красными глазами.
— Тамарка-то где? — спрашивает тетя Лена.
— Спи-ит, — тянет девчонка. — Вам комнату? Одна осталася. Отсюда направо по коридору. Нате ключ. Три тыщи рублей.
— Сколько?! А ну буди мне Тамарку!
— Тетя Лена, да ладно, я заплачу, — поспешно прерываю я тетин визг.
— Распишитеся, — зевает во весь рот девчонка и подсовывает нам какие-то листочки, — что заселилися. И бахиллы оденьте!
— Что? — удивляюсь я.
— Бахиллы! Ливень же был. Грязно на улице. Оденьте бахиллы.
— А где они?
Девчонка кивает на стоящее у двери ведро. Там лежат обычные прозрачные пакеты для упаковки. Мы как-то натягиваем их поверх обуви и сразу же начинаем ужасно скользить на линолеуме. Илья все-таки шлепается, тетя приседает, я удерживаюсь, ухватившись за стенку. Девчонка одобрительно глядит, как мы, подняв друг друга, потихоньку уходим осторожной походкой балерин.
В длиной стене сеней — несколько закрытых, немного покосившихся, белых дверей с нарисованными краской номерами. Которые из комнат заняты, в общем-то, слышно: по храпу. Наша — самая последняя, в углу. Она тесненькая, с крошечным окошком, в ней стоят двухэтажная кровать, раскладушка и столик с ночником. Но нам после полного приключений дня не хочется придираться. Илья молча вскакивает на второй этаж кровати, я бухаюсь на первый, а тетя Лена взвизгивает раскладушкой. И уже через минуту мы все крепко спим.
Глава 16
Я просыпаюсь в шесть утра. Сна ни в одном глазу, хотя сколько там я успела проспать: от силы часа четыре… Может быть, дело в том, что к нам в незанавешенное пыльное окно бьет восходящее солнце. С ним даже пыль, спускающаяся с оклеенного обоями потолка номера, похожа на искорки… И вообще, я чувствую, что у меня необычно много сил и отличное настроение. Все кажется интересным и симпатичным: и храпящая на раскладушке тетя Лена с растрепанным гнездом волос и потекшей черной косметикой, и коричневый плед с вылезшими нитками, которым укрывается отвернувшийся к стенке Илья, и полосатый матрас под ним, из которого торчат клочья свалявшейся ваты… «И за что ты заплатила три тысячи? За эту жуткую каморку?» — говорит внутри меня мамин голос, но сейчас я с ним, кажется, не согласна. Потому что я-то понимаю, за что их заплатила. За вчерашний день, который, несмотря на все проблемы, стал одним из лучших дней в моей жизни.
Не в силах спокойно сидеть, я вскакиваю с нижнего этажа кровати, чудом не треснувшись головой, и, запоздало пригибаясь, выхожу в сени.
Там полутемно и прохладно: за белой партой никого нет, под линолеумом пронзительно скрипят невидимые доски. Входная дверь немного приоткрыта, и на полу вырисовывается яркая солнечная «палочка» в форме неровной дверной щели.
Я быстро выхожу во двор и оглядываюсь. Сегодня, на свету, все выглядит по-другому: вовсе не таким дремучим, как мне вчера показалось, хотя перед домом и возвышается стена темных внушительных лип, бросая на двор «Отдыхастика» густую тень с редкими просветами от невысоко стоящего солнца… Когда я произношу про себя название гостиницы, оно вдруг кажется мне таким милым, что у меня чуть не наворачиваются слезы. Я трясу головой (косы бьют меня по спине) и смеюсь сама над собой. Глупости, я же никогда не была сентиментальной… Или была?
Неожиданно я понимаю, что не знаю этого. То, что я всегда думала о себе — это были не мои выводы, а мамы, папы, бабушки… Даже учителей! А сама-то я, по-настоящему, какой человек?
От этой неожиданной мысли я поскальзываюсь на раскисшей тропке и падаю боком в плотный и мокрый куст сирени. Выбравшись оттуда с оцарапанным локтем и полными черных жучков волосами, я быстро добегаю до высокой калитки и, распахнув ее, выхожу на автостоянку, которая сейчас, при свете утра, оказывается неровным пятаком разбитого асфальта посреди покрытой клевером полянки. Еще прохладно, кое-где досыхают лужи от вчерашнего ливня, а трава отмыта до яркого желто-зеленого цвета. Пока я иду к Ласточке, попадаю то в теневые, то в солнечные пятна, и мне становится попеременно то холодно, то жарко…
Ласточка, тоже отмытая дождем, спокойно блестит красным капотом. На фары ее и на номер густо налипли мошки и ночные бабочки. Я достаю из кармана теплую сплющенную пачку влажных салфеток, сажусь на корточки и принимаюсь оттирать физиономию машины, чтобы выглядела прилично. А мысли мои опять вертятся вокруг недавнего открытия. Оказывается, я плохо знаю, какой я человек! Потому что, как ни странно, никогда об этом не думала.
Я пытаюсь припомнить список своих недостатков, который писала в Москве. Что там было?.. Эгоизм? Я действительно эгоистка или нет? Ну, по крайней мере, так говорили родители… Но если даже я себя плохо знаю, они ведь тоже могут во мне ошибаться?
Что еще я писала? Что ничего не умею делать по хозяйству… Но теперь это вообще не кажется мне недостатком. Ведь и в машинах я не от рождения разбираюсь, просто много читала на эту тему и научилась… И про то, как убирать и готовить, тоже наверняка смогу прочесть.
Что еще?.. Я напрягаю память. «Я всего боюсь: высоты, глубины, нырять, опозориться, ничего не добиться в жизни». Вот это, пожалуй, правда, страхов у меня много. Не знаю пока, что с этим делать. «Слишком много злюсь на родителей, неблагодарная»… Да нет, я на них сейчас ничуть не злюсь. И давно не злилась… Тут меня как током ударяет: это же потому, что я о них в последнее время совсем не думаю! На СМС отвечаю, но сразу же забываю об этом, потому что других забот полно с поездкой. Раньше-то я могла по два дня размышлять над каждым словом папы или мамы… Это хорошо или плохо? Пожалуй, плохо. Не знаю, как кому, а мне, видимо, слишком много думать вредно. Я вспоминаю занос, в который мы попали как раз из-за моих неумеренных переживаний, и передергиваюсь. Надо держать себя в руках.
И еще вспоминаю недостаток, который тогда выписала: «хочу быть независимой и самостоятельной, но вечно всех подвожу»…
Тут я немного выпрямляюсь и даже гордо оглядываюсь по сторонам: все равно никто не видит. Потому что вовсе я не всех подвожу! Я ведь все-таки сумела доехать до Ростова-на-Дону без аварий! Сумела понять, где поломка в машине, и, пусть с помощью других, но исправить ее! Значит, тетю Лену и Илью я уж точно не подвела — а это уже здорово!
Но все-таки… какая я?
Я снова озабоченно горблюсь, оттирая с номера неподатливую мошку. То, что я записала тогда о себе — это какие-то маленькие обрывки от большой, ужасающе незнакомой мне самой личности. Причем только недостатки. А достоинства? Их-то я вообще не знаю! У меня и мнения-то своего нет!
Меня даже бросает в жар. В панике я пытаюсь срочно вспомнить, какого я мнения сразу по всем вопросам…
Не получается!
Что я думаю по поводу политики и общества? Ничего, кроме того, что говорит, сидя перед телевизором, папа! Кем я хочу стать? Не задумывалась, пока меня не спросил Станислав Рэмович! Что я думаю насчет своей будущей семьи? То, что мне много лет говорила мама… Потому что если бы я думала что-то свое, то не стала бы терпеть Владимира и минуты после того, что он сделал. Но я ведь думала чужое…
Паника усиливается. Я понимаю, что начала грязной салфеткой протирать руки самой себе и, кинув серый комочек на капот, быстро встаю. Затекшие ноги колют тысячи иголочек, а у меня в голове мечутся миллионы мыслей.
Я люблю простую, неяркую одежду?.. А может, на самом деле нет? Просто другой у нас дома не водится. Я не люблю краситься?.. Но ведь я почти не пробовала! Я даже со своими двумя косами хожу с шестого класса и по сей день! Мне это нравится? Или нет?.. Как это проверить?
Мои руки начинают машинально расплетать правую косу. Глядя на освобождающиеся пряди волос, волнистые от долгого заплетания, я лихорадочно размышляю дальше.
В чем еще я была уверена, что точно этого не люблю?.. А-а, современные смартфоны. Но теперь-то я понимаю почему: просто мне хотелось хоть чем-то выделиться, показать, что я «не такая, как все». Вот и показала, что не такая. А гораздо глупее. И нарочно мало пользоваться Интернетом было еще более глупым. Это как… поставить вместо запасного колеса машине деревянный пенек и ездить на нем из принципа. Нет, если я хочу работать с машинами, с техникой, я должна быть в курсе новинок, а не отворачиваться от них… Кстати, а это-то вообще моя мысль? Ладно, вроде бы моя.
В чем я еще была так железно уверена, что даже не задумывалась над этим? Я принимаюсь расплетать уже вторую косу, и слабый утренний ветер поднимает тонкие пряди в воздух. В голову больше ничего не идет, пока откуда-то из двора «Отдыхастика» не раздается гнусаво-злобный женский вопль «кши, пшла», а следом — хлопанье крыльев и вопль уже куриный: обиженное, затихающее вдали «пы-ы-ы-ы».