аже кролик — были его рук делом. Он сам признался. Нора не имела к этому никакого отношения — я понятия не имела, что она задумала, но точно не пыталась свести меня с ума. Этим занимался мой муж. Теперь я удивлялась, как не замечала этого раньше. Смартфон, постоянно разряжающийся из-за шпионских программ, которые Ник туда напихал. То, что ему всегда было известно, где я была и что делала. Дура…
Среди гитар, усилителей и кабелей стояла аккуратно застеленная раскладушка. На звукоизолированном полу — маленький коврик. Стопка книг, в основном о беременности. Вокруг вдоль стен — пустые полки, предназначавшиеся для коллекции вина. Пока же на них копилась пыль, и в темных уголках наверняка водились пауки. Ник оставил мне воду и даже сэндвич на тарелке. Он не желал мне зла. Во всяком случае, пока не родится ребенок. Просто хотел контролировать меня. Всегда только этого и хотел! А самое лучшее место для полного контроля — уютная темница, о существовании которой я и не подозревала. Мне давно было трудно спускаться по крутой лестнице. К тому же музыкальная комната была очередным проектом Ника, не вызывавшим у меня ни малейшего интереса. Я сама позволила ему строить эту тюрьму, пока сидела и горевала по другому.
«Совсем за дурака меня держишь?» — спросил он перед тем, как меня вырубить, и был прав. Я вела себя так, будто он слеп и не замечает ни моих покрасневших опухших глаз, ни того, что я постоянно проверяю телефон, ни того, как я вздрагиваю при каждом звонке в дверь или при виде разбитой машины по телевизору. Думала, что раз он молчит, значит, не замечает. Забыла, что Ник всегда отмалчивается. Забыла о предыдущем наказании — о переезде сюда, за город. И теперь, чтобы добиться моего покаяния, потребовалась другая тюрьма, поменьше и построже.
А я и в самом деле раскаивалась. Если бы была возможность вернуться на год назад, я бы не взглянула в сторону Дэмьена, не поехала бы на ту дурацкую конференцию, прошла бы мимо тебя в баре и отправилась спать в одиночестве в свой номер.
Я приняла бы свою участь, любящего мужа, работу, которая у меня так хорошо получалась, и не стала бы искать ничего больше. Я не ушла бы из студии, не переехала бы за город, не встретила бы тебя. Наверное, не забеременела бы. Только я не знаю, готова ли была бы на самом деле отказаться от счастья материнства вместе со всем остальным.
Я знала только, что надо отсюда выбираться, потому что не выдержу в темноте и одиночестве больше пары дней. Было понятно, что между мной и Ником все кончено раз и навсегда. Засунув меня сюда, он наверняка нарушил какой-нибудь закон, совершил ужасное преступление, и я могла заявить на него в полицию, выбравшись отсюда. Но все равно, глядя на ситуацию с его точки зрения, я находила в его поступке определенный, пусть и пугающий, смысл.
Элинор
Оказалось, во мне скрывался еще один талант. Искать информацию. Наблюдать. Находить людей, выслеживать их. Прежде я и не подозревала, что умею это делать, и поэтому мне даже в голову не приходило опробовать этот талант на своем муже. Да и зачем? Он любил меня, мы были счастливы. Во всяком случае, я так думала. Пока не узнала, что он лгал мне, контролировал меня и держал в плену собственных страхов. Но теперь я задумалась о его прошлом. Что он делал до встречи со мной? Люди вроде моего мужа — лжецы до мозга костей, для которых вранье естественнее дыхания, — не меняются никогда. Наверняка удастся что-то найти. И это что-то, возможно, приведет меня к нему, где бы он сейчас ни находился.
Когда мы познакомились после концерта в Альберт-холле, Патрик Салливан рассказывал мне о своей жизни. Он был врачом, акушером (неправда, он был клерком в финансовом отделе), и ему приходилось снимать жилье еще с тремя приятелями, о чем я узнала намного позднее, поскольку к себе он меня не приглашал, как джентльмен, а когда я задалась этим вопросам, то решила, что ему, наверное, приходилось выплачивать кредит за обучение. По его словам, он был единственным поздним ребенком и родители его умерли (я не знала, правда это или нет). В университете у него был серьезный роман, но они расстались после того, как подруга, испугавшись, сделала аборт. Он сказал мне тогда с болью в голосе: «Знаю, это был ее выбор, но я не смог его принять. Это ведь был и мой ребенок». Как же у меня тогда расцвело сердце от мысли, что скоро у нас появится собственный малыш, который утешит его после такой утраты!
Подружка оказалась настоящей, насколько я могла судить. Ее звали Кэти Гилсенан. Они с Патриком учились в университете Эссекса, но, в отличие от него, вылетевшего после первого курса, девушка получила образование. Он действительно занимался на медицинском факультете, о чем свидетельствовали любительские снимки. Грустная история. Если бы мы были знакомы тогда, возможно, я сумела бы помочь ему сдать экзамены и стать настоящим врачом. Тогда, наверное, обошлось бы без лжи и воровства. Какая жалость.
Мне удалось выяснить, что Кэти, по-прежнему Гилсенан, обосновалась на Собачьем острове в Лондоне. И вот моя машина, пожирая милю за милей, несла меня на встречу с ней. Едва ли эта женщина знала, где еще, кроме Испании, может скрываться Патрик, но больше мне не удалось отыскать ни одного близкого ему человека. И это само по себе было печально.
Жила Кэти на узкой улочке типовой застройки в нескольких метрах от Темзы под самой линией наземного метро. Припарковаться оказалось непросто, а стоянка обошлась в такую сумму, что стоило бы поехать поездом. Но я быстро управилась и вскоре позвонила в ее дверь. Что бывшей подружки Патрика может не оказаться дома, в голову мне не приходило — слишком уж нужно было повидаться с ней и поговорить. И я не ошиблась в своих ожиданиях.
— Да? — Кэти, высокая чернокожая красивая женщина с косичками, собранными в пучок, выглядела замечательно, хотя, вероятно, мы были ровесницами.
На мгновение моя решимость дала сбой.
— Здравствуйте. Прошу прощения, что вторгаюсь к вам без звонка, но позвольте спросить: вы знаете… знали некоего Патрика Салливана?
Она задумалась, и я вдруг испугалась, что ошиблась. Потом она ответила:
— Вы имеете в виду Шона?
— Вы замужем за ним?
— Была. Он… он умер несколько месяцев назад, — я не собиралась выкладывать ей правду, чтобы она не решила, будто я спятила.
— Мне жаль, — лицо ее оставалось бесстрастным — не думаю, что ей действительно было жаль. — Вы по поводу Джека?
Джек? О ком это она?
— Нет, я… я здесь, потому что думаю… — «Ой, да просто скажи это!» — Кэти, я думаю, он мне врал. О многих вещах. Возможно, обо всем. И я подумала — может, вы беседовали относительно недавно.
Прежде чем спрашивать: «Он жив? Вы знаете, где он?», нужно было подготовить почву.
Она сидела, чуть наклонившись вперед, держа в руках кружку с логотипом «Вест Хэма». Я от чая отказалась. Мне хотелось быть уверенной, что я могу в любой момент встать и уйти, если что-то пойдет не так, ничем не нарушив безупречный порядок в квартирке Кэти.
— Элинор, верно? Шон — я его знала под этим именем — только и делал, что врал. Все время. Где он был, сколько ему лет, с кем он встречался… Он жил своими фантазиями. Пожалуй, можно сказать и так. Но желания встретиться с ним у меня поэтому никогда не возникало.
Я на мгновение прикрыла глаза. Значит, в этом я не одинока.
— Понятно. А его родители? Они умерли?
Кэти фыркнула:
— В добром здравии. Живут в Саутенде.
Ну конечно. Это в Эссексе, там он поступил в университет. А мне твердил, что родом из Сомерсета, из семьи среднего класса, сирота. И это при живых родителях! Какая гнусная ложь! Впрочем, я и сама говорила ему, что вся моя семья погибла, а это тоже, строго говоря, не являлось правдой.
— Насколько мне известно, они много лет ничего не слышали о Шоне. И Дениз тоже…
Заметив непонимание на моем лице, она уточнила:
— Это его сестра. У нее четверо детей, и Шон никого из них ни разу не видел. После университета он придумал себе новую жизнь, верно? Думаю, простая рабочая семья в его планы не вписывалась.
Племянники. Племянницы. Выходит, Патрик все же не был одинок в этом мире. Или был?..
— Еще… Кэти, вы в самом деле расстались из-за вашей беременности? Простите, что спрашиваю.
Она поставила кружку на стол. Она принимала его ложь с таким спокойствием, которому я могла только завидовать.
— Нет, тут он не соврал.
— Он хотел… этого ребенка?
Она уставилась на меня:
— Что?! Нет, это я настояла. Он хотел отправить меня на аборт. Говорил, что это глупо и у него нет денег. Мои родители очень религиозны, да и я сама хотела стать матерью. Поэтому мы с ним расстались. Он повел себя мерзко. Даже пытался утверждать, что ребенок не от него.
Я никак не могла понять:
— Новы… простите, вы потеряли ребенка?
Еще один долгий странный взгляд. Она встала и, взяв с каминной полки фотографию в рамке — странно, что я не заметила ее раньше, — принесла и сунула мне в руки. На ней была радостная Кэти в платье в цветочек, обнимавшая высокого мальчика-мулата в мантии выпускника. Парнишка был симпатичный. Глаза на худом улыбчивом лице блестели поразительной синевой.
— Салливаны очень добры к Джеку. Он навещает их примерно раз в год.
Я аккуратно поставила фотографию, боясь случайно разбить ее — так сильно тряслись руки.
— Значит, у вас родился сын.
— Да. Джек — отличный парень, — в голосе Кэти слышалось стремление защитить своего мальчика. — Ему уже третий десяток пошел. Работает медбратом.
Тоже в медицине. Его сын. У Патрика есть сын, высокий и красивый.
— А он… он знал?
Разум по-прежнему отвергал эту мысль. Как же так: все эти годы у моего мужа рос сын, о котором он знал, но которого никогда не видел? Только сущий изверг мог поступить так с собственным ребенком.
Кэти ответила с отвращением:
— Знал, конечно. И ни пенни на него не дал. Я могла бы подать на алименты, но что толку? Он не был нам нужен.