Они много гуляли по лесу и пустоши, поднимались на Магна Бра, собирали дрова, ставили силки на кроликов и ловили рыбу в озерах. Иногда они ездили в город, а через несколько месяцев начали получать пособие. Ингрид читала много книг, которые брала из библиотеки и покупала у букинистов. Обычно это были книги о медицине, науке, а еще она читала о Боге и религии, ну и романы тоже. Ей очень понравился «Грозовой перевал» Эмили Бронте и книги Чарльза Диккенса о сиротах и людях из работного дома.
Весной, когда появились новые листья, Мэтт сказал, что хочет вернуться в Англию. Ингрид хотела остаться в Шотландии, потому что тут их не трогала полиция и власти и ей нравились лес и холмы. Она отпустила Мэтта и долго плакала, когда он ушел.
Несколько недель она прожила в фургоне одна, а потом вернулась в город, сняла маленький домик у реки и решила остаться там на несколько лет. За домик платил город, она получала пособие и очень много читала. Примерно через два года она решила, что снова может стать врачом, и написала письмо в учреждение, которое выдавало лицензии. Ей пришлось на год поехать в Глазго учиться, потом поработать в больнице, а потом ей снова дали лицензию.
Она узнала, что старый врач в городке в Галлоуэе умер и им нужен новый. Она написала туда, и ее приняли. Она стала врачом в маленькой клинике на главной улице и сняла домик неподалеку. Ей исполнилось пятьдесят три.
Следующие четырнадцать лет она работала врачом. Она перестала носить хипповскую одежду, выглядела, как все, стриглась и надевала туфли, а не тяжелые ботинки. Она подружилась с жителями городка, и все ее очень любили. Старики считали ее англичанкой из-за смешного акцента, но все равно прекрасно к ней относились. Она была хорошим врачом, много читала медицинских статей и ездила на разные курсы учиться новым процедурам. Приступы депрессии случались редко, и она почти не думала про детство, про ГДР, про Макса, про побег, про битву на бобовом поле и про Мэтта. Потом ГДР стал просто частью Германии, Берлинскую стену разрушили, и людям больше не нужно было просить убежища в других странах. Ингрид решила, что не хочет возвращаться, потому что ей нравилось работать врачом и жить в маленьком домике. Она завела сад, выращивала овощи, подружилась со стариком по имени Дональд, который жил неподалеку и тоже выращивал овощи. Его жена умерла от рака, и они с Ингрид стали вроде как встречаться, хотя были уже старые. Дональд брал ее ловить рыбу на реку Кри, и Ингрид поймала лосося, а он учил ее делать блесны. Ингрид приглядывала за ним, потому что у него было больное сердце и он не мог бегать и есть сливочное масло. Они много разговаривали, рассказывали друг другу свою жизнь. Он служил в армии в Германии в шестидесятых, когда строили Берлинскую стену, и немного говорил по-немецки, а она научила его говорить поприличнее. Дональд держал собаку по имени Селедка, и они гуляли с Селедкой по всему городу, а иногда ходили в лес, где она гонялась за кроликами.
Они слушали хипповскую музыку из шестидесятых и танцевали в маленьком домике, а Дональд делал вид, что играет на невидимой гитаре.
Дональд просил ее выйти за него замуж, но она сказала, что слишком стара для этого и что ей нравится жить одной. Тогда он сказал, что о них сплетничают, но ей было все равно. Она любила этого человека, но не так, как Макса или Мэтта. Скорее как собачку, которую можно гладить.
Ингрид научилась печь хлеб, купила специальную печь, лепила горшки на гончарном колесе, расписывала их и обжигала. Они получались красивые и блестящие. Она слепила для Дональда статуэтку Селедки — черно-белую, с огромными ушами. Дональд растил для них овощи, и по воскресеньям они ели ростбиф со своими собственными овощами и позволяли Селедке обедать вместе с ними.
Ингрид была врачом и постоянно видела, как люди умирают. Она даже подписывала свидетельства о смерти. Когда умирала женщина, она всегда думала о матери. Она не знала даже, умерла ли мать или сбежала, или ее угнали в Россию.
Когда кто-то умирает, вся его жизненная энергия выходит из тела. Это похоже на невидимое облачко, которое поднимается над человеком. Я его видела, когда Роберт истекал кровью и дергался у меня на кровати. Из него вышло что-то нездешнее, поднялось вверх, и тогда он умер. Остался только окровавленный кусок мяса.
Ингрид сказала, что видела такое много раз. Что это душа, которая возвращается к своей матери. Душа — это такая штука, которая делает тебя живым и определяет твою личность. Ингрид сказала, что у всех живых существ есть душа, и даже у камней и земли. Все души рождаются у Богини, они вибрируют с разной частотой и светятся с разной силой. Количество света зависит от частоты вибрации. Из умирающего человека выходит как раз эта вибрация. Ее можно увидеть и почувствовать, но только тогда, когда она исчезает.
Некоторые души вибрируют так сильно, что они сияют, выходя из тела, а некоторые совсем слабо, и они похожи на слизняков. Роберт был из таких. Душа из него еле выползла.
А у некоторых людей такие яркие души, что они светятся и при жизни. Например, у Пеппы. Иногда по ночам, когда совсем темно, я чувствую идущий от нее свет.
Надеюсь, Богиня послала душу Роберта на хрен.
Несколько лет Ингрид была счастлива с Дональдом и Селедкой, а потом Селедка заболела и умерла, а у Дональда началась депрессия. Однажды он разливал чай на кухне у Ингрид и вдруг схватился за грудь, упал со стула и умер. Ингрид видела, как улетает его душа, пока пыталась снова запустить сердце.
Тогда депрессия началась уже у нее. Она много думала о детстве и о людях, которых знала. Она была уже слишком старая, чтобы работать врачом, и ушла на пенсию. Без Дональда и Селедки ей было одиноко, и она часто уезжала в лес, сидела под деревьями и думала о Богине. Она вспоминала свои хипповские времена, и Клауси, и Ганси. Она вспоминала, как искала маму в развалинах Берлина. Она вспоминала, как Макс ушел от нее, как Штази его арестовала и казнила. Она думала об иммунологии и обо всем, что научилась делать.
И тогда она решила поселиться в лесу. У нее было много денег в банке, она могла бы даже купить дом, но не хотела. Она хотела жить в лесу в шалаше, ловить зверьков для еды и сидеть у костра под звездами. Так она и поступила. Продала все, что у нее было, отдала машину соседям, одежду сдала в благотворительный магазин и купила взамен непромокаемое пальто, несколько шляп, сапоги и нож. Ушла в лес, разбила лагерь и стала в нем жить.
А потом встретила нас.
Глава тринадцатаяЛыжи
Мы с Пеппой поднялись наверх, к озерам, с удочкой, спиннингом и крючками. Ингрид очень устала и сказала, что у нее болит спина — она ногами ломала ветки, чтобы сделать из них сушилку, а для спины это неполезно.
Похолодало. Чем выше мы поднимались, тем гуще становился снег. По краю леса мы добрались до самого хребта и увидели цепочку озер в долине — белых, сверкающих.
Я сидела на вершине и разглядывала озера через подзорную трубу, которая увеличивала их в четыре раза каждые десять метров. Над озерами парил орел. Казалось, что он завис в воздухе. Перья с кончиками росли из крыльев, как пальцы из руки. В подзорную трубу я видела, как перья подрагивают на ветру.
Пеппа понеслась вниз по склону к первому озеру. Она то прыгала, то плюхалась на задницу и катилась. В черной куртке от «Хелли Хансен» она была похожа на императорского пингвина. Убегая, она как будто становилась все меньше и меньше, но в подзорную трубу я видела, что она ржет и кричит. Хорошо, что я убила Роберта. И жаль, что Мо не видит, как смеется Пеппа.
Я спустилась к ней. Озеро покрылось серым рыхлым льдом с большими белыми пузырями внутри. Пеппа расхаживала по льду, и я крикнула ей быть поосторожнее. Лед трещал и скрипел под ногами. Ходить можно было только по самому краю, и я велела Пеппе не заходить далеко. Мы медленно пошли вдоль берега. Иногда раздавался звук, как будто металлом били о металл, и из-под ног разбегались белые трещины. Для рыбалки такая погода не очень подходит, но мы все равно прошли до края озера. Пеппа набрала камней и пинала их по льду к середине озера. Оно было мелкое, и подо льдом, всего в нескольких дюймах, виднелось дно, покрытое серыми и коричневыми камнями.
Пеппа встала на колени и долго рассматривала камни сквозь лед. Потом села и заскользила вперед, отталкиваясь руками. Несколько раз повернулась. Потом ткнула рукой мне за спину и сказала:
— Там какой-то мужик.
Я развернулась. С другой стороны озера к нам шел человек на лыжах. Он шаркал, раскидывал снег во все стороны и направлялся прямо к нам. Я не знала, что делать, и немедленно запаниковала. Пеппа сидела на льду и щурилась на солнце.
Он подошел ближе, и я увидела, что он молодой, светловолосый, в лыжных очках, голубой куртке, белых ботинках и перчатках. Он тяжело дышал и скалился от усилий, изо рта вылетали облачка пара.
Я не знала, убегать ли нам или нет, но он уже почти поравнялся с нами и явно нас уже увидел. Ну так и какой смысл убегать? Он остановился, поднял очки на лоб, застонал и замотал головой.
— Круто было, — улыбнулся он. — Вы тут как?
Я ничего не ответила. Просто смотрела на него. Пеппа сидела на льду.
Он кивнул на озеро и расстегнул лыжи.
— Что, совсем замерзло? — Тут он увидел камень, к которому я прислонила удочку. — Думаешь, подходящая погода для рыбалки?
Он был англичанин и мажор. Он уже снял лыжи и теперь шел к озеру, продолжая разговаривать, как будто мы знакомы.
— Пришел сюда от самого Глентрула. Заколебался. А мне еще возвращаться, по всем этим камням и наверх лезть.
Пеппа встала и посмотрела на него. Вообще он был симпатичный. Волосы светлые, рыжеватые, пушистые. Глаза большие, а губы пухлые и розовые. Щеки тоже розовые, ресницы темные и длинные. Он вышел на лед, топнул — лед громко треснул, по озеру потянулась трещина.
— Вау! — Он отпрыгнул. — Круто!
Он топнул еще, и от края проделанной им дыры отскочил большой кусок льда. Показалась вода. Он пнул этот обломок к Пеппе и завопил: