— Ты всегда так делаешь?
— А… Ну, да. Ник требует.
Я промолчала. Деревенские, скорее всего, оставили бы дверь незапертой. Я сама так не поступала лишь потому, что мне было что скрывать. Возможно, Нику тоже.
Мы потащились вдоль сельской дороги, потом свернули в поле. Промерзшая трава похрустывала под моими удобными ботинками и ее непрактичными резиновыми сапожками. Стояла тишина, слышны были лишь наши шаги да крики птиц вдалеке. Случись здесь что-нибудь, никто не узнает.
Я нарушила молчание:
— Спасибо, что пригласили меня в субботу. Надеюсь, ты получила мою записку.
Я послала ее на следующий день, как меня учили, через почтовый ящик. В конце концов, обед выдался интересным. Муж старался быть милым — даже на грани навязчивости. Я видела, что он считает себя порядочным человеком, из тех, кто никогда не станет обманывать или бить жену, кто отправляет мусор в переработку, расчищает дорожку к дому в снегопад и отдает деньги на благотворительность. Не думаю, что он понимал, насколько обижает Сьюзи своими насмешками над ее попытками писать картины и научиться готовить, над ролью домохозяйки, которую сам же на нее и взвалил. Уже не в первый раз я попыталась с благодарностью вспомнить, что мне достался муж совсем иного рода. Никогда не проявлявший ни ревности, ни пассивной агрессии, ни собственничества. Пусть у него и были другие недостатки. Мне хотелось продолжить наблюдение над Сьюзи и Ником, постараться узнать их побольше. Я все никак не могла решить, что делать дальше.
Сьюзи смутилась.
— В самом деле не стоило, но спасибо. Нора, прости, что все получилось… Что мы с Ником устроили пикировку, — она рассмеялась, но без радости, скрипучим от напряжения голосом. — Не знаю, обратила ли ты внимание. Глупость, в общем-то. Просто мы не умеем развлекать гостей.
«Пикировка» — что ж, наверное, те безжалостные насмешки, что звучали весь вечер, — можно назвать и так. Я видела холод в глазах Ника всякий раз, когда он говорил очередную оскорбительную гадость. Но определить, на что он намекал, мне не удавалось. Вероятно, Сьюзи ему изменяла, пока они жили в Лондоне. Вот она — возможность! Я сказала:
— Можешь поговорить со мной, Сьюзи. Понимаю, мы почти незнакомы. Но кроме нас здесь никого нет. Нужно помогать друг другу.
Она явно колебалась. Мое сердце замерло. «Давай, Сьюзи… Открой мне свои тайны…» Хотя что бы я сказала, если бы она решилась?
— Со мной все в порядке. В самом деле. Просто понемногу отвыкаю от работы. Я занималась рекламой — графический дизайн. Я вечно плакалась, что терпеть не могу эту работу — совещания, офисные интриги, реклама помады. Но, наверное, что-то в этом мне нравилось. Видеться с людьми, красиво одеваться…
С горькой усмешкой она взмахнула рукой, обводя себя: выношенные растянутые джинсы и все тот же мужской джемпер. Джемпер давно не видел стирки — должно быть, Сьюзи носила его постоянно.
— Просто трудно перестроиться и стать полноценной домохозяйкой. На самом деле, мне повезло…
Если я чему и научилась, так это распознавать ложь на слух. Сьюзи выговаривала слова, пытаясь убедить себя в том, что говорит правду. И я это улавливала. Она терпеть не могла такую жизнь. Она совсем не хотела сюда переезжать.
— А ты работала? — спросила она, переводя разговор на меня.
Я помолчала, обдумывая, как описать свою ситуацию.
— У моего мужа была важная работа. Мне показалось разумным оставаться дома. Но детей у нас не было, и я начала чувствовать себя… невидимкой.
— Словно призрак, — подхватила она и принужденно рассмеялась, хотя ни ей, ни мне это не показалось смешным.
— Да. Призрак. Очень подходящее слово.
— Ты выглядишь слишком молодо для вдовы. Извини.
— Мне сорок два.
— В наше время это не возраст, она заметно удивилась, узнав, что я моложе, чем ей казалось. Скорбь состарила меня едва ли не за ночь.
Я засомневалась, не зная, как подойти к интересующему меня вопросу.
— Сьюзи, ты уверена, что все хорошо? Я не хочу лезть в твою жизнь, но мне кажется, что ты… не знаю… напряжена, наверно?
Она сосредоточенно шагала вперед, не зная, что ответить.
«Скажи, — мысленно торопила я ее. — Давай, доверься мне».
Сьюзи вздохнула:
— А… Просто… иногда бывает трудно торчать здесь, — она обернулась ко мне и посмотрела открыто и доверчиво. — Я так много потеряла. Друзья, работа… Я не знаю, чем заниматься целыми днями! Готовить и убирать?.. Но это просто каторга! То есть… некоторым это нравится, но…
— Ты чувствуешь себя обманутой, — подсказала я.
Мне очень хотелось, чтобы она решила: со мной можно не прятаться. Было очевидно, что она что-то держит в себе и это что-то гложет ее.
Она прикусила губу:
— Немного. Но ведь это неправильно… Ник столько работает.
Я всегда считала, что ходить на работу гораздо проще. Там ты хотя бы видишь людей, а не одни и те же четыре стены.
— А твой муж?.. — она запнулась, и я напряглась. — Какой он был? Чем он занимался? Ничего, что я спрашиваю?
Я прошла несколько шагов.
— Он был менеджером. Ничего особенно увлекательного. Но он был… ну… трудно описать такого близкого человека. Он был полон жизни. Амбиции, мечты. Мне это в нем нравилось. — Когда-то и я была такой же, пока не потеряла все.
Она покачала головой, словно разрывая связь между нами:
— Так-то мне не на что жаловаться. Я всегда хотела, чтобы у меня было время для живописи. Но это место… Меня так пугает зима. Как думаешь, она будет ужасна?
— Все будет хорошо, — солгала я, подумав о снеге, который часто заносил здешние узкие дороги.
Бели Сьюзи собиралась бежать отсюда, у нее оставалось даже меньше времени, чем она думала. Возможно, мне предстояло немного поспособствовать этому.
Сьюзи
Я отдохнула на прогулке с Норой, несмотря на живот, выпиравший под моей не по сезону легкой курткой. На Норе была старая куртка из вощеного хлопка и подходящие к случаю ботинки, и она, казалось, не ожидала, что мы с ней разговоримся, меся грязь посреди подмерзшего поля. Конечно, со мной была еще и эта глупая псина. Я, как обычно, спустила Поппета с поводка, едва мы отошли от дороги. Иногда пес надолго исчезал или даже умудрялся заблудиться в кустах, и мне приходилось ползать повсюду, пытаясь отыскать его, вслушиваясь в его жалкое тявканье. Я задумалась — каково будет с ребенком, если я даже с собакой управиться не могу?
Деревья стояли голые, при дыхании изо рта вырывались облачка пара. Я была рада молчанию Норы, потому что у меня в голове царил хаос. Посещение врача, проблемы с Ником, твое исчезновение… Что мне делать? Мне нужно было придумать, как найти тебя, потому что так жить я больше не могла. Но я так боялась попасться, окончательно разрушить свою жизнь, услышать гневные слова Ника, когда и если он узнает правду. И еще я всегда подспудно испытывала вину и стыд. Я сама это сотворила. Сама навлекла на себя эти проблемы.
Наш роман застал меня врасплох. Даже после Дэмьена, после той ужасной пьянки, запаха мочи, пропитавшего мою сумочку, я не думала, что способна на такое. Дэмьен был случайностью — все равно что поцарапать машину о стойку ворот. Но с тобой — как бы я ни пыталась оправдаться, какой бы виноватой себя ни чувствовала — с тобой все было умышленно. Я отлично осознавала, что делаю, и все же смело шагнула навстречу, словно передо мной была всего лишь дверь.
Потом ты говорил, что вообще не собирался пить в тот вечер. Ты устал, тебя утомила медицинская конференция с крошечными чашечками кофе и тарелками с пристегнутыми подставками для стаканов. Увидев меня в баре гостиницы, ты изменил решение за долю секунды, не успев даже перевести дыхание. Именно такие мгновения способны незаметно изменить всю жизнь.
Наши тела куда умнее, чем мы сами. Тебе это известно по работе — крошечная капелька гормонов, выверенный механизм в нашем мозгу. Думаю, они все решили за нас. Я сидела в баре одна, пила единственный стакан джина с тоником, который могла себе позволить. По двенадцать фунтов за порцию. Я понимала, что у Ника возникнут вопросы, но мы всего месяц как переехали за город, и я пока не могла привыкнуть к тому, что своих денег у меня больше нет. Я все еще пыталась понять, какой стала моя жизнь — жизнь неработающей деревенской жены. Какой кавардак я оставила за собой, уходя с работы!.. Наверное, поэтому я и решилась. Ты вошел, и мы улыбнулись друг другу в зеркало в баре. Я видела твое отражение — мужчина чуть за сорок, но аккуратный и подтянутый, короткостриженные темные волосы, очки в черной оправе, дорогой костюм. Я неловко потягивала напиток. Ты попросил виски, пятнадцатилетний «Ардбег», бросив взгляд на мой коктейль, словно подначивая, хотя мы еще не обмолвились ни словом. Кто заговорит первым? Казалось, мгновение тянулось бесконечно, и я вдруг испугалась, что ты так ничего и не скажешь мне. В этот момент бармен протянул тебе на подпись чек, на котором был указан твой номер — 255. И я сказала:
— Хороший выбор.
Ты ухватился за эту возможность:
— Женщина, любящая виски?
Я пожала плечами:
— Больше бурбон.
Это было преувеличение — он стоял в лучшем случае на третьем месте из предпочитаемых напитков;
— Неплохо! — ответил ты, приподняв брови. — На конференции здесь?
И поглядел на мой бейджик. Или на грудь — это примерно там же.
— На одной из них. Их тут сразу три.
— И на какой из них ты?
Я шутливо подмигнула.
— «Внутренний ребенок — арт-терапия при подавленных воспоминаниях».
Даже удивительно, что Ник меня отпустил. Наверное, решил, что одержал легкую победу, вырвав меня из Лондона. А может, он увидел в этом мою готовность к новой жизни и к новой карьере. Или, возможно, просто понятия не имел о том, какая я на самом деле и на что способна, если ослабить удила. Паршивое выражение — лошадям ослабляют удила, но знают, что всегда можно натянуть их снова, если чертова кобыла начнет своевольничать.