— Как насчет ужина? — жалобно спросил Ник.
— Я не очень голодна. Плотно пообедала.
Я знала, Ник имел в виду, что я должна была приготовить ужин для него, но мне было плевать. Страх и возбуждение охватили меня, когда я поняла, что нарушаю правила, играя с огнем.
— Ты не закроешь дверь? Сквозит.
Чуть замявшись, Ник вышел, закрыв дверь с чуть большей силой, чем требовалось. Какая-то часть меня была испугана, но другая — нет. Я собиралась пересечь еще одну черту — начать искать в интернете опасные вещи, пока Ник был дома. Я хотела разузнать побольше о Норе Холском, также носившей имя Элинор Салливан.
С пианино мне очень повезло, потому что первое, что я выяснила — тихая, неряшливая Нора когда-то была успешно концертировавшей пианисткой. Тогда она выступала под псевдонимом Елена Ветриано. Я нашла в «Классик таймс» старую статью с откровенной фотографией, на которой она в красном вечернем платье склонилась над «Стейнвеем». Ее темные длинные волосы блестели, как вороново крыло, а полные губы были чуть приоткрыты. В статье хвалили ее за редкое трудолюбие и виртуозность, благодаря которым любая пьеса «превращается в музыкальный экстаз для слушателя, что, впрочем, неудивительно, учитывая трагическое прошлое мисс Ветриано». Я навострила ушки. Какое трагическое прошлое? Итак, Нора пользовалась как минимум тремя известными мне именами. Должно быть еще одно. Имя, которым нарекли ее при рождении и которое она, скорее всего, носила во времена того «трагического прошлого». Но как мне его узнать? Я ни секунды не сомневалась: твоя вдова сделала все, чтобы как следует его скрыть.
Открылась дверь, и на пороге показался Ник. В руках он демонстративно держал тарелку с нарезанной вареной морковью и толстым куском мяса, кажется, говядины. Я поборола желание свернуть экран.
— Думал, ты проголодалась. Что ты делаешь?
— Так, ищу кое-что, — я отодвинула принесенную им тарелку — жесткое мясо, вялые овощи — на край стола. — Пожалуйста, закрой дверь. Я занята.
Ник постоял немного с видом беспомощного негодования, потом ушел, смиренно выполнив мою просьбу. Впервые за несколько недель я едва не улыбнулась.
Я продолжала щелкать кнопками до позднего вечера. Я прочитала столько статей о Елене Ветриано, молодой пианистке-виртуозе, что, казалось, узнала о ней все. Я видела бесчисленные фотографии ее хмурого, затравленного лица с серыми глазами — точно такими же, какие скрывались за толстыми линзами очков моей соседки. Я узнала, что она получала награды, стала самой молодой британской пианисткой, исполнившей второй концерт Брамса на «Променадных концертах», а потом вдруг исчезла, выйдя замуж. «Утрата музыки, находка для любви», — разглагольствовал автор одной статьи, сопровождавшейся фотографией Елены в белом кружевном платье. Той самой фотографией из спальни Норы. Ты стоял рядом с каменным лицом, одетый в пошитый на заказ костюм. Не удивилась бы, если бы узнала, что журнал оплатил свадьбу ради этих фотографий. «Талантливая пианистка оставляет музыкальную карьеру, чтобы выйти замуж за врача».
Но ты не был врачом. Даже странно, что тебе удавалось так долго всех дурачить. Как часто люди проверяют то, что им говорят? Единственное, чего я до сих пор так и не узнала, — настоящее имя Елены Ветриано, имя, данное ей при рождении. Около одиннадцати я услышала, как Ник отправился спать, пассивно-агрессивно топая по лестнице. Мне было все равно. Я искала пианистку из Сассекса, поскольку в одной из статей утверждалось, что она родом оттуда. Я набирала: «Нора пианистка Сас-секс», «Элинор пианистка Сассекс». В конце концов, откатившись на много лет назад, я добилась своего. Юная «Пианистка года» Западного Сассекса. На газетном снимке — бледная темноволосая девочка в простом сером платье возле рояля высотой больше нее; в руках с тонкими длинными пальцами сертификат. Она выглядела бесконечно несчастной, а в глазах ее плескалась боль. Это точно была Нора. Как ее тогда звали? Тредвей. Элинор Тредвей из «Стиплтопс», Фримлингтон. Дом с собственным названием, без номера. Похоже, семья Норы была богата. Больше в сети упоминаний ни о ней, ни о ее родных не нашлось.
День промелькнул, толком и не успев начаться, как бывает после долгого перелета или на Рождество. Когда мы встречались с тобой, когда ты был частью моей жизни, дни, казалось, тянулись вечно, и золотистый свет падал сквозь ветви деревьев до десяти вечера. Я думала, что у нас будет еще много времени и любви. Если бы я знала, как мало оставалось и того, и другого, я бы держалась за тебя изо всех сил.
Элинор Тредвей. Твоя жена, безликая женщина, к которой я так долго ревновала тебя. Мне казалось, она крадет тебя у меня. Я злилась всякий раз, когда ты тайно писал мне письма из садоводческого центра, из дома или из магазинов. Меня терзали мысли о том, что я никогда не смогу оказаться рядом с тобой в цветочной лавке или в «Икее». Я привыкла проверять тайный почтовый ящик, пока Ник расплачивался за кофе или заправлял машину, прикрывая экран ладонью или волосами, надеясь прочитать там что-нибудь новое. Мне совершенно не хотелось вести ту жизнь, что я вела. Это была ежедневная боль. Вроде как ходить со сломанной ногой, не зная об этом. Понимаешь, новый любовник — как зеркало. Невозможно от него оторваться. Твой запах, ощущение твоих мышц под бархатистой кожей, твое затаенное дыхание, когда ты обнимал меня в те редкие моменты, когда мы бывали вместе — «О боже, Сьюзи!». Словно, произнося мое имя, ты говорил: «Я выбираю тебя, тебя и никого больше». Именно это мы говорим себе, начиная любовный роман. Хотя, конечно, мы не оказались бы в том безликом гостиничном номере, если бы не зависели от других людей — Ника и твоей жены. И потому я пребывала в смешанных чувствах. Мне очень хотелось забыть о них, только никак не удавалось. Но когда мне удавалось не думать о реальности… по таким моментам я скучала больше всего.
Тогда я знала о ней так мало — черноволосая женщина за сорок. Мне казалось, что она неухоженная и злая. Мне казалось, тебе нужно уйти от нее ко мне. Мне казалось, что она — жутковатый призрак. Теперь я знала, какая она. Эта бледная напряженная девочка с фотографий носила столько имен. Нужно было выяснить, что произошло с ней в прошлом. Я чувствовала, что это подскажет мне, насколько велика опасность.
Элинор
Я давно не бывала в Лондоне, и потому меня удивил прилив энергии, который я ощутила, проетжая на поезде по мосту Блэкфрайерс над широкой мутной Темзой, наблюдая за сотнями людей, спешащих по важным делам. Это напомнило мне, что у других людей есть работа, дети и глупые переживания по поводу потеков в ванной и оплаты счетов за газ. А не эта мелодрама, в которую решила броситься я. Переехать поближе к любовнице мужа? О чем я только думала? Я почти свихнулась от горя, злости и боли. Но, ступив на этот путь, я пришла к совершенно неожиданному результату, и теперь нужно было двигаться дальше, ведь на кону оказалась жизнь ребенка.
Я встретилась с Лизой Рагоцци в «Кафе Неро» недалеко от ее офиса в Боро и мысленно поблагодарила ее за выбор. Место было уютным, однако позволяло сохранить анонимность, затеряться в потоке студентов с ноутбуками, озадаченных иностранцев, пытавшихся разобраться в картах из путеводителя, перевернутого вверх ногами, и офисных работников, для которых самой важной задачей было всячески избегать контактов с другими людьми в течение всего получасового перерыва.
Я сразу обратила внимание, насколько Лиза красива. У нее были густые темные волосы, опускавшиеся до ворота белоснежной рубашки, и темные глаза, только вот скулы слишком выпирали, а ноги в колготках были трогательно тонкими, похожими на веточки.
— Нора? — неуверенно спросила она.
Нервная женщина. Возможно, кто-то когда-то причинил ей сильную боль.
— Добрый день, Лиза. Спасибо, что согласились встретиться.
Она была слишком вежлива, чтобы откровенно разглядывать меня, но в ее лице я уловила мимолетное выражение — «это точно не она». Теперь она поверит, что я действительно беспокоюсь за подругу, и, возможно, будет более откровенна.
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Я взяла в руки дурацкий высокий стакан с кофе и устроилась на стуле, глядя на нее. Вокруг нас образовался пузырь тишины в море фонового шума, отражавшегося от стен.
— Наверное, вам это кажется странным.
— Не очень, — костяшки ее пальцев, сжимавших чашку чая с мятой, побелели. — Мне всегда было интересно, чем для него все закончится. Я немного поискала после вашего сообщения. Он женился? Это и есть ваша подруга?
Стоило предположить, что она отправится за информацией в интернет.
— Она ужасно разозлится, если узнает, что я встречалась с вами. Она полностью все отрицает.
Проще говоря: «Не пытайтесь связаться со Сьюзи».
Она кивнула:
— Конечно, я сама долго была такой же.
— Не расскажете мне?
И она, уставившись в стынущий чай, поведала мне свою историю, пока я, сгорая от стыда, поглощала смесь сливок и сахара. Лиза морила себя голодом, будто святая мученица. Не то для того, чтобы на нее больше не взглянул ни один мужчина, не то для того, чтобы ее не замечали вовсе. Она рассказала мне, как познакомилась с Ником на первом курсе Ноттингемского университета; он учился на втором. Как ее поразили его знаки внимания: прочие парни, которых она знала, хотели только переспать с ней, а потом даже не заговаривали на людях. Тяжело переживая разрыв после романа с регбистом, длившегося целый семестр, она встретила доброго, внимательного Ника — невысокого, ладного, со скорее приятным, нежели красивым лицом. Просто спасение.
— Он пригласил меня на обед! Это было неслыханно. Казалось бы, простая пиццерия, но я была так польщена. И он помнил все, что я ему рассказывала: имена всех моих преподавателей и кота, который был у меня в детстве, и прочие разные мелочи. Я и оглянуться не успела, как мы начали жить вместе.