– Согласен!
– Видят какую-то шелуху, – она нервничала все больше, – но я такая, какая есть. И под других подстраиваться ни хрена не собираюсь. Я никогда никому не буду доказывать, что я хорошая. Пусть лучше они мне попробуют доказать, что я плохая! Живу для тех, кому нужна. Дружу с теми, в ком уверена. Общаюсь с теми, кто мне приятен.
Я слушал, кивал и думал про себя: «Откуда у этой девчонки в голове мои собственные мысли?»
– И мне плевать на критику тех, кто чужой, – она резко откинула со лба волосы, – нужно тупо меньше думать о таких. И больше отрываться по полной, радоваться тому, что сейчас. Ведь завтра может наступить конец света!
– Да, – и снова мои мысли, с которыми мне вдруг захотелось поспорить, – меня тоже иногда бесит критика других людей. Но ведь критик может быть как зеркало, в которое ты смотришься и видишь свои минусы и плюсы. Если честно, я благодарен каждому, с кем столкнула меня жизнь. Одним за помощь, другим за пример, третьим за урок. А некоторым за то, что они до сих пор со мной. Неважно, тонул я в дерьме или стонал по пустякам. Вот таких нужно искать людей! Которые всегда будут рядом. Которые подадут тебе руку, чтобы ты вылез из дерьма, поддержат и в крупном, и в пустяках. И попробуют сделать так, чтобы на твоем кислом лице засияла улыбка.
Она обняла меня так сильно, как будто я был мягкой игрушкой, и проговорила:
– Иногда бывает очень сложно объяснить все то, что я сейчас чувствую.
– И мне тоже, – я прижал ее к себе, – иногда мне кажется, что еще недавно у меня вообще не было чувств. А сейчас они просыпаются. И я их боюсь.
Я сидел и сам не мог понять, что сейчас происходит. Почему я в первую же ночь сижу в кустах и в обнимку с девушкой, которая еще не знает меня, не знает моих минусов и плюсов. Она просто сразу доверилась мне. И воспринимает меня так, как видит своими глазами. Вот бы все люди, с которыми сталкивает меня судьба, умели так!
– О боже! – я шуточно закричал, чтобы разрядить обстановку. – Как так могло случиться? Красивая девушка сидит рядом со мной, греется у меня на груди, а мы еще даже не целовались.
– Что-то не так? – игриво усмехнулась она.
– Все так. Лежи, как лежала, – засмеявшись, ответил я, – просто имей в виду на всякий случай, я тот человек, который может за секунду психануть, возненавидеть весь мир и через пару минут как ни в чем не бывало заулыбаться и говорить, как прекрасна эта жизнь.
Она тоже засмеялась, и мы замолчали. Сидели в тишине, обняв друг друга. Блин, это было так прикольно! Просто тепло родных душ. Ни мыслей о сексе, ничего. Кстати, забегая вперед, мы с Соней так и остались как брат и сестра, никаких приключений. Но время поджимало, и нам надо было идти в свой корпус, чтобы лечь спать. А нам было настолько комфортно друг с другом, что хотелось в такой вот позе, обнявшись, пролежать до утра. Но меня клонило в сон, да и ее тоже. Она легла на мои колени и, прикрыв глаза, лежала неподвижно. Я начал щекотать ее по животу.
– Блин. Хватит щекотать, – вскрикнула она, – если что, то я не несу ответственности за нанесенные травмы! Могу случайно сделать тебе очень больно!
Мы неохотно поднялись с холодной земли, снова выкурили по сигарете и отправились в корпус по своим комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи. Я, не раздеваясь, упал на кровать и сразу же отрубился. Мне стало так хорошо и спокойно! Я понял, что в мире есть люди, которым неинтересно ругать меня и осуждать. Они видят во мне что-то большее, чем мои поступки, – то, что я ощущаю в себе, но никак не могу понять.
Глава 25Каторга
До конца четвертого класса я еще старался учиться. А вот в пятом классе, с подростковым возрастом, все резко изменилось. Мы перешли в учебный корпус, и там все снова в который раз оказалось другим. Новые преподаватели, новые предметы. Сложно было во всем этом разобраться. Тем более меня занимали совершенно другие мысли. И связаны они были совсем не с учебой. И это несмотря на то что у нас в баторе собрались в общем-то хорошие учителя.
По физике был очень старый учитель – он потом умер. Когда преподавал у нас, уже реально был очень древним, ему было не меньше восьмидесяти лет. Каждое утро, до начала уроков, он выходил на нашу спортивную площадку. Специально приезжал в детский дом пораньше – где-то в семь утра уже был на месте. И мы, поеживаясь от холода после теплой постельки, наблюдали за ним из окна. День он начинал с упражнений – подтягивался, приседал, отжимался. Прикольно было! Мы вечно удивлялись, как у него хватает энергии. А он, думаю, делал это специально для нас, чтобы мы, глядя на него, тоже увлеклись спортом. Но куда там! Нам было лень.
Биологичка у нас тоже запоминающаяся была – с необычной прической. Мы сидели на ее уроках и гадали, парик это у нее или настоящие волосы. Даже поспорили однажды. Оказалось, настоящие.
Математику у нас вела Ольга Сергеевна, тоже бодрая такая старушечка. Она все время вокруг меня прыгала:
– Гоша, Гоша, заниматься, заниматься, давай, давай!
– Не хочу.
– Гоша, Гоша, надо! Давай, давай!
Она беспокоилась за меня. Но у меня уже совсем не было сил на учебу. Все они уходили на чувства и на мысли о жизни, в которых я теперь постоянно пропадал.
Нашим классным руководителем был историк, Евгений Константинович. Молодой такой, огромный, широкий. Всегда, когда у нас были каникулы, выгонял нас на улицу.
– Так, все, на площадку, на площадку! – зычным голосом кричал он.
Мы смотрели на него молча, несчастными коровьими глазами.
– Все, выходим-выходим! – историк не отставал. – На площадку, заниматься спортом!
– Неееет, – мы ворчали и упирались, – у нас каникулы.
– Спортом надо заниматься! – упертый был, жуть. – Есть свободное время – значит, спорт!
– Неее, неохота.
– Давайте! Подтягиваться, отжиматься. Будете такими, как я.
– Не надо нам, как вы, – мы вяло отмахивались. – Мы хотим отдыхать.
– Да хватит вам, – он нас опять теребил, – пойдемте, хотя бы погоняем мяч! Поиграем во что-то.
Мы ныли, сопротивлялись, но все-таки шли за ним. Хороший он был мужик. И гонял, и массаж нам делал, плечи мял. Но до его энергии мне, например, было далеко. Я в то время чувствовал себя как воздушный шар, из которого выкачали весь воздух.
Была еще русичка Елена Анатольевна, которая больше всех заставляла меня учиться. Вот ей я благодарен за то, что она так упорно возилась со мной. Хотя толку было – ноль.
– Гоша, занимайся русским языком. Учи правила! Гоша!
Она от меня не отставала. Если какое-то сочинение я вовремя не сдавал, все. Целый год мне о нем напоминала.
– Гоша, сочинение! Гоша, сочинение! Сдай сочинение! Получи оценку!
Она не забывала обо мне, и ей не надоедало меня подгонять. Надоедало все это мне.
– Ну, Елена Анатольевна, – я упирался, не хотел ничего писать, – ну давайте попозже.
– Нет-нет, тянуть уже некуда, – она опять за свое, – давай!
Но у меня никакого хотения на все это не было. Я не понимал, зачем нужно заниматься русским языком. Книг тогда не читал, просто ненавидел это делать. Еще в младшем корпусе все желание к ним отбили – нас там каждый раз в субботу или воскресенье сажали всех и заставляли вслух по очереди читать хрестоматию или какие-нибудь другие зверски скучные книги. Меня от такого времяпровождения просто тошнило. И еще мне совали постоянно какую-то книжку, которая вообще была написана для взрослых. Автора я не помню, но на обложке красовалась фотография какой-то бабы с собакой. Ее образ так и остался у меня перед глазами, до сих пор раздражает. Я кое-как читал, мучился. Иногда возбухал.
– Вот на фига?! Это вообще для взрослых!
Но меня не слушали. Раз за разом подсовывали ее. Там ни картинок не было, ничего. Только черно-белые страницы с мелкими буквами, и все. А единственная книга, которую я по собственному желанию иногда читал, была про Флинстоунов. Мне эту книжку – огромную такую, красочную – подарили, когда я в психоневрологическом санатории лежал. Потом я узнал, что, оказывается, еще и мультик такой есть, про первобытных людей. Но ту книгу я читал, потому что там были огромные картинки на каждой странице и, условно говоря, к ним по три слова. Что-то типа комиксов. А других книг, кроме детской Библии, где тоже одни картинки, я не помню.
Еще у нас был физрук. Сначала Сергей Юрьевич – такой молодой, мы всегда с ним играли. А потом вместо него пришел старичок харизматичный, не помню, как его звали, но он всегда побеждал в тяжелой атлетике. Ездил по каким-то своим соревнованиям и брал призы. Побеждал, наверное, потому, что только один там и остался из всех, кто в его возрасте занимался. Отчество у него было Яковлевич. И мы постоянно его дразнили.
– Ээээ, Яка, ты где? – крутились вокруг в спортзале, как будто его не видим. – Яка, Яка, ты где?!
Он был очень маленького роста – меньше многих из нас. И такие выходки приводили его в ярость.
– Так, быстро встали, – шипел он, – встали, встали в шеренгу!
– Аааа, Яка, вот ты гдееее! – мы тогда поворачивались к нему. – Не ори, не ори! Встаем.
И еще в нашей школе работал трудовик, которого мы звали Санычем. На одной руке у него было только три пальца, и он все время легенды рассказывал про отрезанные два пальца. Он, кстати, был мужем заместителя директора, Раисы Ивановны. Тоже нормальный мужик.
А вот по английскому у нас с самого начала ничего не получалось – пришли преподаватели, которые в принципе не хотели преподавать. Сначала уроки вела какая-то молодая англичанка. У нее мы с осени, вместо того, чтобы заниматься, рисовали открытки на Новый год. Потом пришла другая, не лучше. Мне уже тогда вся эта бесполезная фигня надоела, и я тупо срывал ей уроки, постоянно устраивал какой-нибудь кипиш. Поначалу, правда, она еще пыталась чему-то нас учить, но потом поняла, что это все бесполезно. И тогда она просто стала показывать нам фильмы на английском языке. Поставит кино, а сама уйдет. Мы ничего не обсуждали после просмотра. Просто сидели и тупо смотрели картинки. Большинство из нас ни слова не понимали. Было всего несколько человек, которые еще что-то вдупляли – они сами для себя решили, что им это надо, и как-то там занимались. А такие, как я – ни в зуб ногой, – просто смотрели на экран, сидели в телефонах или играли в пи-эс-пи. В общем, занимались своими делами.