— Ой, кончай, Илюшка! — ерошит ему волосы тетя Лена. — Варьк, не обращай внимания: как я в другой цвет перекрасилась, он тоже меня все признать не мог.
— Ну а чего вы все время меняетесь, — осуждающе бурчит Илья. — Есть одно лицо, зачем другое поверх рисовать?
— Я пока сама не знаю зачем, — объясняю я. — Но хочу попробовать. Понял? Все, поехали.
При дневном свете дорога окраины Ростова ничуть не делается лучше, а ямы, крутые подъемы и повороты выглядят даже более пугающими. Я опять с трудом протискиваюсь среди деревенских домиков под низкими ветками и с облегчением выезжаю на широкую улицу, где снуют другие машины. Ездят они ужасно, и моя любовь к людям, в которой я и так пока не уверена, опять начинает пропадать. В конце концов, еле успев затормозить перед выскочившим из-за угла джипом, я шиплю в сердцах: «кругом одни придурки», а тетя и Илья почему-то радостно со мной соглашаются.
На улице снова жарко, от грозы остались только лужи по обочинам. Но небо сегодня не мутное, а нежно-голубое, с ватными кучками облаков, которые отражаются во всех боковых стеклах Ласточки…
Не успеваем мы выехать из города, как родственники начинают ныть, что хлеба и колбасы дальнобойщиков, съеденных утром, им мало, и требуют второй завтрак. Я неохотно съезжаю с широкой улицы на маленькую прилегающую, очень круто идущую на подъем, и паркуюсь там чуть ли не вверх ногами. Напротив нас или, точнее, высоко над нами стоит двухэтажное здание с какой-то кафешкой, даже без названия. Хозяйка этого крошечного заведения на один столик наверняка ничего не знает о «лживых американских улыбках»: попросту, лицо у нее такое мрачное и хмурое, что я пытаюсь попятиться к двери, но тетя Лена уверенно здоровается и что-то заказывает. Женщина исчезает, появляется через десять минут и, глядя исподлобья, молча сует нам поднос. После этого я лично уже опасаюсь есть, но принесенные блинчики с мясом неожиданно оказываются вкусными.
— Очень хорошие блины! — говорю я немного громче, чем надо, надеясь порадовать хозяйку. Но хозяйка остается бестрепетно-мрачной, а тетя Лена как всегда безмятежно отвечает:
— Да, это точно, Варьк. Как мой Витька говорит: всю географию можно по блинам проверять.
— Это как? — брызжет сметаной изо рта Илья.
— А так. Чем ближе, говорит, к Москве, тем блины противнее и начинки меньше. Вон тут, смотрите, скока мяса напихано, — тетя ловко поднимает блинчик на ноже и показывает нам его в разрезе. — А у нас, в Липецке, или в Воронеже — уже вполовину меньше. А в Подмосковье начинки, считай, нет, и сам блинчик во-от такусенький делается… И это еще блины здесь, в Ростове… Вот когда в Краснодарский край въедем, вот там покушаем так покушаем! — тетя жмурится в предвкушении. Мрачная хозяйка безымянного кафе слушает, не шевеля ни одним мускулом лица. Не оживает она и от наших прощальных «спасибо».
— Что это с женщиной такое? — уже на улице спрашиваю я тетю. — Вы видели, какое у нее лицо?
— А че? — не понимает она. — Нормальное лицо. Как у тебя.
— У меня?!
— Ну ты-то вроде тоже девка неулыбчивая, — поясняет тетя Лена. — А про женщину не беспокойся: они все здесь такие. И это еще ничего: вот в Краснодарский край въедем…
До Краснодарского края, этого странного места контрастов между мрачными людьми и прекрасной едой, надо еще добраться, поэтому я тороплю родственников усаживаться и снова вливаюсь в поток.
— Варь, — спрашивает Илья, возникая в зеркале заднего вида, — а Дон мы будем проезжать?
— У тебя же навигатор.
— Аа, точно… Да, будем! Ты тогда езжай там помедленней, ладно? Я посмотреть хочу.
— Ладно, но посреди моста я по твоей прихоти не встану.
Илью моя отповедь не смущает: он начинает считать километры до реки в обратном порядке, и, чем меньше цифра, тем громче кричит. На пятом километре к нему присоединяется тетя, а на четвертом и я начинаю машинально считать с ними:
— Четыре! Три! Два! Один! Ноль!
— Мо-о-ост! — вопит Илья, будто его режут: хорошо еще, стекла закрыты.
В этот момент я и правда вижу табличку «р. Дон» и въезжаю наверх. Только никакой «р» лично мне не видно: справа — высоченное заграждение из серого металла, а слева — такой же плотный и высокий разделитель со встречниками. Илья порывается встать на сиденье, но ему мешает потолок, и он падает обратно. Мне же вдруг становится не до того, чтобы искать Дон: машины передо мной резко тормозят. Я думаю вслух:
— Тут-то откуда пробка? Светофор, что ли, поставили за мостом?..
— Не-е, Варь, там авария какая-то, — отзывается Илья.
— Да неудивительно, они тут так ездят… — я быстро виляю рулем, объезжая колеблющегося между рядов «мерседеса», и ухожу влево, к отбойнику. — Какие-нибудь два придурка столкнулись и ГАИ ждут, а из-за них весь мост… стоит…
Последнее слово падает с губ само по себе, как оторвавшаяся капля. Потому что я, наконец, вижу аварию, и нога сама собой отпускает газ.
Авария у встречников. Она страшная до нереальности. Такие сцены я до сих пор видела только в фильмах, а уж никак не голубым теплым днем на обычной дороге. Я сразу не могу посчитать, сколько же машин в ней участвует: семь, десять? А вот, кажется, еще машина стоит… Разбитая? Или помогает?
Пара машин развернута поперек дороги: они похожи на клочковатое коричневое месиво, и понять, что это легковушки, можно только по размеру. Чуть дальше стоит третья машина, согнутая, как банан, на левую сторону. Еще чуть дальше — снова машина поперек дороги, с полностью стесанным боком и снесенными дверьми. Рядом с ней — еще одна, с капотом, вздыбленным как после прохождения краш-теста. Вроде бы, мотор должен падать вниз, не повреждая водителя… Где водитель? Я вглядываюсь, но ничего толком не вижу. Хотя люди на месте аварии, конечно, есть, их вроде даже много, но, как и машины, я не могу их сосчитать. Кто-то ходит, кто-то стоит, неестественно покачиваясь, кто-то сидит, прислонившись к отбойнику… Там же, наверное, очень пыльно! А кто-то совсем лежит…
— Хос-с-споди, — выдыхает тетя Лена.
Илья шепчет:
— Варь, поехали побыстрее, я глаза закрыл, а они открываются!
Я действительно торможу целый ряд за собой, но никто не сигналит: все, так же, как и я, смотрят на аварию, и, наверное, как и я, думают: «Слава богу, это все не с нами случилось». Но когда я отворачиваюсь и снова нажимаю на газ, во мне начинает расти настойчивое нехорошее чувство. Как будто я кого-то предаю… Господи, ну чем я там помогу? Я же ничего не умею. И скорую они уж наверняка вызвали: не может быть, чтобы это никому в голову не пришло, что ж я полезу… Тут совсем нечего стыдиться! А женщина в метро вообще ни при чем: это были совсем другие обстоятельства! Тогда уходить не стоило, а теперь…
Да ну к черту! Злясь непонятно на кого, я рывком вдавливаю газ, резко перестраиваюсь в правый ряд под чьим-то возмущенно бибикнувшим носом, доезжаю до другого края моста, где дорога становится чуть пошире и появляется обочина, и нахально паркуюсь у перил, включив аварийку.
— Че такое, Варь? Чего стоим? Куда? — беспокоятся родственники.
— Посидите тут немного, — выдыхаю я, выскакивая из Ласточки. — Я пойду к аварии, может, там помочь надо. Аптечку возьму.
— Ой, ой, не ходи, там же страшно! Там лежат! — кричит Илья. Тетя Лена вторит:
— Да ладно, они скорую-то вызвали небось!
— Подождите, — повторяю я, выдергиваю хрустящий, плотно набитый лекарствами пакет, захлопываю багажник и мчусь вверх по мосту.
Чем дальше я бегу, тем глупее себя чувствую. Волосы вьются позади, как флаг, дурацкий короткий халатик треплет ветер, и приходится придерживать его полы на ходу рукой. Все водители, что насмотрелись на аварию, теперь, кажется, повернулись и разглядывают меня.
А я смотрю под ноги. Ноги в босоножках громко шлепают по пыльному асфальту с вкраплениями крупных камешков и какими-то радужными жирными пятнами: бензин, что ли?..
К аварии мне приходится пробираться через поток машин, потому что я не догадалась перейти свою полосу раньше. Но здесь оказывается даже удобнее, поскольку все едут медленно. Проклиная платьице и пачкая голые ноги, я неловко перелезаю через отбойник, неровный от налипших комьев грязи, и застываю на той стороне, не зная, куда идти, и чувствуя себя окончательной дурой.
Участники аварии, впрочем, на меня внимания не обращают. Их довольно много, человек 15… А может, часть из них — просто сочувствующие типа меня… Они медленно ходят между разбитыми машинами или просто стоят у отбойников. Лица у них бледные, взгляды странные, как у инопланетян…
Я быстро прохожу мимо двух самых разбитых машин, стараясь не очень глядеть: там я точно ничем не помогу. Возле машины, согнутой в банан, вроде бы, стоит побольше народу, туда я и направляюсь, шурша своим огромным пакетом. Подхожу и тихо говорю:
— А… скорую вызвали? Лекарства кому-нибудь нужны?..
Мне не отвечают: то ли не слышат, то ли всем не до того. Шум дороги все-таки мешает: мимо нас тонкой струйкой постоянно просачиваются объезжающие машины. Следом протискивается рычащий мотоцикл, и на несколько секунд я глохну. Потом снова начинаю спрашивать:
— Лекарства не нужны? Лекарства…
Меня сзади слегка дергают за волосы. Я подпрыгиваю и резко поворачиваюсь. Передо мной стоит небольшого роста мужчина с очень веселым лицом. Левый рукав у него засучен, на правом плече висит синяя спортивная куртка.
— Ты че-то про лекарства сказала? — спрашивает он, радостно блестя маленькими карими глазками. — А это… жгута у тебя нет?
— Жгута?.. А вам зачем? — у меня почему-то мелькает мысль об удавке, я чуть отступаю. Мужчина расплывается в еще более широкой улыбке, показывая желтые прокуренные зубы.
— Да че-то вот она… Я это… перемотал, а все равно. Я же оттуда! — он весело машет головой куда-то назад. — Думал, ну все, долетался, блин, а-ха! — странный смех его похож на кашель. — А смотрю — живой, представляешь? Только вот тут это… фигня, до свадьбы заживет… А-ха! Жгут есть, не?