Владислав Иванович встал со стула. Было заметно, как дрожит его рука с зажатой в ладони трубкой. Коротко спросил:
— Могу покурить у окна?
Получив молчаливое согласие полковника Корячка, направился к развивающейся на ветру нейлоновой занавеске. Зажал трубку зубами, поймал парусящую ткань, укротил её, завязав большим рыхлым узлом.
— Плохо, — прошептала Ольга, — теперь я не вижу его лица.
— Я думаю после этого видео, Ольга Анатольевна, — неожиданно отозвался Мизгирёв, — у меня, вообще, не будет лица…
Корячок недовольно покачал головой.
— В тот день, — говорил Владислав Островский, — Игнат решил устроить своей невесте Поле праздник и попросил меня спрятать букет лилий, так чтобы его никто до поры до времени не видел. У меня было укромное место за зданием аэроклуба, туда я его и заховал. Позже слышал, как Петька с Лелем ругался. Мизгирь не хотел отдавать ему белый купол. Я был на стороне Игната. Они с Полей любили друг друга. Пелагея, вообще, классная девчонка… А Сонька… Плохо говорить о ней не буду — умерла, а хорошо? Знаете… — Владислав вдруг улыбнулся доброй детской улыбкой, — она смешная росла, сердилась на Игната, как дети сердятся друг на друга в песочнице, губы надувала. Мама рассказывала, Софья в детском саду подходила к Игнату, обнимала его и кричала «Моя кукла! Моя кукла!», а он её толкал, даже бил: «Уйди, Софка, убью!» Повзрослев, стала злой по-настоящему. Понимала, Лель от неё ускользает. Вцеплялась в него, мстила за каждую девчонку. Талантливая была, а жизнь профукала на пустяки… Хотя, наверное, неправ. Для неё любовь — главное. Но я думаю, если бы они соединились, оба жили несчастливо. Он страдал от её тирании, она — от его свободолюбия. Извините отвлёкся…
Голос за кадром:
— Ничего, ничего вспоминайте. Нам важно и это.
Островский согласно кивнул:
— Когда Лель пошёл к самолёту, я побежал за букетом и неожиданно увидел в окне аэроклуба, на втором этаже, там, где был мужской туалет Петьку. Даже не увидел, а услышал, он икал и плакал. Первый раз видел, как взрослые мужики плачут. Петька что-то вынул из кармана, бросил в овраг, к которому примыкало здание аэроклуба. Потом ещё раз размахнулся и опять что-то кинул. Первый раз мне показалось, что это какое-то стекло. На рассуждения времени не оставалось — самолёт с Игнатом уже взлетел. Нужно было успеть с букетом, а то вся задумка Леля пошла бы прахом. Потом случилось то, что случилось… — Островский даже не вздохнул. Он простонал от жуткой нечеловеческой боли, — Ле-е-ль упал…
Тишина, загустевшая в кабинете полковника Корячка, и на экране монитора была тягостной. Каждый, не желая того, представлял событие, которое в ту минуту переживал человек на экране. Говорить не хотелось.
— Он был больше, чем брат, — протолкнул комок в горле Островский, — даже больше чем мама. Ей всегда не хватало времени на нас с Игнатом. Учительница… Так вот… примерно через неделю я решил зайти в общежитие к Петру. Зачем? Не помню. Жил тогда, как в тумане… если бы не Поля, крякнул, наверное,… кулаки всё время держал сжатыми. В тот момент, не думая, открыл дверь комнаты Петра. Они были в постели… Соня голая, сидела, ко мне спиной, прислонившись к стенке кровати, а Петька, закрыв лицо руками, рыдал, сквозь слёзы повторял одну и ту же фразу: «Я только хотел пометить красным цветом… Я только хотел пометить красным цветом…». Мне было не видно её лица. Я хотел закрыть дверь, убежать, но она вдруг зашипела: «Прекрати истерику, Мизеров! Ты получил, и дальше будешь получать всё, что хотел!». Я вспомнил Петьку в окне аэроклуба. Понял, нужно вернуться туда. Тогда не осознавал зачем. Шприц нашёл быстро, он как нож воткнулся иглой в землю. Я приблизительно знал место, куда упало то, что выкинул Петька. Второй предмет искал долго, но и его нашёл — это был пузырёк из тёмного стекла. Вы, вероятно, в курсе что в этот год я окончил школу и поступил в Сартове на первый курс юридического института. Учиться ещё не начал, но любовь к детективным сериалам сделала своё дело. Осторожно, носовым платком я собрал всё что нашёл. Что делать с находками не знал. Посоветовался с Полей, мы спрятали это. Через три недели после похорон Сонька с Петром расписалась в ЗАГСе, а ещё через две недели уехали в Исландию. Через год, обретя в институте необходимые связи, выяснил, отпечатки пальцев на шприце принадлежат Петру, они же были и на пузырьке с жидкостью. На этом же пузырьке были ещё отпечатки неизвестного лица. Остатки жидкости показали, что это пока никому не известное вещество, не описанное в научной литературе, имеющее свойство при соприкосновении с воздухом вступать в реакцию с кислородом и взрываться, уничтожая себя и, то на чём оно было.
Голос за кадром:
— Почему вы не отнесли улики в полицию? Это же уголовно наказуемое деяние статья 316 УК РФ. Сокрытие преступления.
Голос Островского потускнел, на лбу появилась глубокая морщина, уголки губ повисли.
— Я понимаю. Хотя, как студент юрфака знал: в законе имеется поправка, где чётко говорится о том, что люди, которые являются родственниками преступнику, не несут наказание за укрывательство. Тогда сразу после гибели брата я только догадывался, что произошло. Наверняка узнал почти через год. Тогда решил поговорить с отцом. Поговорил. После этого бросил всё, ушёл сначала в Бурятию, затем в Монголию, потом в Тибет. Сейчас возвращаюсь. Там мой дом. Здесь осталась только Поля и племянник, они справятся без меня. Потребуюсь, позовут. Вопросы?
Голос за кадром:
— Зачем вы вернулись сюда почти через семнадцать лет?
— Потому что нет ни вчера, ни завтра, а есть только сегодня и только сейчас. Сегодня один мой брат убил другого. И так будет всегда, пока я живу. Всегда будет только сегодня. Вчера живёт в нашей памяти, а завтра в мечтах. Я не могу и не должен никого наказывать, только сам человек может судить себя. Я могу ему только напомнить или донести до него то, что он не знал.
Голос за кадром:
— Вы напомнили, донесли?
Островский поморщился:
— Всё что у меня было, я отдал тому человеку, который считает меня своим сыном. Не мог больше хранить. Вчерашний день уже прошёл, а завтрашний мог не наступить. Надо было чтобы он знал — это Софья убила Леля. Он жил с другим знанием, и оно погубило его душу. Пётр был всего лишь орудием убийства. Нигде в мире нет закона, чтобы судить пистолет. Судят человека, нажавшего на курок. Жидкость, которая убила Игната была Сонькиным изобретением. Это она её синтезировала. Гениальное изобретение! Только потом Соня перестала заниматься химией вообще. Те отпечатки пальцев, что были первоначально не опознаны оказалось принадлежали Софье. Я догадывался, но не знал наверняка. Сейчас знаю. Верочка передала мне её пудреницу с зеркалом. Сонька могла быть выдающимся химиком! А Петька Ирод! Помните, как Ирод преподнёс за доставленное удовольствие Соломее голову Иоанна Крестителя, так и Петька преподнёс Соньке мёртвое тело моего брата, не желая этого, — Островский пристально с болью и сомнением взглянул в глазок камеры. — Надеюсь, и верю, что, не желая этого.
Голос за кадром:
— Вы передали улику вашему отцу Владиславу Ивановичу Мизгирёву?
Островский согласно кивнул:
— Это так.
Голос за кадром:
— Владислав Степанович, где вас можно найти в случае надобности?
Островский удивился:
— Не думаю, что моя персона будет вам полезна. Я не принесу неприятностей своим родственникам. А впрочем… запишите номер сотового телефона. Чему вы так удивились? Тибет — телефон — монах! Непонятное сочетание? Я не монах. Я только живу среди них, пытаюсь понять их философию, что-то принимаю, что-то нет. Мне там хорошо.
Экран погас. Исайчев, Васенко и Ольга воззрились на полковника Корячка, а он, в свою очередь, на фигуру Мизгирёва, стоящего спиной у открытого окна.
— Твоя очередь продолжать рассказ, Владислав. — голос «шефа» был строг и совсем недружелюбен.
Мизгирёв неторопливо развернулся, посмотрел на присутствующих безразличным взглядом и направился к стулу, по пути попросил:
— Не торопи, Владимир Львович, не каждый день от меня отказываются. Не думал, что Владик когда ни будь скажет «человек, который считает меня своим сыном». Я был, вероятно, не самый лучший отец, но они не в чём не нуждались. Вы думаете Маша на свою учительскую зарплату могла одеть, обуть и прокормить двух мальчишек. Я помогал! Они имели всё не хуже других.
Ольга подняла руку, давая понять, что у неё есть вопрос, Корячок молча кивнул:
— Тогда почему вы не отказались от помощи Степана Степановича Островского? Он не имел к Игнату никакого отношения, но исправно платил все восемнадцать лет.
Мизгирёв задумчиво посмотрел на Ольгу, потом едва заметно усмехнулся:
— Вы, девушка с вашим мужем всё пытаетесь меня носом в дерьмо ткнуть. Должен сказать преуспели, преуспели… Считаете, Мария должна была гордо жить на свою нищенскую учительскую зарплату? Как тогда я смог бы им помогать? Соглядатаи на лавочках всегда лучше нас считают. А вопросы, а пересуды, а репутация?
— Вот! — поднял указательный палец Роман Васенко, — Репутация? Она в этом деле главное, она везде бежит впереди. Даже впереди паровоза и давит людей шибче его железного…
Корячок сделал успокаивающий жест рукой и, капитан понял, что реплика его была преждевременной:
— Давайте, господа офицеры, Вячеслав Иванович, эмоции пока оставим при себе, сейчас только по существу. Продолжайте господин Мизгирёв…
Вечеслав Иванович неожиданно отложил трубку в сторону, извлёк из кармана пачку сигарет, вынул одну, прикурил от изящной инкрустированной зелёными камнями зажигалки:
— Славка пришёл накануне отъезда вечером, выложил то, что вы называете уликами. Потребовал сей секунд, при нём, задать Петру вопрос о причинах его поступка. Я попытался привести разумные доводы, но он со своей дерьмовой монашеской философией не соглашался. Я не понимал зачем через столько лет бередить рану? Что это даст? Славка твердил, что зря тогда семнадцать лет назад послушал меня. Что ещё есть время спасти душу Петра. Пригрозил, сделать это сам. Я боялся в этом случае он Петьку не пожалеет. Мы пошли к сыну в кабинет. Тот работал, писал какие-то бумаги. Я, дурак, без предисловий выложил прямо перед ним на стол шприц и пузырёк. Он сразу всё узнал, как-то сгорбился, заплакал, обхватил голову руками, начал говорить захлёбываясь словами, совершенно невнятно: «Я не хотел! Хотел только покрасить! Она сказала, что там краска!». Бросился к Владику, встал перед ним на колени, кричал: «Славка прости, не хотел убивать твоего брата!» На что, тот ответил: «И твоего тоже!». Пётр отшатнулся от него, как от чумного. Посмотрел на меня. А что я мог сказать? И тогда я увидел сына таким каким не представлял никогда. Он озверел. Начал бить, крушить всё подряд, кричал в лицо, брызгая слюной, будто он понял теперь почему мать плакала по ночам, когда я уходил на рыбалку. Якобы рыбалку! Когда он занёс над моей головой стул Владик каким-то едва уловимым движением отправил его в нокаут. Чуть позже мы смогли поговорить. Он не оправдывался, сказал, что имел иные намерения. Хотел помочь Соне испортить Игнату праздник. Она очень страдала. Софья сказала Петьке, что в шприце красящая жидкость, которая должна превратить белоснежный свадебный купол парашюта в тряпку с кровяными подтёками. Только это, только это! Он повёлся… она имела на него необыкновенное влияние, больше чем мать, больше чем я, больше чем все.