— Хотел услышать от вас версию поступка Петра Владиславовича. Почему он решил поступить с собой именно так? Мне сообщили, вы громко беседовали с ним накануне.
Мизгирёв ещё больше вдавил голову в спинку кресла и, играя желваками, сообщил:
— Сын решил свести счёты с жизнью, я полагаю, по той же причине, что и его супруга. Мои с ним разговоры не имеют к этому отношения, обычные семейные баталии …Причины, по которым ушла Софья вы так и не выяснили, посему требую больше не лезть в наши семейные дела, уходите…
Михаил стряхнул с лацкана пиджака невидимую соринку:
— Желал бы, да не могу. Закон предписывает разобраться. Вам придётся потерпеть! Знаете, Владислав Иванович, как специалисты отличают фальшивую монету от настоящей. По звону. Звон золотых и серебряных монет при падении на каменную плиту должен быть ясным и мелодичным.
— Для этого, майор, надо иметь хороший слух, у вас он неважнецкий, — хрипловатым голосом парировал Мизгирёв.
— У меня, наверное, — согласился Исайчев, — но наши выводы обычно являются продуктом коллективного творчества. Поверьте, у меня в группе есть отличные слухачи. Например, Ольга Анатольевна. Она из Астрахани привезла занятную версию происшедшего.
— Из Астрахани? — картинно удивился Владислав Иванович, — почему так близко, можно было из Владивостока.
Исайчев кивнул, улыбнулся:
— Можно, если бы рыболовецкий траулер ушёл в бухты Владивостока. Но нам повезло! Ольга встретилась с искомым человеком в Астрахани. Могу озвучить причину, по которой, как нам кажется, пытался повеситься ваш сын Пётр.
— О как? — вскинул брови Владислав Иванович, — Ну? Ну?
— Вы поведали ему тайну, которую скрывали много лет, а именно о том, что семнадцать лет назад Пётр убил своего брата Игната, то бишь вашего сына. Есть версия, что именно Пётр Мизгирёв погасил парашют Леля.
Верхние веки Мизгирёва чуть приподнялись, обнажая желтоватую в сетке сосудов склеру глаз, губы обвисли и приоткрылись.
— Пётр не может обидеть мухи, вы несёте чепуху! Пётр убить?! Какая чушь! Тем более брата! Это алкоголик Островский навешал вам лапшу на уши? Он сволочь скрылся, не желая брать на себя ответственность за семью…
Исайчев вскинул руку, останавливая поток слов распаляющегося гневом Мизгирёва.
— Моя жена Ольга имела беседу со Степаном Степановичем Островским. Он действительно сказал, что вы отец Игната.
— А он не сказал, что я отец Остапа Бендера, это было бы смешнее! — раскатисто засмеялся Мизгирёв.
Михаил ждал, пока собеседник стихнет. Владислав Иванович успокоился и тут же крикнул:
— Анька! Знаю, стоишь под дверью, слушаешь. Принеси мне кофе! — Мизгирёв нарочито выделил слово «мне»
За дверью зашуршало и смолкло. Исайчев встал, подошёл к окну, отодвинул чуть в сторону штору. Он тоже хотел кофе, но не мог позволить себе, чтобы собеседник понял это.
— Не в наших правилах верить устным утверждениям даже самых уважаемых людей, — продолжил Михаил, не обращая внимания на лихорадочные движения Мизгирёва рыскающего в карманах пиджака в поисках спичек, — и мы, конечно, проверили. Пока вы лежали в больнице и сдавали анализы, наши эксперты подтвердили — ваше ДНК в точности совпадает с ДНК Игната Островского. Вы его отец.
Владислав Иванович, наконец, выудил из кармана брюк коробок и, посасывая мундштук трубки, попытался её раскурить. С облегчением сделав несколько лёгких тяжек в себя, выпыхнул облачко дыма, осведомился:
— Вы эксгумировали труп Игната? — на лице Владислава Ивановича появилась ироническая улыбка, — насколько я знаю, для этого нужно получить решение суда и разрешение ближайшего родственника. В этом случае брата, а где его брат не знает никто!
— Здесь вы правы, где брат Леля не знает никто и это лично вам на руку. Мне кажется будь он сейчас здесь многое прояснилось бы. Не так ли?
Посасывая мундштук трубки, Мизгирёв медленно почти шёпотом произнёс:
— Пойдите, молодой человек, отсюда вон! Всё вы врёте, и про ДНК врёте, и про сына Игната врёте, и про Петьку моего врёте. Не убивал он никого! Доказательств ни по одному пункту нет. «Следак» вы хреновый! Вас дело о самоубийстве Софьи работать наняли, а вы лезете, куда не просят и всё пальцем в небо. Говорить с вами о Петьке я не буду. Владимиру Львовичу о ваших проделках непременно доложу…
— Не пугайте, Вячеслав Иванович, — бросил Исайчев, направляясь к двери, — по всем пунктам, придёт время, доказательства представлю, а по установлению отцовства сегодня же с нарочным экспертизу пришлю.
— Неправда ваша на тараканьих ножках ходит: того и гляди, подломиться. — театрально хихикнул Мизгирёв, — нет у вас с чем сравнивать. Нет!
Исайчев открыл дверь. Поодаль от неё, зажав в руках полупустую чашку с кофе, стояла Анна, незрячими наполненными слезами и ужасом глазами она смотрела куда-то в угол.
Михаил нарочито громко произнёс:
— Мы получили платок, пропитанный кровью Леля, его передала невеста Игната Пелагея Татищева. Она была в тот день на месте гибели Островского и подбежала к нему первой вместе с его братом Славкой, пыталась остановить кровь из раны на голове.
Мизгирёв постучал трубкой по поверхности журнального столика, истерично выкрикнул:
— Не знаю, чью кровь эта девица промокала своим платком. Это не доказательство… Пётр живой! А Игнат мёртвый! А Пётр живой! Прочь, прочь!
Михаил с силой захлопнул дверь. Анна перевела на него полный беды взгляд, выронила из рук чашку, сложила для креста пальцы правой руки и принялась лихорадочно крестить Михаила при этом тихо, по щенячьи голосить:
— Миленький, миленький, не тронь Петьку, пощади!
— Неподсуден твой Петька! — бросил на ходу Исайчев и быстрым шагом пошёл прочь. Хотелось на свежий воздух, вдохнуть полной грудью и домой, — чая горячего напиться, чая…
Глава 15
За три часа до гибели Софьи Мизгирёвой
Софья стояла у открытого окна в своём кабинете, куталась в дорогую лопапейсу — вязаную кофту из овечьей шерсти с исландским национальным рисунком и растерянно вглядывалась в Сартовское небо.
— Альт и лайи, альт и лайи21, — повторяла она, как заклинание.
Чёрное, переходящее в тёмно-синее, не запачканное серыми ночными облаками небесное покрывало, c к`атушками звёзд, с не прожаренным блинчиком луны обычно приносили ей покой. Там в Исландии также стоя у распахнутого окна, она любила заворачивать себя в привезённые из дома пуховые оренбургские шали, неспешно разговаривала сама с собой. Именно себя она считала лучшим своим собеседником. По возвращении на родину её сразу заела суета переезда, приспособление к новой забытой жизни, налаживание бизнеса, ежедневные заботы. Сегодня она сказала себе «стоп» и, в эту минуту вглядываясь в небо, неожиданно поняла — оно стало чужим, неприятным её глазу. За пятнадцать лет, проведённых в Исландии она привыкла к другому пейзажу. К пейзажу заснеженных гор, океана, мерцающего вечерними огнями порта, маленького Рейкьявика и бездонного с зелёными всполохами северного сияния исландского неба. Какого чёрта она вернулась? Умирать?! Она не собирается умирать! Доказать ему, что прекрасно справляется без него? Только его нет! Некому доказывать! Как хорошо ей без её любви к нему, как невыносимо без его! Зря она вернулась! А ещё более зря, что вернулась осенью. Осень стала непривычным для неё временем года. В Исландии год делился на лето и зиму. Тамошнее лето начиналось в апреле и заканчивалось с первыми жёлтыми листьями на деревьях. В России её стала раздражать долгая, нудная, насморочная осень с ёжившимися от влажного ветра взрослыми и, гоняющими туда-сюда сопли детьми. Неужели она проросла корнями в холодную северную землю? В страну где всегда чувствовала себя отгороженной от местных жителей «высоким забором с колючей проволокой». Не может быть?! Там её каждую минуту тянуло обратно. Понюхать, приклеиваясь пальцами к ещё не лопнувшим берёзовым почкам. Искупаться в холодной, щиплющей воде. Нырнуть и вынырнуть глотая воздух с запахом реки, а не сероводорода. Здесь на родине она могла спрятаться от людей среди людей. Там сделать этого было нельзя. Все друг друга знают и одновременно не знают, смотрят встречному прямо в лицо внимательно, выжигающе, хмуря глубоко посаженные глаза. В Исландии она тосковала по весне с размороженными расцветающими, яркими, запахами и цветами. Но разве за эти два с половиной года здесь в Сартове она чувствовала весну? Нет! Весна пролетала незамеченной или её не было вообще? Наверное, не было! Весна ушла отсюда ровно в тот миг, когда она стояла на кромке выбросного люка и видела, как рвётся в клочья парашют Леля. Удивление — первое чувство, возникшее в ней в эту секунду. Она считала, что человек в момент осознания своей гибели должен лихорадочно махать руками, истошно кричать. Лель падал тихо. Тогда она подумала: «Я буду падать также, как мешок с песком?» Разве тогда она собиралась открывать купол? Зачем?! Но открыла его, когда увидела бегущую по полю девушку в белом платье. Снегурочка!
Снегурочка спасла ей жизнь!
Хорошо, что сразу после катастрофы они с Петром уехали в Исландию. Петру передали гранд Игната на разработку темы в институте Земли. Исландия уютная страна. В ней было спокойно. Северный не спешащий, не паникующий, даже если под ногами горит земля народ, хороший урок для неё. Исландцы чтобы не случилось, всегда говорят: «альт и лайи».
Летом улицы Рейкьявика забиты байкерами, стариками, котами, инвалидами, городскими сумасшедшими и детьми. Детей полно. Их здесь рожают рано и чаще всего без отцов. С ней это могло случиться в юности, в последнем выпускном классе. Руки стали холодными, Софья принялась растирать их. Какая она сволочь! Сделала аборт! Сейчас рядом с ней жил бы уже большой Лель. Мальчик с соломенными волосами, голубыми глазами и бутонами ямочек на щеках. Нет! Правильно, что она не стала рожать. Лель на ней всё равно не женился бы. Тогда, вероятно, Петр тоже не взял её с ребёнком Игната. И она осталась в Хвалыни, про