«Дурак, — подумал Виктор Николаевич, — зачем ляпнул! Может, она рассчитывала на что-то в отношении Островского? Парень видный… Нет! — махнул рукой Солозобов, — Пусть с этим переспит. Не дай бог, завтра на беду напросится… Хотя с ней рядом всегда Мизьгирёв вертится… сам чёрт не разберёт эту молодёжь…»
Успокоив себя, начальник парашютно-десантной службы ускорил шаг.
— Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём — повторил Васенко предыдущую фразу, чем вывел задумавшегося собеседника из воспоминаний.
— Софья тогда передержала прыжок и едва-едва успела надуть купол. В этом что-то было не так. Меня в тот момент сразу взяли под стражу. Через три недели неожиданно выпустили, даже не объяснили причин. С работы выгнали. В первые дни в изоляторе некогда было думать о чём-то другом, кроме того, отчего треснул купол? Я на нём прыгал, причём незадолго до рокового дня. Без человека там, конечно, не обошлось, но экспертиза показала, что постороннего вещества на материи не имелось. Хотя визуально было видно, разрывы прошли будто по линиям стекания какой-то жидкости. Эксперты разводили руками, но доказать ничего не могли.
— Может, ножом? — предложил версию Васенко.
Солозобов усмехнулся:
— Ширина разреза была больше любого лезвия, причём разрыв походил на проросший корень растения, так поработать могла только жидкость. Под клапаном ранца нашли прокол. Я осмотрел дверцу шкафчика, где у Островского лежала парашютная сумка. Шкафчики под номерами. Парашюты разложены одинаково. Просунул палец в отверстие для вентиляции и упёрся в ранец. Кто-то накануне тоже упирался, но только шприцем. Под клапаном как раз верхушка купола. Только следов жидкости обнаружено не было и шприца тоже. Мы с ребятами всю территорию обыскали — ничего не нашли. Поэтому дело рассыпалось… Мотивов убийства тоже не определили. Решили, что купол рассыпался от старости. Чушь! Я то знаю — парашют был изготовлен из нейлонового рипстопа 15с полиуретановой пропиткой. Износа этой тряпке нет!
— Почему Игнат не открыл запасной?
— Основной купол не сразу стал распадаться. Он надулся и вдруг пополз, будто кто-то начал медленно рвать его на куски… Игнат растерялся, не ожидал такого и потерял высоту… запасной выдернул у самой земли. Купол развернуться не успел…
Солозобов затих. Васенко не торопил, понимал — ему тяжко. Пауза была недолгой, Виктор Николаевич провёл ладонью по лицу, взглянул на следователя, попросил продолжать.
— Наличие посторонних людей на аэродроме в этот день следователи проверяли? — торопливо спросил Роман. — Народ опрашивали? Может, кто кого видел?
— Был один посторонний — Славка, брат Игната. Но ты же сам понимаешь, он не мог. Да и посторонним пацан не был. Славный мальчишка, услужливый. Всем помогал: кому лямку подтянуть, кому шнурок завязать. Мы ему даже пропуск выписали. Он всегда с Островским на прыжки приходил. Тоже мечтал прыгать, но Игнат ему не позволял, берёг до поры до времени.
— Вы Софью видели после катастрофы? — задал вопрос Роман.
— Да, видел! Я отыскал Полушкину на кромке дропзоны, сидела на пеньке. Не плакала, нет! Трясло её, как в лихоманке. Спросила только: «Живой?!». Я промолчал. Она поняла. Хотела заплакать, но улыбнулась, оскалилась. Лицо у неё было такое… такое… Страшно стало… Я поспешил уйти. На полпути обернулся, она мне вслед кулаком грозила. В кулаке красная тряпка. Много позже понял, почему она на краю дропзоны оказалась — туда в лесок улетела бадана Игната. Софья её нашла… Знаешь, такую ярую ненависть к себе я видел впервые в жизни, аж вспотел…
— Повторите, как проходила выдача парашютов, пошагово, — попросил Роман.
— Выпускающий смотрит, чтобы парашютист расписался в журнале, а затем даёт команду помощнику на выдачу парашюта. Помощник идёт к персональной ячейке, извлекает рюкзак и передаёт его парашютисту. У нас в клубе было так. Как в других не знаю.
— Помощник, штатный сотрудник аэродромной службы? — с интересом спросил Васенко.
— Нет! — насторожился Солозобов, — обычно это новичок, точнее, тот, кто проходит обучение, но ещё не прыгает.
— Возможно установить, кто в этот день был помощником? — уже без энтузиазма спросил Роман — Или дохлый номер?
— Дохлый, — согласился Солозобов, — но попробуем. Может, Иваныч вспомнит… У тебя телефон есть, дай позвонить. Я сотовыми не пользуюсь. Не люблю ходить, как коза на привязи…
Васенко достал из кармана телефон, протянул его инструктору, недоверчиво поинтересовался:
— Вы наизусть его номер помните?
— И чё? — удивился Виктор Николаевич, набрал номер и, пока шла посылка вызова, пояснил, — я только его номер и помню. Звоню с домашнего, приглашаю во двор на лавочку в шахматишки сыграть. Мы это дело любим, каждый вечер играем… Лё-лё! Иваныч? Это я Николаич! Не узнал? С чужого телефона звоню. Надобность есть. Нет, пока не могу! Чё звоню? Сижу со следователем на лавочке, тот день вспоминаем. Ну, тот… Да! Новые обстоятельства… Скажи кто тебе тогда парашюты помогал выдавать… Ну… вспоминай! Славка, Игнатов брат, крутился? Нет, не помнишь?! Вспомнишь, позвони по этому номеру, он у тебя высветился. Следователя зовут Роман Васенко.
Солозобов вернул телефон и разочарованно отметил:
— Старость не радость, скоро как себя зовут забывать станем.
— А Софья могла попасть раньше всех в парашютную? — не надеясь, спросил Роман.
— В парашютную она вошла последней. Игнат расписался первым, Софья после всех. А что ты всё о ней спрашиваешь? Она вроде Петьку Мизгирёва любила, замуж за него вышла.
— Она любила Леля…, — в мыслях примерив на себя груз случившегося, передёрнул плечами Васенко.
— Она любила Игната? — удивился Солозобов, — не ведал… он всегда с девушками на прыжки приходил. Причём с разными. Ему нужны были восторженные зрители. Мне тогда казалось, что у Петра Мизгирёва с Полушкиной замучено… ластились они друг к дружке… вон ведь, как оказывается… Ну теперь многое видится по-иному, она, вероятно, хотела, чтобы Островский её ревновал… — Виктор Николаевич закрыл лицо ладонями и, тихо растягивая слова, произнёс, — Ах-х, ста-а-рый ду-у-рак! Только сейчас понял, откуда у неё такая ненависть. Она винила меня в смерти Игната… Она его любила…
— Успокойтесь, Виктор Николаевич, помогите понять зачем гражданские люди, учёные, не собирающиеся воевать, прыгают с парашютом?
— Хобби! Хотя не люблю это корявое слово — увлечение для получения наслаждения. Это любовь! А уж если тебе не хватает её в жизни — прямой путь в парашютизм. Возникает адреналиновая зависимость. Если ты этим не занимаешься, то у тебя начинаются ломки. Потому что парашютизм украшает жизнь. Он добавляет эмоций. Он просто подхлёстывает жить!
— Но ведь опасно, — покачал головой Васенко, — всё время на грани…
— В этой жизни всегда есть линии, которые предопределяют — если шагаешь за них, будь готов к тому, что с тобой произойдёт очень страшное. Можешь умереть. Поэтому все эти экстримные дела они, конечно, прекрасны в своих эмоциях, но должно быть безумное желание жить. Там линии настолько близко между жизнью и смертью, что можно легко не заметить, как уже перешёл… Ну и ещё… есть такое понятие в жизни, если родился счастливым, то хоть откуда скидывай Господь подушку подстелет, что-то там отведёт… Это есть в жизни. Но надо всегда рассчитывать на чистый профессиональный уровень. Чем лучше готов, чем холоднее рассудок — тем в итоге дольше живёшь. Ты точно должен знать — это твоё…
— А Софья? Это было её?
— Софья? У Софьи другая немножко мотивация… — Солозобов прикрыл глаза, обдумывал ответ и, сформулировав его для себя, повернулся к Васенко, всмотрелся в его лицо, ответил, — она считала, что в жизни надо быть дерзким, немножко нахальным, чтобы тебя видели. Потому что если тебя не видно и ты сливаешься с толпой, то выбор всегда или в большинстве случаев не в твою пользу. Она была дерзкой.
Глава 13
— Мцыри, я нашла отца Игната Островского! — кричала Ольга в телефонную трубку, стараясь пробиться через гул пассажирского зала и рёв взлетающих самолётов. — Улетаю в Астрахань через пять часов обратный рейс, так что к ночи вернусь!
— Почему сорвалась так срочно? — в голосе Исайчева слышалось недовольство, — утром нельзя было?
— Он завтра уходит на месяц в Каспий рыбалить. Степан Островский штурман на рыболовецком судне. Мы с ним договорились встретиться в аэропорту. Побеседуем и обратно. Не скучай!
— Ты там осто… — договорить Михаилу не удалось, трубка уснула до следующего звонка.
Ольге самой было не по нраву едва перекинувшись с незнакомым человеком парой слов, очертя голову, не подготовившись, лететь в незнакомый город. Из этой пары слов Ольга поняла, Степан Островский не горит желанием вспоминать юность и женитьбу. Тем более что Марию первую и последнюю любовь он помнит до сих пор с обидой и горечью. Но аргумент, приведённый Ольгой о том, что от их встречи зависит чья-то жизнь пересилил все доводы против и они договорились.
Уже после взлёта Ольга вынула единственный документ из «дела Леля» который могла захватить с собой — его фотографию. Разглядывая её, она прикидывала план предстоящего разговора. Лицо юноши на снимке, обрамлённое бурунчиками соломенных волос, успокаивало, даже умиротворяло. В душу приходила безмятежность, становилось ясно и понятно, что нужно делать дальше и как вести важный разговор.
— Чудно! — подумала Ольга, — если его фотография так действует на меня, что же он, делал с людьми будучи живым?
На фото Лель улыбался. Он улыбался не только пухлыми губами похожими на старинную ладью со слегка поднятыми уголками, но и глазами, большими глубоко посаженными, цвета весеннего цикория, щеками с бутонами ямочек и подбородком слегка вскинутым, раздвоенным, похожим на нарисованное сердце.
— Я бы тоже никому не отдала, — поймала себ