Ольга вздрогнула. «Квиты» — именно так, сказал Борис брат Софьи.
— Что значит квиты, объясните.
— Объяснять — ваше дело. — Пелагея вынула из тумбочки початую бутылку дорогого французского коньяка и две металлические рюмки, предложила, — давайте выпьем по чекушке, хочу согреться замёрзла … — она наполнила напитком рюмки, одну из них подала Ольге, — пейте, классный коньяк. Купила его, когда мы выступали на фестивале в Канаде с цирком «Cirque du Soleil»20. Позволяю себе после представления рюмочку, бодрит.
— Пелагея Ильинична, вы видели Софью за два часа до её гибели, приходили с неизвестным юношей в офис фирмы «Нас не догонят». Это зафиксировала камера наблюдения. Визит длился более часа. О чём вы говорили?
Пелагея опустошила одним глотком рюмку, медленно поставила её на гримерный столик. Ольга заметила, как задрожал подбородок гимнастки, но она справилась:
— Расскажу… конечно, расскажу… Это жрёт меня много лет… Я знаю точно, кто убил моего Леля.
«Вот сейчас… вот сейчас она назовёт имя Софьи» подумала Ольга и ей захотелось зажмуриться.
— Пётр Мизгирёв!
Ольга, наконец, за всё время разговора расслабилась и также как хозяйка одним залпом выпила из рюмки коньяк, приготовилась слушать. В гримерной Пелагеи пахло полынью. Этот запах Ольга помнила с детства. Так пахла её бабушка Мила. Совершенно городская женщина. Полынь царица всех трав и бабушка была царицей — статью, характером, речью. Пелагея чем-то неуловимым напоминала её.
«Она и Лель были бы хорошей парой. Красивой! Под стать друг другу, — подумала Ольга».
— Я встретила Леля на трамвайной остановке, — начала рассказ Пелагея… — он оглушил меня своей улыбкой, синими глазами и абсолютной уверенностью победителя. Но не тут-то было… Мы цирковые упрямые, настырные долдоны. Блестящая мишура нас не будоражит, она часть нашей работы, посему обыденна…
— Почему долдоны? — удивилась Ольга, — Ваше представление необычайно красиво, глаз не отвести.
— Мы повторяем его изо дня в день многократно, пока движения не отрабатываются до автоматизма, не выверяются до миллиметра, не въедаются в плоть и кровь. Тогда на остановке Игнат подошёл ко мне походкой хозяина, не интересуясь моим желанием, сразу тоном, не терпящим возражения, заявил: «девушка такой прозрачной худобы и изящества наверняка голодна. Сейчас мы найдём ближайшее кафе, где вы закажите всё, что вашей душе угодно. С этого дня буду вас откармливать. Пошли!». Я не стала сопротивляться, только спросила: «Действительно, всё что угодно?». Он согласно кивнул и мы пошли. В кафе я изучила меню и заказала всё самое дорогое, причём в таком количестве, в каком можно накормить целую роту. Лель молча наблюдал, только когда стали приносить еду, округлил глаза. Когда всё поставили на стол, я чайной ложечкой отведывала каждое блюдо и сокрушалась: «ах, как жаль что мне, как цирковой гимнастке много есть нельзя», посмотрела на часы. Воскликнула: «Бог мой, какой ужас, опаздываю на представление!». Встала и ушла. Оставила его именно с тем выражением на лице, которое мне тогда хотелось увидеть. На следующий день, сразу после выхода на арену, охранник постучался в гримерную, сообщил: на служебном входе стоит паренёк с букетом. Он якобы купил его на последние деньги, потому как всю свою месячную зарплату я вчера съела и теперь ему не на что купить билет. Это была совершенная ложь! Работая номер, я видела в пятом ряду его глаза невероятной голубизны, кудельки нерасчёсаных льняных волос. Тогда я молила Господа бога, чтобы он не прошёл мимо, ведь я не знала даже его имени. Бог услышал — он постучался в дверь гримёрки. А потом… — Пелагея посмотрела на Ольгу глазами цвета ночи и Ольга заворожено повторила за ней:
— А потом?!
— А потом было счастье, целых полгода было счастье…
Глава 14
Трубка загудела мелодией, которую Роман Васенко ставил на случайных абонентов, приятный мужской баритон пел: «Случайная встреча, случайная встреча досталась другим… друг другу не мы улыбнулись… разминулись…»
— Капитан юстиции Васенко слушает, представьтесь! — строго, по-деловому вступил в разговор Роман.
В трубке крякнули и затихли.
— Ну же, ну же! — подбодрил Роман, — вы хотели мне что-то сказать? Говорите.
Трубка опять крякнула и тусклый старческий голос произнёс:
— Подполковник воздушно-десантных войск России в отставке Сергей Иванович Федорчук. Мой друг Солозобов Виктор Николаевич сказал, что если вспомню, то должен позвонить вам. Я вспомнил!
— Ну-у-у?! — нетерпеливо поёрзал на стуле Васенко, — Что вспомнили?
— В тот трагический день, когда погиб Игнат Островский, я был выпускающим. Помогать вызвался наш «недоросток», так мы называли тех, кто прыгал не шибко, с опаской и нечасто. Почему он вдруг появился на поле, не припоминаю, но явился и чтобы не бездельничать взялся выдавать парашюты. Вот он и выдавал…
— Кто он! — рыкнул Васенко, — фамилия, имя, отчество, явки и пароли…
— Так, Петр Мизгирёв. Отчество не знаю, запамятовал, явки и пароли на контрольном пункте проверяют… — совершенно серьёзно отрапортовал подполковник в отставке Федорчук.
Роман спрятал затаившуюся в уголках губ улыбку и как можно нежнее спросил:
— Сергей Иванович, а почему вы вспомнили? Ведь таких дней было тысячи, как этот выделился из всех, конечно, за исключением гибели Игната?
— Вспомнил потому что «выдающий», то есть Мизгирёв, начал препираться с парашютистом. Он принёс его рюкзак, но долго не выпускал укладку из рук, приговаривал «Зачем ты портишь ей жизнь? Может, не надо? Твоей Снегурочке по-всякому приятно будет…»
— Извините, — не удержался Роман, — он так и сказал Снегурочке.
Трубка помолчала, тихонько покряхтела и выдала:
— Чёрт её знает, при чём здесь Снегурочка, на дворе лето стояло, но сказано было именно так «твоей Снегурочке». Игнат буквально выдернул рюкзак у Мизгирёва пошёл, в дверях обернулся, крикнул: «Фарватер чист, Петруша, выводи свои корабли…» Ну вот как-то так… мои мемуары помогли вам?
— Ещё как! Вспомните, пожалуйста, после ухода Игната к самолёту, что делал Петр Мизгирёв? Может быть, что-то говорил?
— Говорил, — согласился Федорчук, — бурчал под нос «сволочь… сволочь…» потом попросился уйти, заменить его. Я заменил. Во время прыжков его в дропзоне не было, мы с Солозобовым сверяли по журналу на посту охраны.
— У вас сохранились журналы прибытия семнадцатилетней давности? — недоверчиво спросил Роман.
— Нет, конечно! — засуетился Федорчук, — мы с Николаичем, извините с Виктором Николаичем Солозобовым, подавали в следственные органы список тех, кто был в клубе за час до прыжка. Сами выборку из журналов делали. Фамилии Петра Мизгирёва не было, значит, он ушёл много раньше. Мы подстраховались и, выделили всех, кто присутствовал на территории в трёхчасовой период до выброски. Теперь всё! Или есть что уточнить?
— Трёхчасовой? — усомнился Васенко. — Вы так долго выдаёте парашюты?
— Да бог с вами! Там ещё построение, инструктаж, посадка, рулёжка, взлёт, выход на выброс. Да, часа три проходит до прыжка. А вы как думали? Получил мешок, пошёл и прыгнул?
— Так, я, вообще, на эту тему не думал, я самолётов боюсь. Парашюта никогда в руках не держал…
— Так, может, это и хорошо. У меня однажды морской капитан первого ранга с братом-лётчиком поспорил, что прыгнет, поскольку для него, морского волка, это раз плюнуть… — голос Федорчука в трубке заурчал, как вода в бачке унитаза и затих.
— Ну-у-у? — не утерпел Васенко. — Прыгнул?
— Ага, прыгнул! Весь борт обделал, из брандспойта самолёт отмывали. Чуть руки нам не отгрыз, когда мы его выкинуть пытались. Вопросы ещё ко мне есть или всё?
— Теперь всё! — Васенко поблагодарил Сергея Ивановича и прежде чем отключиться, попросил зайти в Комитет повторить рассказ под протокол. Нажав на кнопку «отбой», Роман тут же набрал номер Исайчева:
— Михал Юрич, парашют Игнату в тот день выдал Петр Мизгирёв. Информация из первых уст, мне позвонил «выпускающий» подполковник в отставке Федорчук.
Исайчев старался не нарушать правил дорожного движения, но сейчас, после звонка Васенко, он положил трубку телефона на соседнее сиденье и, развернув машину, пересёк на проезжей части дороги двойную сплошную линию. Посёлок, в котором находилась усадьба профессора, был в противоположной стороне от первоначального направления движения майора. Михаил планировал встречу с отцом Петра, но чуть позже. Звонок Романа изменил его намерения.
В помещение, которое он посещал не так давно ничего не изменилось, даже детали были те же: то же чёрное кресло в углу комнаты, та же, будто подвешенная на спинке кресла голова седого как лунь человека, и если присмотреться к нему всё тот же чёрный костюм, чёрная водолазка с воротником до самого подбородка, те же только чуть более зашторенные окна, и тот же скрежет болтающихся на ветру веток за окном.
«Ещё чуть-чуть и круг замкнётся, — подумал Исайчев, — теперь я знаю о них больше. Даже больше чем хотелось. В домовой книги прописаны не всё жильцы этого дома, нет главного — страха. Он здесь всюду. Как сказала бы Ольга здесь устойчивый запах холодного пота. Он витал, висел, полз, проступал сквозь завесу освежителя воздуха».
Михаил встретился взглядом с человеком в кресле и тот жестом руки с зажатой в ладони, но не запалённой трубкой, показал гостю кресло не напротив себя, а чуть поодаль, там, вероятно, лицо Исайчева ему виделось лучше. Михаил отметил нахмуренные брови хозяина, чуть сморщенный нос, рот угловатой формы с нижней опущенной губой, готовый вытолкнуть из себя неприятное слово «фу», но вместо этого услышал:
— Есть что сказать, майор?
— Как самочувствие, Владислав Иванович? — спросил Михаил, прежде чем сесть.
Кислая улыбка, обнажила кремовые от табака зубы Мизгирёва:
— Какое вам дело до моего здоровья? Говорите, что хотели…
Михаил подавил подступившее к горлу желание ответить собеседнику в той же манере, и мысленно похвалив себя за усилие, спросил: