ло в этом вое столько отчаяния и тоски, что Анна тоже упала на колени и тоже поползла к Соне, обняла её за плечи, притянула к себе и они обе запричитали, надрывая душу междометиями, какие просятся только тогда, когда горе и другие слова не приходят.
— Не отдам никому… никому и никогда… — сквозь вой слышала Анна. Ей стало жутко и от животного звука, и от слов, которые выдавливала из себя Соня. — Убью любого… изувечу…
— Да-а-а, — повторила Анна, — Соньке лиха немало было отмеряно … — она вскинула на Михаила светлые почти прозрачные глаза, спросила умоляюще, как будто то о чём она спрашивала, зависело от него, — Петька выживет? Не умрёт?
— Захочет жить — выживет…
Анна услышала ответ, преобразилась лицом, высветлилась: исчезла из глаз безнадёга. Она сглотнула слюну, попросила:
— Давайте колбаски пожарим, есть очень хочется…
Михаил кивнул и, тоже проглатывая голодную слюну, спросил:
— Что с Владиславом Ивановичем знаете? В больнице у него были?
Анна отмахнулась рукой, засуетилась. Открыла холодильник. Настрогала колбасы, бросила её на сковородку, подожгла горелку:
— Сейчас, сейчас поедим и поговорим ещё… о Пете… Поговорим? Он хороший…
— Поговорим! — кивнул Михаил и повторил вопрос о Мизгирёве-старшем.
— А чё с ним будет… Он здоровее нас с вами вместе взятыми. Сегодня звонил, сообщил, что завтра явится.
Когда Анна разложила скворчащие, с загнувшимися по краям ломтики докторской колбасы по тарелкам, Исайчев задал вопрос:
— Зачем Пётр Владиславович сделал это с собою, вы поняли?
— Струна лопнула! — Анна положила на тарелку вилку с уже нанизанным на неё куском колбасы. — Раньше между ним и его Виной была Софья. Она держала его. Софья ушла и между ним и Виной преград не осталось. Это она накинула ему на шею петлю. Только Вина та оказалась не такой большой, как ему мнилось, — Анна улыбнулась, обнажила кипельно белые зубы и розовые дёсна. — Лопнула верёвочка-то! Лопнула! Всё! Два раза к смертной казни не приговаривают! Теперь будем жить. Вы вот тоже говорите, что будем жить!
— Что за Вина Анна? — поспешил спросить Михаил.
— Так, кто ж её знает, — стрельнула на Исайчева хитрым глазом компаньонка, — Всё! Простил ему боженька грехи! Живым оставил. Нечего без толку языком молоть.
— И всё же? — разозлился Исайчев, — Если в курсе, вы обязаны…
Анна резко встала, опёрлась на стол обеими руками, скалой нависла над Михаилом, зло рыкнула:
— Ничем я вам, господа хорошие, не обязана! И сказ весь!
Михаил понял: Анна Долгова ничего больше не скажет.
Глава 12
Уговориться о встречи с инструктором по парашютному спорту Роману Васенко удалось только с третьего раза. Он, упрямо отнекивался ссылаясь на занятость и старческие болезни, а потом сказал напрямик:
— Я в своё время так много говорил об этом следователям, и так много передумал по ночам, что за всю последующую жизнь отоспаться не могу. Язву на нервной почве заработал, а вы просите, чтобы я всё заново прошёл? Не могу, не буду, не хочу!
— Вы помните Софью, девчонку которая была с ним в клубе?
— Ну-у-у? — вопрошающе промычало в трубке. — Она тогда затяжной перетянула, я её выгнал.
— Она порезала себе вены и умерла, — скороговоркой выпалил Васенко.
После короткой паузы в трубке опять вопрошающе промычало:
— Ну-у-у? Я здесь, при чём?
— Софья оставила записку: «Меня убил Лель».
— Лель это кто?
— А вы не знали? — удивился Роман. — Все с кем я общался по этому делу, знают Лель — это Игнат Островский… Такое у него было прозвище ещё со школы.
— Не знал! Я был его инструктором, а у нас не приняты панибратские отношения. Мы общались только по делу, хотя однажды…, — в трубке послышалось, как собеседник Романа недовольно запыхтел, — ладно давайте встретимся через час на аллее в городском парке. На той, что идёт вдоль пруда. Буду ждать вас на пятой скамейке от главного входа. Идёт?
— Идёт! — согласился Васенко.
Роман шёл по мокрой после дождя аллее и с удовольствием вдыхал очищенный с запахом влажных листьев воздух. Ливень замокрел сочными красками газон у узкой пешеходной дорожки, превратил его из просто зелёного в изумрудно-зелёный ковёр. Деревья чуть шевелили ветками, перешёптывались друг с другом, вероятно, обсуждали и завидовали очень редкому сорту сочно красного клёна, полыхающего огнём резных листьев — гордости городского парка. Он один сиял цветом победы, притягивал восторженные взгляды редких в середине рабочего дня прохожих. Деревянные с витиеватыми коваными ножками скамейки ещё не стряхнули с себя слёзы растаявшей тучи и Роман подумал, что договорился о встрече со свидетелем в неудобном месте — придётся или брюки мочить или разговаривать стоят, переминаясь с ноги на ногу. Аллея была пуста, только на третьей скамейке сидел сухощавый мужчина с длинными худыми ногами, которые он вытянул и умудрился перегородить ими пешеходную тропинку.
— Вы не соблаговолите убрать ноги, уважаемый, боюсь, наступить на мокрую глину и свалиться в пруд? — гася раздражение, попросил Васенко.
Мужчина убирать ноги не торопился, а вынул из кармана большой целлофановый пакет, расстелил его рядом с собой, насмешливо посмотрел на Романа, предложил:
— Садитесь, Роман Валерьевич, я угадал вы Роман Валерьевич? Посидим здесь. Воздух то какой! Вы в своих следовательских кабинетах совсем пожелтели…
— Так, к осени готовимся загодя, нам следователям положено подстраиваться под времена года, идти, так сказать, в ногу со временем и даже чуть опережать — улыбнулся Васенко и присел на предложенный ему пакет. — Вы Солозобов Виктор Николаевич?
— Он и есть, — кивнул мужчина.
— Что же вы на третьей скамейке меня дожидаетесь вроде говорили о пятой?
— Пятая не только мокрая, но ещё и покрашена, не предполагал, извините…
Васенко удовлетворённо кивнул:
— Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём…
За семнадцать лет до описываемых событий. День накануне прыжка Игната Островского
Игнат Островский понимал, что инструктор он же начальник парашютной службы может его послать. Крутого нрава мужик. Но Игнат не собирался отказываться от своих намерений и, теперь приближаясь к Виктору Николаевичу Солозобову, подыскивал убедительные слова. Инструктор стоял в центре дропзоны13 и смотрел в небо, шевеля губами, подсчитывал количество оранжево-белых куполов.
— Ах ты господи! — в сердцах бросил инструктор, поскрипывая зубами. — Не прыгнул, гадёныш! Надо списывать! Сколько времени на него угробил… Чего тебе? — бросил Солозобов, не глядя на Игната, — завтра затяжные… готов?
— Готов! Виктор Николаевич, вы можете дать мне прыгнуть на белом мешке14? Очень надо!
Солозобов перевёл на Островского внимательный взгляд:
— Цирк в небе устраивать не позволю…
— Почему цирк?! Хочу последовать вашему примеру. Вы ведь своей жене колечко на палец одели, прыгнув с неба? Ходят легенды о вашем затяжном, вы тогда не на крест приземлились, а прямо перед ней… Дайте белый парашют… Хочу спуститься к невесте с букетом и обручальным кольцом. Она оценит. Она гимнастка в цирке. У неё свой номер, но мой будет круче… Дайте белый парашют…
— Не дам! И с прыжков сниму. Шагом марш. Это приказ!
Островский резко повернулся и, не оборачиваясь, пошёл к зданию аэродромной службы. Он шёл походкой пластмассового солдатика, колен не сгибал, ноги выкидывал высоко, как на парадном марше.
— Вот ведь упрямец! Даже спиной упрекает…
Виктор Николаевич вспомнил счастливые глаза своей Кати, когда их накрыл белый купол, сладость её губ и то с какой гордостью она говорит уже тридцатый год их совместной жизни: «Мужа мне господь в белом тюльпане на голову сбросил».
— Эй, парень! — крикнул вслед Игнату Солозобов, — скажи Ивановичу, пусть выдаст тебе белый парашют. Ты курс по укладке прошёл?
Игнат, расцветая счастливой улыбкой, кивнул:
— Прошёл! В лётной книжке есть отметка!
— Тогда вперёд! Беги, пока не передумал…
Солозобов смотрел вслед парню, радовался: всё-таки не пропала романтика в нашей молодёжи!
Отвлекло его от мыслей лёгкое покашливание за спиной. Виктор Николаевич обернулся и обнаружил прямо перед собой неизвестно откуда появившуюся девчонку. У неё были такие же голубые глаза, как у Игната, только ещё голубее…
— Полушкина, ты откуда? Испугала старика… Что хочешь?
Софья сложила руки у груди лодочкой, подпрыгивала, как резиновый мячик на обеих ногах, жалобно причитала:
— Виктор Николаевич, Виктор Николаевич, миленький разрешите мне завтра прыгнуть не в своей группе, а в группе с Игнатом Островским!
— Ты что участвуешь в его свадебных выкрутасах?
Софья замерла:
— Свадебных?
— Эх тоже мне закадычный друг называется! Не знаешь, что Игнат завтра прыгнуть собирается с обручальным кольцом и одеть его на пальчик гимнастке из цирка? Как вы там его прозвали, Лель? Так вот докладываю: Лель нашёл-таки свою Снегурочку… Хотя… — Солозобов разочарованно, почесал указательным пальцем нос, — я, верно, не должен был этого говорить, раз Игнат сам тебе не сказал? Хотя он не просил молчать… Ну беги я перенесу твою фамилию в список группы Островского.
— С какой высоты назначен выброс? — спросила Софья глухим голосом.
— Завтра все прыжки с тысячи двухсот метров… Тысячники для вашей группы в этом месяце закончились…
Солозобов повернулся и пошёл в сторону здания аэроклуба широкими размашистыми шагами, припадая на неправильно сросшуюся после неудачного приземления ногу. В середине пути остановился посмотреть насколько отстала Софья. Он забывал, что за ним мало кто мог угнаться. Но Софья так и осталась стоять на месте, замерла со сложенными на груди руками, опустила голову.