И математика у меня, кстати, несмотря на старания Ольги Васильевны, хуже некуда шла. Потому что к тому времени я ее совсем уже не понимал. Хотя мне по-настоящему вдалбливали правила, по сто раз объясняли задачи, звали на индивидуальные занятия, чтобы «закрыть пробелы» и позаниматься один на один. Но я каждый раз забивал, думал, что мне это все не надо. Если я и так не понимаю, зачем мне туда ходить? В итоге я просто списывал все время. Слава богу, рядом со мной Некит сидел, который понимал эту гребаную математику. Спасибо ему за это!
– Некит, дай списать!
– На! – он двигал ко мне свою тетрадь.
– Спасибо!
Я переписывал у него все контрольные, все задачи. По-другому вообще ничего бы никогда не сдал. Конечно, нас в классе было немного, всего восемь человек, и учительница прекрасно видела, что я не работаю сам, а все списываю у Некита. Она делала замечания постоянно, но это ничего не меняло. В итоге она просто устала со мной бороться.
– Делай, что хочешь, – говорила она, – это твоя жизнь.
– Да, – я соглашался, – знаю.
– Но все-таки надо заниматься! Понимать хотя бы азы математики.
– Да-да, – я что-то мямлил ей в ответ и продолжал в прежнем духе. Бесила меня эта учеба.
О будущем я тогда не думал. Просто оставлял все «на потом» и надеялся, что когда-нибудь, когда будет нужно, я запросто нагоню. А может, и нет. Если завтра, например, конец света. Или я просто возьму и умру. Смысла мучиться нет. Короче, это «когда-то» так и не наступило. По крайней мере, во время моей жизни в детском доме.
Хотя у нас были ребята, которые хорошо учились в школе. Некит, например, Саша, Даша. Даша, кстати, к нам позже пришла, я о ней еще не рассказывал. Их было две сестры – Даша и Диана. Даша была в моем классе, а Диана – на два года младше. Они попали к нам из кровной семьи, пришли после приюта. Дашу я поначалу плохо принял. Мы с ней практически всегда дрались, потому что с первого дня я начал ее дразнить. И у нее, понятно, сразу сложилось обо мне плохое мнение. Как только она к нам пришла, мы пошли всем классом в столовку. И я, думая, что «новенькая» меня не видит, начал ее изображать. Она тогда была пухленькая, и я, такой, в дверях столовой раскорячился.
– Пф, пф, я толстая Даша, никак не могу пройти!
А при этом оказалось, что она стоит прямо за моей спиной и за всем этим цирком наблюдает.
– О боже, – увидев ее, я немного смутился, – прости!
– Ну, все понятно.
Она не стала долго разбираться. И – тфффф – сразу дала мне по морде. Точнее, сначала толкнула в плечо со всей дури, мощно так получилось, с ее-то весом. А потом заехала по морде и начала молотить, куда попало. Мы с ней тогда мощно подрались и с тех пор дрались постоянно. У нее была тяжелая рука. Я как джентльмен старался особо сильно не отвечать, но иногда она реально доставала. Вынуждала меня тоже драться по-настоящему. И тогда уже нас разнимала Татьяна Владимировна. Очень крутая воспиталка, это как раз та самая, которая пришла к нам из другого детского дома и про родоков каждому из нас рассказывала, что знала. Она вообще говорила с нами и на эту «скользкую» тему, которой никто из взрослых не касался, и на многие другие. Прикольная такая была. И вот, когда я впадал в истерику и начинал эту Дашу чокнутую по-настоящему мочить, так что мы уже по полу катались, Татьяна Владимировна сама ложилась на меня сверху, чтобы как-то остановить. И старалась обернуть все это в шутку, рассмешить меня, чтобы я расслабился и успокоился.
– Ну что, нравится? – спрашивала она задорным таким голосом. – Смотрите, Гоша истерит! Эй, эй, истеричка!
А она такая была довольно мощная, тяжеленькая, я начинал под ней задыхаться, хватал ртом воздух. И, конечно, хотелось ржать.
– Аа, – трепыхался я, – Татьяна Владимировна, пустите! Нечем дышать!
– Гоша, Гоша, – она продолжала, – Гоша истерит!
В общем, офигенная была баба. Мы ее слушались, делали так, как она скажет, потому что она крутая была и всем нравилась. Татьяна Владимировна сменила нашу нелюбимую питалку, которая была у нас в начальных классах, Софью Николаевну.
А с Дашей мы потом подружились. И дружим до сих пор.
Честно говоря, про учебу мне рассказывать, в принципе, нечего. Мне не было это важно, я жил другими вещами. Вот с девушками отношения – да, помню много. Как воровал, с кем бухали, дрались, как наркоту пробовал, это в памяти очень хорошо отложилось. До сих пор живые картины. И мысли свои помню, и даже чувства. А вот образование было мимо. Я жил сегодняшним днем, это был мой принцип – жить здесь и сейчас. А завтра мы все равно умрем.
Больше того. Я часто молился, чтобы завтра мы умерли – я и мои друзья. Чтобы не дожили до выхода из батора, потому что не хотел насилия над собой после детского дома. Конечно, я о косвенном насилии: вот это вот всякая там работаааа, быыыыт, заполнение каких-то бумаг, хождение по долбаным неясным инстанциям. Я вообще не понимал, что с этим делать. Слишком страшно. Нас в детском доме этому не обучали и ни к чему такому не готовили. Как там люди живут по ту сторону забора? Хрен пойми! Здесь-то шесть раз в день кормят, сухо, тепло, платить ни за что не надо. Поэтому я реально думал, что лучше завтра умереть. Мне сейчас самому странно это говорить, но вот были такие мысли, на полном серьезе. Поэтому и старался как следует повеселиться, прямо сегодня взять от жизни все, что можно, и ни в чем себе не отказывать. Подурачиться, побеситься, как следует посмеяться. Я всегда, все свое детство смеялся. Как дебил. Софья Николаевна постоянно мне об этом говорила:
– Ты дебил, Гынжу, – а сама смеется, – де-бил!
– Почему? – а сам еще больше хохочу.
– Ты рыдаешь-рыдаешь, а потом резко начинаешь ржать. Точно дебил! Смех без причины признак дурачины.
– Софья Николаевна, я не виноват, что я такой жизнерадостный ребенок!
– Да ты просто даун, Гынжу!
– Софья Николаевна!
И мы вместе ржали.
Я всегда смеялся – и с причиной, и без. До сих пор улыбка не сходит с моего лица. Потому что смех сильнее боли. Уж это-то я, не в пример школьным предметам, четко усвоил.
Глава 26Светская жизнь
Это было перед началом лета, перед девятым классом. Нам вдруг сообщили, что всех баторских переводят теперь в общеобразовательную школу. И мы с этого момента сидели как на иглах. Как так? Какую еще школу?! Это же новые учителя, новый коллектив, а у нас девятый класс, после которого надо государственные экзамены сдавать. И несколько месяцев уйдет только на то, чтобы адаптироваться к коллективу, чтобы понять, чего от нас хотят в новой школе, а чего нет. Как они нас воспримут?!
Все лето прошло с этим страхом. И в новую школу первого сентября мы шли как на казнь. Но в итоге как-то так незаметно – бамс! – и реально, наш класс нас принял. Мы их приняли тоже. С детьми все сложилось шикаперно. Мы даже сами удивлялись, что так быстро вклинились. И сама школа тоже оказалась крутой. Когда у меня появится сын или дочка, если еще не закроют эту школу, я своего ребенка с удовольствием туда отдам. Они там реально дают саморазвитие – не случайно называется «школа самоопределения». Дети делают всевозможные проекты, есть богатые школьные традиции. Праздники, тематические недели, игровые занятия проходят. Короче, реально можно с удовольствием заниматься и многому научиться. Выпускники этой школы становятся вполне нормальными людьми. Но только не я. У меня до ОГЭ оставался всего один год, и я напоминал себе рыбу, которую вытащили из воды – хватал ртом воздух: «Вау, прикольно, прикольно!» – но ничего не понимал и никуда не мог успеть.
К тому же некоторые учителя меня не приняли. Многие из них просто банально не знали, что делать со мной – я был на уровне третьего-четвертого класса общеобразовательной школы. Не могу сказать, что нас в детском доме плохо учили или совсем ничего не требовали. Заставляли, пытались, но в то же время понимали, что если человек не хочет, то ничего с ним не сделаешь. Хотя руки-то все равно не опускали. И Елена Анатольевна, и Ольга Васильевна, они бились за меня до последнего, реально заставляли учиться.
– Ну, Гош, ну сядь! Иди-иди сюда. Я тебе еще раз все объясню.
– Ну, Елена Анатольенва, ну бесполезно!
– Нет! Вот смотри, – в сотый раз она объясняла одно и то же, – так что такое сказуемое, а что такое подлежащее?
Я отвечал.
– Вот же, все тебе понятно!
– Ага.
Опять я за один урок все понимал, все мне становилось ясно, а потом я уходил из класса и снова – бамс! – из головы в сотый раз все вылетало. Как будто никогда в жизни я не слышал ни о каких сказуемых и подлежащих. Стоило отвлечься, и все, опять чистый лист. Как ни пытался, знания не получалось удержать в голове. Не могу сказать, что я сильно по этому поводу переживал, я же тогда не знал, что у других людей это не так. Просто думал: «Если не получается, ну на фига себя мучить?».
А тут, в школе за пределами батора, все стало по-другому. Никто не понимал, что у меня такая, особенная, память в плане учебы. Да и в классе уже не семь человек, а тридцать, откуда у учителя время по сто раз мне одному все разжевывать и объяснять?
С первого дня начались жесткие проблемы с математикой, а следом за ней поплыло уже и все остальное. И я думал: «Если я не понимаю математику, эту «царицу наук», как они говорят, значит, не понимаю все предметы». Ну и все, я окончательно забил на учебу. Просто начал сливаться каждый день.
Хотя у нас там была, например, офигенная училка – Марина Александровна. Она преподавала русский язык и литературу. Просто гениальная женщина! У нее была какая-то своя методика, и я сидел на ее уроках, открыв рот. Как же интересно она рассказывала! Как никто умела заинтересовать. А ее мать вела у нас МХК и музыку. На этих уроках мы, правда, засыпали, но сейчас не об этом. Марина Александровна была очень крутая! Жаль, что я так поздно ее встретил, думаю, если бы классе в шестом, мог бы хотя бы книги начать читать. Увлечься. А в девятом классе уже не начал, с русским тоже особого прогресса не произошло – как делал в каждом слове по три ошибки, так и продолжал. Если раньше я думал: «Рано, потом нагоню», то теперь размышлял так: «Все, уже поздно. За один год невозможно выучить все и нагнать». Поэтому плыл себе и плыл по течению – будет то, что будет. Не допускают к ОГЭ, ну и хорошо, все равно не сдам, чего зря позориться. А если бы серьезно об учебе переживал, точно бы тронулся умом. Меня больше волновало мое место в жизни – есть ли оно? Или я так и буду вечным странником, который не знает, где его дом?