А в Лароссе по окончании войны напротив библиотеки установили памятник. Деньги собирали не один год. Медяки приносили матери, потерявшие детей, крестьяне, знающие о голоде не понаслышке, священники и солдаты, простые ремесленники и бродяги, у которых обычно за душой ни гроша. В этих деньгах был собран стыд Ларосса. Пускай Далия была всего лишь продажной женщиной, но она своей смекалкой спасала тех, от кого отвернулся весь город. Она была солью народа – лучшей его частью. А ее история стала легендой, которой мог гордиться каждый житель Ларосса. Поговаривают, что немало денег вложили и бывшие клиенты Далии, вспоминая чуткость и веселый нрав этой девушки. И пусть это стоило пару оплеух от крикливых женушек.
Эта скульптура и по сей день стоит возле библиотеки. Хрупкая девушка с робкой улыбкой идет навстречу зданию, а с каждой стороны к ней прижимаются дети: бронзовые мальчик и девочка лет шести, в лохмотьях. Детишки смотрят на свою Далию, задрав головки. А вокруг людей на постаменте кружат бронзовые кошки и собаки.
Далия прижимает бронзовых детишек к себе. Ее руки с тонкими запястьями отлиты изумительно, как настоящие. И по локоть они выкрашены слепяще-белой краской в честь белых кружев, ценой которых она спасала жизни.
Выдохшись, я упала на истоптанную траву. Два часа всегда пролетают быстро. А с тех пор как я стала отражать удары, Атос выжимал из меня все до последней капли.
– Уже лучше, – заметил он, присаживаясь рядом. Да уж… На нем была только белая льняная рубашка, и я заметила, что он даже не вспотел. – Определенно, ты сражаешься намного уверенней.
– Как скажете, генерал.
Сама себе я теперь напоминала мешок, набитый порубленным мясом. Денег на еду уходило все меньше, а на лекарства – все больше. Лекарь хоть и делал мне скидки, но толку при таком количестве обезболивающего, что я поглощала, не было. И при всем при этом я чувствовала себя безмерно счастливой. Даже ночью, просыпаясь от дикой боли, в темноте я улыбалась. Да, появились новые синяки и даже шрамы, но тело становилось сильнее, послушнее, смелее. Может я и мешок с мясом, но уже не мешок с соломой.
Повернувшись к Атосу, я заметила, что он рассматривает эфес своего двуручника.
– Генерал, а могут мне на складе выдать меч получше? Этот слишком тяжелый.
– Ты все время только ноешь – Хотя голос у Атоса был серьезный, в глазах плясали искорки. – Большой меч – лучшая защита. Кинжалом или сабелькой сложно защищаться.
– Но генерал… – Ох и противный же у меня голос, когда я начинаю что-то выпрашивать. Но искорки в глазах Атоса давали мне на это право.
– Генерал то, генерал это… Не зови меня так. От этих званий я чувствую себя очень старым.
Мысленно перечислив все, что я знаю о субординации и правилах легионера, я решила все же не спорить. Кто я такая, в конце концов, чтобы спорить со старшим по званию:
– И как же мне теперь вас звать?
– Дай-ка подумать… – Атос взялся рукой за подбородок, изображая раздумье. – Хозяин?
Я начала часто моргать, а через мгновение сообразила, что сижу с открытым ртом как идиотка.
– Можешь еще звать меня Великодушный господин. Как вариант – Ваше Величество, правда, тогда тебе придется прислуживать мне за ужином. – Уголки рта у Атоса совсем чуть-чуть приподнялись, а искр в глазах прибавилось. Какие-то доли секунды мне казалось, что он говорит серьезно.
Но он с такой сосредоточенностью смотрел на меня, словно подначивая, что я не выдержала. Уронив голову между поднятых колен, я прыснула от смеха, а затем не сдержавшись начала хохотать в полный голос. Атос усмехнулся и тоже рассмеялся. Я впервые увидела его хохочущим так искренне, и у меня возникло ощущение, что в легионе это вообще происходит нечасто. Может и шутка была не самая удачная, но услышать ее все равно было сродни явлению чуда в этот мир.
Рассматривая смуглое лицо генерала, я вдруг поняла то, что было очевидным с самого начала. Атосу нужен был этот ученик и эти тренировки, может даже больше, чем мне. Он давно не смеялся, и ему необходим был не только повод, но и тот, с кем можно разделить смех. Обычно он ухмылялся или хмыкал, смотрел исподлобья, нервно дергал уголком рта. А ведь лицо Атоса такое приятное, когда он смеется: складка между густыми пепельными бровями разглаживается, на щеках появляются ямочки, совсем как у меня.
Я встала с травы, опираясь на разбитое колено и мысленно вздыхая.
– Ладно, Его Величество король собственной задницы, Атос. Пока я буду тренироваться с этим ужасным мечом, но разговор я подниму снова. – Я вела себя вольно и проверяла границы дозволенного. Как котенок, который на глазах хозяйки пробует лапкой сметану в крынке, но настороженно поглядывает на прутик в ее руке. Можно или нельзя мне так к тебе обращаться? Станешь ли ты снова закрываться и хмуриться?
– Про меч – даже не мечтай. Свободен. – Он уже не смеялся, но я все еще могла разглядеть на его губах подобие улыбки. Атос махнул мне рукой, чтобы я проваливала с тренировки. Пришлось, вздыхая, покинуть пределы поля. Но по воле своих тайных желаний я оглянулась. Атос уже завалился на спину – и я увидела только его широкий меч, прислоненный к изгороди, на лезвии которого вдруг заиграли солнечные блики.
Жизнь в постоянном притворстве – скверная штука. Ты ежесекундно думаешь о том, что надо делать, чтобы тебя не раскрыли, следишь за жестами, голосом. И постоянно врешь – всем людям вокруг, даже тем, кто тебе очень нравится. А вранье всегда порождает страх и недоверие. Эти два чувства были бичом моего существования в легионе.
Каждый вечер возле костра Кэрка был чарующим и непохожим на все остальное, что происходило вокруг. Но от постоянного вранья и страха я чувствовала себя здесь еще более паршиво.
Поначалу я не могла понять, что делало Кэрка таким особенным в глазах других людей? Но постепенно, шаг за шагом я начала раскрывать характер этого необычного человека, собравшего вокруг себя преданных друзей.
А началось все с лекарств, которые опустошили мой кошель до последней монеты. Тренировки с Атосом были не просто изматывающими, но и богатыми на травмы. У меня постоянно ныли запястья от сдерживающих ударов, ноги от быстрых передвижений, каждая мышца была потянута, а число порезов уже пошло за сотню. В результате я с ног до головы была закутана в бинты и повязки, пропитанные заживляющими средствами.
Лекарства в легионе – это вообще отдельная история. Они были доступны только тем, у кого есть оллы, иногда тем – у кого есть куппы, а оборванцам вроде меня к ранам советовали приложить подорожник, закрывая дверь перед носом. Лекарствами обычно приторговывают в лазарете, и первое время, пока у меня еще были сбережения, я ходила туда к лекарю, закупаться снадобьями. Но потом деньги закончились.
Старик не стал давать мне лекарства под расписку, сказав, что это первый шаг к долговой яме. И у меня началась бессонница. Как бы я не хотела спать, боль бодрствовала в каждой клеточке тела и без снадобий ее было невозможно заглушить. Так как гостевала я у костра Кэрка, мои ночные бдения не могли остаться незамеченными. Днем я бродила словно призрак с темными кругами под глазами (ну хотя бы их не было видно, ведь я всегда была в шлеме). А на тренировки являлась вымотанной бессонницей и болью, и получала новые ранения. Это был замкнутый круг.
Видимо Кэрк это заметил. И в один из вечеров, кто-то из его ребят подошел ко мне:
– Лис, у меня осталось немного настойки от боли. – Он протянул мне склянку с мутной жидкостью. – Мне она не нужна, а тебе может пригодиться. Если, конечно, оттуда весь дух еще не вышел, давно лежит…
Я, наученная годами скитаний, знала только одно: ничего нельзя брать даром – а то потом спросят втридорога, поэтому решила проявить осторожность:
– Спасибо. Мне не надо. Но, правда, спасибо.
Парень обернулся на Кэрка и пожал плечами. Он больше не подходил ко мне в тот вечер. Однако на следующий день ко мне подошел другой человек, а потом следующий. Все они предлагали, кто бинт, кто примочку. Я отказывалась, благодарила, потела под шлемом, с ужасом думая об очередной бессонной ночи, но терпела. Это беспочвенное дружелюбие пугало меня сильнее ночной боли. Я не верила людям. Я слишком хорошо помнила, что иногда тебе помогают лишь потому, что ты напоминаешь беспомощное животное. И упаси меня боги от такой жалости.
И вот после очередной истории перед сном ко мне подошел сам Кэрк.
– Как ты? Собственно, глупо спрашивать – я же вижу, что ты не спишь.
– Если это кому-то мешает, я могу уйти. – В то время мне казалось, что меня будут гнать отовсюду. Я и так не верила в эту сказку: уютный костер, приятные люди и потрясающие рассказы каждый вечер. Была уверена, что мое счастье скоро должно закончиться.
– Глупый Лис, никому ты не мешаешь. Но почему ты так не хочешь принять помощь от ребят? Они искренне тебе ее предлагают.
– А разве в легионе могут что-то искренне предложить?
Кэрк задумался и потер подбородок веснушчатыми пальцами.
– У нас в отряде был мальчик. Может чуть старше тебя. Тоже такой весь низенький и тощенький. Он заболел год назад: обычная простуда. Подхватил насморк и только. Ну он кашлял и чихал, его лихорадило. А одной ночью взял и умер.
– Я не умираю, – вставила я.
– Ну и он не собирался. Но самое ужасное, что он был такой незаметный и молчаливый, что никто даже имени его вспомнить не мог. А потом сидели все наши парни и обсуждали, что да – надо было ему отдать тот теплый плащ, и да можно было поделиться бутылкой рома – ему бы она пригодилась больше. Лекарств было много, теплой одежды и здоровой пищи было много – а мальчик все равно умер. Каждый мог сделать что-то для него, не сильно утруждая себя. Просто поделиться и знать, что когда его прижмет – он не умрет в соплях никому не нужный.
Последние слова Кэрка прозвучали очень жестко, и я подумала о том, сколько еще таких сопливых мальчишек прошло мимо костра Кэрка? И за смерти скольких из них корил себя наш молодой капитан?